По лезвию струн. Ностальгический рок-н-ролльный роман

Сеня ничего не хотел слушать про футбол вечером, про то, что я не желаю никого видеть и ни с кем общаться…

– Слушай сюда: если нестарый, симпатичный чувак сидит в субботу дома и ждет вечера, чтобы посмотреть матч, то… – Сеня повращал глазами, подбирая слова, – он находится в очень плачевном состоянии.

Спорить я не стал.

– А вы не могли бы оставить меня в покое? – спросил я, тая глупую надежду на положительный ответ.

– Нет, – Астахов был категоричен, – не можем. Особенно Линда.

Я засмеялся. Апостолы Петр и Павел были очень разными, особенно Павел!

– В восемь мы с Лин за тобой зайдем. Попробуй только удрать! И еще: приведи себя в порядок, все-таки…

Ровно в восемь Линда и Сеня пришли ко мне. Голову я вымыл, как и обещал. Напялил серый свитер и относительно новые джинсы. Линда выглядела необычно в длинной черной юбке и оранжевом вязаном джемпере, который красиво оттенял ее бронзовую кожу. Только Сеня верен себе и не потрудился сменить клетчатую рубашку на что-то более презентабельное. Уж не знаю, что это за «настоящие люди».

Место тусовки на отшибе, и ехать пришлось битый час. Найдя нужный обшарпанный дом, мы поднялись на четвертый этаж и позвонили в хилую дверь. Открыла молодая угловатая женщина и впустила в чистенькую тесную прихожую, заставленную обувью всевозможных моделей и размеров. В гостиной не протолкнуться, но оказалось, забиты и остальные комнаты.

Мы втроем плюхнулись в большое кресло. Линда рассказала, что квартира принадлежит супружеской паре – Маше и Владимиру. Они очень образованные интеллигентные люди, а это сборище – их друзья (и знакомые их знакомых). Собираются они тут регулярно и ведут философские споры. Кто-то из начинающих литераторов зачитывает рассказы или стихи, некоторые играют на рояле… в общем, понятно. Маша – троюродная сестра Линды.

Люди как люди: бледнолицые философы, пылкие мужланы, молчаливые астральные путешественники, самодовольные дамы, курившие, как паровозы, и почему-то уверенные, что сигарета придает им экстравагантный вид. Глотка свежего воздуха я не ощутил, ни в прямом, ни в переносном смысле. Я общался и был открыт всему новому, но почему-то душа этого нового не получила. Зато старое накатило: здесь оказался Энди – гитарист, место которого я занял, когда он ушел из группы Данчера. Кажется, он совсем не рад встрече: смотрел волком и поздоровался сквозь зубы. Странно как-то…

Лин повезло больше: нашелся здесь не поймешь откуда взявшийся англичанин, над которым все издевались, но Линда его приголубила. Она прекрасно говорит по-английски и, не упуская возможности потренироваться, познакомилась с ним. Дэвид Колдуэлл, на вид лет тридцать, одет в бабушкинский свитер и брючки со стрелочками, в лице ничего кельтского, но морда нерусская, видно сразу. Линда играла ему на рояле в соседней комнате и, по-моему, даже пела.

Сеня мило беседовал с крошкой-кудряшкой легкомысленного вида по имени Катя. Типичная неформалочка в шипованом кожаном барахле и с крашеными волосами.

Наобщавшись вдоволь, я пришел на кухню, где Маша напоила меня чаем. Вопреки Сениным ожиданиям спиртного не было. Маша не похожа на гениальную даму, которой плевать на внешность: маникюр идеальный, впрочем, как и прическа. Я отмечал эти детали бессознательно и, уж конечно, ни с кем ими не делился – просто в юности меня сразила мать, и потрясение до сих пор свежо в памяти. Всю жизнь я думал, что у мамы рыжие волосы и красивая фигура, но оказалось, волосы она красила, а фигуру утягивала и носила лифчик с каким-то там эффектом… Короче, чтоб грудь казалась больше, чем на самом деле. Почему-то я рассказал об этом Маше за чаем.

– А можно спросить, как ты это узнал? – отсмеявшись, спросила она.

– Просто увидел в ванной этот несчастный лифчик и краску для волос.

Маша стала хохотать пуще прежнего. Да, хорошенькая интеллектуальная беседа!

– А хочешь, по руке погадаю? – подмигнула она.

Я согласился – никто мне раньше не гадал. Маша долго рассматривала мою ладонь, бубня непонятности про холмы Венеры.

– Это руки не интеллектуала.

– Я и не претендую…

– Это руки артиста! Художника. Или человека, как-то связанного с искусством.

– Что, мозоли на пальцах? – засмеялся я.

– Да нет, – отмахнулась Маша, продолжая изучать мою лапу, – и пальцы, и форма ногтей, и запястья… короче, все. А еще, друг мой, ты очень умный!

Я покатился со смеху. Вот уж не ожидал!

Предсказывать мне судьбу Маша не стала – этого она еще не умеет. Что ж, сам узнаю, когда придет время.

Линда и профессор Колдуэл, наконец, перестали щебетать, и подруга вернулась в мое неинтеллектуальное общество. Колдуэл – именно профессор, ибо в Англии любого институтского преподавателя называли профессором, будь он хоть ассистентом. Математик, в общем. Точнее, инженер. У него какие-то дела с нашим КБ.

3 марта, воскр.

Что-то подсказывает, что в группе я не задержусь. Все хорошо, отношения с ребятами всегда были нормальными, возможность реализоваться есть, но… что-то мучает, сам не знаю, что. Наверное, дозреваю до сольного проекта. До «неожиданной стороны», будь она неладна. Хорошо бы ее увидеть самому – я смертельно устал от себя, жующего сопли и оплакивающего невзаимную любовь и порушенную славу в любимом городе. Хочу писать свои песни и играть их, неважно, нравятся они еще кому-то или нет. Надо освободиться от груза на сердце – записать, что накопилось, и забыть.

Надо поговорить об этом с Линдой, она всегда меня понимает. Если надумаю записывать альбом, на ее помощь могу рассчитывать стопроцентно. Сеня, думаю, тоже не откажет с ударными, если я не заставлю себя прописать их. Могу, конечно, все сам сделать. Возможно, именно с лиричными и романтичными песнями так было бы правильнее всего. А уж если я не поленюсь хлопотать насчет концертов, надо привлекать ребят. Причем, энтузиастов – платить сессионщикам нечем.

Я названивал Лин весь вечер, но она не брала трубку.

4 марта, пон.

Сеня с Катей шли мне навстречу, когда я выходил за ворота института. Меня не покидала мысль, что они не смотрятся вместе. Домой шли втроем, и девчушка почему-то проявила недюжинный интерес к моей персоне, засыпала меня вопросами, на половину из которых отвечал Арсений. Ее удивляло, что я ушел из дома в семнадцать лет, что жил в Питере год, потом отслужил в армии, поступил в ЛГУ, а через два года вернулся сюда.

– А на что живешь? – спросила Катя.

– На стипендию.

Она недоверчиво хмыкнула.

– А еще он пишет фонограммы, минусовки, миксы для танцулек и делает классные аранжировки, – пропел Арсений, – хороший минус кучу денег стоит!

Я отвернулся, чтобы не рассмеяться. Про пацанов, которых я порой учу терзать гитару, слава Богу, промолчал.

Через некоторое время безмолвной прогулки (лишь подобие снега хлюпает под ногами), Катя спросила, кокетливо склонив голову и улыбнувшись:

– А почему ты такой немногословный?

– Он – настоящий викинг, – отколол Сеня.

Катя кивнула. Забавная она, как Цоевская восьмиклассница.

Дойдя до своего дома, я молча махнул им рукой. Даже улыбнуться не хотелось. Не было настроения ворошить свою биографию, да и открывать душу незнакомой девчонке, которая смотрит в рот.

5 марта, вторн.

В столовке, на большой перемене, захлебываясь слюной, Сеня рассказывал, что вчера видел Линду «с этим англичашкой».

– Нет, ну представляешь?! Идут себе по проспекту, щебечут на английском, бла-бла-бла, бла-бла-бла… так и воркуют!

Я смеялся от души. Сенька учит немецкий, он чужой на празднике жизни!

– Ну, тебе-то что? Может, это тот, кто нужен Лин. Может, это ее судьба?

– Э, нет, друг мой, ты неверно рассуждаешь. Этак он ее и в Англию увезет!

– Ну, если ей захочется, пусть везет.