Сильные мира. Сборник рассказов

Елена Воронцова, регент хора, бросилась наперерез злоумышленнику и закрыла своим телом настоятеля храма. Стрелявшего задержать не удалось, ведется следствие…

Илья выпил больше, чем надо, и шел домой пешком. О Лене Воронцовой он никому никогда не рассказывал. Не писал в блоге, не успел познакомить с друзьями. Хотя Вован ее видел и даже перекинулся парой фраз, но фамилии не знал. Род занятий тоже. Не соотнес Елену из новостей с той самой Леной, которая однажды была у Ильи. С высокой девушкой в черном. Ничего особенного, милая такая девочка…

Соседи за забором еще не легли спать. Уютно горел свет, слышались голоса. Илья знал их распорядок наизусть. Утром хлопали двери – муж на работу, потом жена, сын в институт. Раз в неделю приезжала замужняя дочь с ребенком. Иногда они болтали о том, о сем. В обед жена приходила, вешала белье. И так всегда. Может, в этом однообразии счастье?

– Ты видишь только внешнюю сторону их жизни. Со стороны и твоя выглядит не лучше.

Ленины слова. Она разочарована в нем, но он не виноват. Он обидел ее только тем, что не соответствовал ее домыслам. Сама придумала, сама обиделась, а он такой, как есть. Конечно, она права. Даже разнообразие входит в привычку. А погоня за ним скрывает чудовищное уныние…

Он включил свет над вытяжкой, сел за стол и сидел так, слушая тиканье часов. Казалось, долго-долго. На душе будто что-то разорвалось в клочья, и каждый кусок тянулся в свою сторону. А в центре пустота. Прожорливая, как черная дыра. Ужасающая, безграничная.

Утром болела голова. Он выпил крепкого чая и поехал на Жаворонкова. В храме служба. Еще не наступила Троица, священники в пасхальных ризах. Точнее, один. И алтарник. На клиросе пищит немолодая женщина. За свечным ящиком сидит еще одна – старше, грустнее. Илья помялся у ящика, решился-таки заговорить со свечницей. Ее вчера не было, она не видела, что произошло. Лена никогда не думала в таких случаях – делала, что должно – и будь, что будет. Так и на сей раз. Стрелок тут же вылетел из храма, не догнали. Есть подозрения, есть задержанные.

– Когда похороны?

– Завтра. На литургию привезут, потом отпевание.

Илья повертел головой, прислушался к пению, мазнул взглядом по иконам.

– Что мне делать? Не помню, что принято в таких случаях.

Женщина помедлила с ответом и пристально посмотрела на Илью.

– Все уже сделано. Можете в других храмах заказать сорокоуст. На девять дней и сорок дней панихиду. И сами помолитесь, псалтирь почитайте.

Он имел в виду сейчас, здесь, сию минуту. Заказать, заплатить и уйти. Промолчал, не выдал невежества и лени. Кивнул и не услышал «приходите завтра». Сел в машину, как робот, не спеша покатил домой доделывать камин. Работа валилась из рук, хотя надеялся, что отвлечет от тяжелых мыслей.

На следующий день приехал в Михайловский храм к половине десятого, и вовремя – батюшка решил не смешивать панихиду с отпеванием и последнее отслужить раньше. Народу много. По крайней мере, двое знакомы Илье: маленькая хрупкая девушка, с которой он видел Елену зимой на концерте, и высокий черноволосый парень, знакомый по увлечению мотокроссом. Тот был с женой, которую Илья тоже видел много лет назад, но теперь бы не узнал: слегка располнела и прическу изменила.

Остальные, видимо – люди, работающие в храме, Ленины родители, немногочисленные знакомые и друзья (в большей степени, родителей – много пожилых). Илья стоял в сторонке, ближе к клиросу, чувствуя себя неловко и волнуясь, что кто-нибудь заговорит с ним. Посторонний человек в Лениной жизни, наверняка и не вспоминала о нем. Поудаляла из сети все аккаунты, он давно ничего о ней не знал.

Гроб напротив алтаря. Илья боялся всмотреться в лицо, но при беглом взгляде оно показалось таким же милым, почти живым. Вот-вот Лена откроет глаза, встанет и пойдет по храму, подшучивая над собравшимся и над поводом собрания.

– Непорочные в путь, аллилуйя. Блаженни непорочные в путь ходящи в законе Господнем… – запели две женщины. Одна вчерашняя, другая – маленькая, кругленькая, помоложе.

У всех в руках свечи. Илья тоже купил и зажег от свечи с канона. Прямо у гроба женщина в белом платочке – должно быть, мама, хотя не слишком похожа на Лену. Долго и пристально разглядывала Илью. Видно, что в молодости была красавицей. Илья не видел ее раньше, но казалось, от горя она резко состарилась. Отец почти седой, высокий, подтянутый, но похожий на тень.

Покой, Господи, душу усопшея рабы Твоея…

Взгляд Ильи скользнул по клиросу. Одна подставка для нот и небольшая полочка с книгами. Захотелось спрятаться там и присесть на маленькую лавочку – оттуда его почти не будет видно. Он так и не услышал, как Лена поет…

Зряща мя безглсна и бездыханна предлежаща…

Илья стиснул зубы и перекрестился. Жест показался непривычным, забытым, но впервые за все время здесь – искренним.

Молитеся обо мне, братия и друзи, целуйте мя последним целованием…

– Ну что ж, братья и сестры, – начал свое слово уцелевший батюшка, – вот мы помолились об упокоении бессмертной души нашей Елены, и кто-то из мирских людей, возможно, не поймет, возмутится – ну как же, такая молодая, красивая, талантливая, еще жить и жить, в храме работала, должно все быть благополучно, просто через край. Но верующие знают, что бывает, как раз, наоборот. У Христа – значит у креста. И никогда не понять человеку, живущему по законам мира сего, что значит мученический венец, и кого Господь может удостоить этой милости. Пострадать за Него, пребывать с Ним отныне и до века. Кто-то скажет – внезапная смерть, не подготовилась, не причастилась. Но мы знаем, что и такое бывает с нашими собратьями. Господь управляет все по Своему разумению, и тут важно помнить, как жил человек. Не всегда получается подготовиться к смерти, но, если именно сейчас Он счел нужным Свою рабу забрать, значит, она была готова. Человек отдал жизнь вере, Богу, молитве. До последнего вздоха. И умер, положив душу за други своя, а по словам Господа, большей любви не бывает. Умер на посту, можно сказать. А что до нас, оставшихся, родных и близких, – без скорбей не войти нам в царство небесное и таким образом – через боль утраты, понимание собственного недостоинства, через чувство вины – Господь спасает нас. Как ни обидно и ни больно это слышать и осознавать…

Маленькая подруга Лены тихо плакала, черноволосый парень приобнял жену. Многие женщины вовсю хлюпали носами, кто-то тяжело вздыхал. Илья задумался, хорошо ли с его стороны, подойти к гробу и поцеловать Лену в последний раз. На глазах родных и знакомых.

Подошел, склонился над мраморным лицом с дурацкой ленточкой на лбу и коснулся ее губами. Лицо совсем юной девушки, будто спящей. Никакой мертвенной бледности или желтизны, обострившихся морщинок, ввалившихся глаз. Однако другим он помнил это лицо. С закрытыми глазами оно, как пустой дом с погасшим светом. Он помнил тепло ее губ и мягкость волос. Не хотелось думать, что через несколько минут нежность ее объятий останется в прошлом навсегда, и ее прекрасные руки истлеют в могиле.

Непорочнии в путь, ходящии в законе Господнем…

Нарушь она тогда этот закон – возможно, была бы жива.

– Илья? – голос Лениной мамы.

Он развернулся и только открыл рот, чтобы ответить.

– Пойдемте с нами. Если хотите, конечно. На кладбище, а потом помянем.

Он растерянно кивнул. Откуда они его знают?

Дороги на кладбище Илья почти не помнил. Внутренне сжался в комок и перестал ощущать реальность. Не мог больше смотреть на Ленино лицо, будто пытаясь открыть ее глаза силой взгляда. Это теперь лишь тело, которым он так хотел обладать. Это больше не она. А ее он так и не узнал. Интересно, видит ли она его? Что почувствовала, когда увидела? Или мертвые уже не чувствуют?

Страшный звук – гвозди в крышку гроба под «Святый Боже». Безнадежный, удушливый. Хотелось бежать от него, провалиться. Крепкие, по пояс голые ребята опустили гроб в идеально ровную яму. Уродливое нутро земли затенило и поглотило его. Комья по крышке – еще один страшный звук. А небо синее-синее, солнце яркое, и птицы заливаются на все голоса.

В том же беспамятстве Илья попал в дом Лениных родителей. Двухкомнатная квартира сталинской постройки. Даже кладовки нет и кухня крохотная. Прямо рядом с ней – Ленина комната. Все бегали, суетились, предлагали помощь маме, таскали еду в зал. Илья мялся по коридору и оттерся в Ленину комнату. Не так больно видеть ее безжизненное лицо, как личные вещи. Он никогда здесь не был и не знал, как она жила. Люди сновали по коридору мимо этой комнаты, так мучительно хотелось закрыть дверь и остаться одному! Илья вжался в стену за дверью – так его почти не видно извне.

Напротив – большое черное пианино, уставленное иконами. Компьютер… монитор маленький, таких сейчас не выпускают. Значит, за этим столом она писала ему. В шкафу – богословская литература, книги по теории музыки, энциклопедии, философия, классическая зарубежная проза. Игрушек мало, цветов нет. Забытая на столе чашка. На спинке кресла – шелковый платочек.

– Возьмите что-нибудь на память, если хотите, – раздался над ухом все тот же тихий голос.

Илья растерялся.

– Я узнала вас по фотографии, – мама открыла книжный шкаф и достала фотоальбом. Распахнула на последних страницах и развернула к Илье. Его фотография пятилетней давности. Качество паршивое, «селфи» на мобильник. Вот уж не подумал бы, что Лена ее напечатает…

– Наверное, Нина больше знает об этой истории, пусть она вам что-нибудь подскажет.

Появилась жена черноволосого парня. Мама обратилась к ней с просьбой выбрать подарок Илье. Тот растерялся пуще прежнего. Не понравилось ему, как Нина смотрела – холодно и презрительно. Сняла с полки какую-то книгу и протянула Илье. Это оказались распечатки, переплетенные как диплом или курсовая. На обложке коллаж из фотографий. Лениных… и его. Разглядывал несколько секунд, затем вопросительно посмотрел на Нину.

– Прочти, она бы не возражала.

Такой подарок не сунешь в карман, и пока Илья размышлял об этом, Нина исчезла. Пролистал несколько страниц, зачем-то оглядываясь. Похоже на дневник. Или письма? Сто тридцать страниц!

За столом сидели тихо, телевизор не включали. Кто-то вспоминает покойного, вгоняя в слезы недавно успокоенных сотрапезников, кто-то старательно молчит, пытаясь отвлечься на еду. Здесь второе, но отвлечься не получалось. Пить Илья не мог, о чем сильно жалел, но рисковать недавно полученными правами не хотелось. Ленин отец то и дело пулял в него хмурые взгляды. Еда в горло не лезла.

Неуклюже попрощавшись с мамой, Ниной и кажется, Таней (которую видел на концерте), Илья сел в машину и поймал себя на том, что чувство опустошения и подавленности ушло. Легче дышится. Он положил папку Лены на сиденье рядом и покатил домой. По пути купил ветчины и коньяка. Надо было забрать свою фотку – наверняка родители ее порвут или выкинут.

Приехав, Илья заперся дома. Можно помянуть и в одиночку. Что же ты наделала, милая девочка? Загубила жизнь, спасая толстого попа? Складно он говорил, речь так и лилась. А чувство вины – о себе что ли? Всегда это чувство по отношению к усопшим. Просто потому, что жив, причина уже неважна.

Сел за стол. Звякнула отставленная рюмка, прошуршали страницы – открыл на середине.

«Не люблю. Просто обида какая-то внутри сидит на слова твои. Взялся жизни учить, а сам понятия не имеешь о ней. И обо мне. Грязный подонок. Вероятно, обида подстегивает писать. То, чего я никогда не скажу тебе в лицо и вряд ли доверюсь кому-то, но молчать и носить это в себе тяжко».

Илья поперхнулся коньяком. Это она о нем? Не может быть, с какой стати! Пролистал в начало. Третье августа трехлетней давности. Письмо. Ему? Непохоже. Тогда почему Нина всучила ему эту папку? Лучше бы уж фотографию или кольцо… и все-таки ему. Неотправленные письма – целый роман. А он – главный герой.