Эгоисповедь

Посмотрев на часы, я решила, что пора двигать к родителям и, попрощавшись с Мотькой, побежала на остановку.

***

А в доме моем как всегда – точнее, последние пару лет, после переезда сестры с племяшкой. Сейчас ему три года, говорит он уже в целом понятно. Сероглазый и беленький, в нашу среднепошибистую породу пошел, что сестру радовало – не напоминал отца, хотя бы внешне. Он редко видит меня, поэтому я для него что-то вроде музейного экспоната, который он, тем не менее, любит.

Стол накрыт, будто к празднику. Мама опасалась за мое здоровье, зная о моей забывчивости поесть или о лени готовить и разогревать. Я так перенервничала сегодня, что налегла на спиртное. Оно еще быстрее отключило меня от реальности, чем она сама отключала меня от себя.

Телевизор на кухне как осветительный прибор. Смотрел его папа – с громким звуком и громкими комментариями. Нервно-занудные интонации в голосе сестры опять начали меня раздражать, малыш бегал туда-сюда, хватая что-то со стола, и беспрестанно курлыкал.

– Ну, рассказывай, как жизнь, – папа разлил вино.

О том, что прослушивалась в группе, я говорить не собиралась. Было дело, я хотела купить синтезатор, чтобы записать свои песни, которые играла только на пианино. Папа знал, что я собираю на него деньги, но не понимал, зачем мне это. В группе я играть не собиралась, а доделать собственные песни…

– …на эти глупости такие деньги тратить! – хмыкнул он.

– А на что их тратить? – привычка задавать глупые вопросы опять победила здравый смысл – я же знала ответ.

– Главное, сыт, одет, обут, а остальное все – пустая трата времени.

Так что все эти творчества, одиночества, музыки, литературы – по папиному мнению, удел бездельников, которым не приходится заботиться о хлебе насущном или стоять у плиты. Бесполезно говорить, что я писала стихи в ущерб сну и еде, потому что мне не спалось и не елось, пока я не выражу наболевшего. Я не того масштаба личность, не с графом Толстым себя сравнивать и не с «Войной и миром» – мои почеркушки.

– Нормально, – ответила я, – ученики посыпались, почти каждый день звонят.

– Ты к ним ездишь? – спросила сестра.

Я угукнула.

– Как же адреса находишь, ты же в городе не ориентируешься? – усмехнулся отец.

– Всему можно научиться. Даже таким, как я.

Теря был прав – скукотища. Уйти бы к себе, когда все обо мне забыли, но что теперь у меня? Это мамина комната, я уже не чувствую себя здесь как дома, хотя знаю, что ничего не изменилось. Только компьютера и бумбокса нет. Музыканты «Арии» и «Металлики» с плакатов смотрят на иконы. Но в этом больше нет меня, нет звучания, нет и крупицы моей жизни.

Мой отец – спортсмен, и этим все сказано. Для него тело важнее всего. Телесные кайфы составляют важнейшую часть его жизни: тренировки, футбол, банька, обливание холодной водой, вкусная пища, тепло и уют. Я не встречала человека, более внимательно прислушивающегося к физическим ощущениям. Хотя отец много читал, любил хорошую музыку и умел ее ценить, любил общаться с людьми, да и сам был, что называется, душой компании – разговора на эту тему не получалось. Хорошо и хорошо, нравится и нравится, а копни дальше… Я как-то пыталась, но быстро поняла, что разочаруюсь.

Он постоянно говорил, что надо есть больше фруктов, потому что это полезно, надо запасаться на зиму витаминами, надо больше двигаться. Какая от этой травы польза, меня не волновало, поэтому папа считал меня бестолковой чудачкой. Я не видела смысла в продлении своей никчемной жизни, которая не слишком радует, когда на каждом шагу опасность. Когда тени от веток деревьев падают на асфальт и темным вечером невозможно отличить их от перекрестья плит и от вырытых ям, когда не видишь, насколько близко к тебе машина, особенно солнечным днем – жизнь превращается в полосу препятствий, а не в источник удовольствий.

– В последнее время я от тебя ничего, кроме сарказма, не слышу, – сказал мне как-то отец.

Действительно, окунувшись во взрослую жизнь, я ощутила себя маленьким пузырем в большой ванне и еще полнее почувствовала свою беспомощность, уязвимость и зависимость от других. По натуре я гордячка и одиночка, если бы я могла обходиться без людей – прекрасно бы жила. Но, видимо, Господь решил подпортить мне физику, чтобы усовершенствовать душу. Смысл в том, чтобы терпеливо крест свой тащить и не роптать. Раньше лучше удавалось – когда жизнь не касалась. О ней всегда легко рассуждать, пока она тебя не трогает.

Сестра часто обвиняла родителей (особенно маму) в том, что они меня любят больше, чем ее – без этой телеги не обходилась ни одна их потасовка. Ну да, носились со мной в детстве, потому что я слепой была, хлебнули они со мной изрядно, что уж тут непонятного. Однако мама считала, дело в другом – как раз в этой серьезности по отношению ко мне. Я на девять лет моложе сестры, но к ней они относятся по-родительски, а не по-дружески.

После знакомства с моим творчеством родители стали считать меня кем-то не от мира сего, кем-то своеобразным и слишком много для своих лет понимающим, не в меру сильным, особенно для девушки. И конечно, таким чудам, как я, неинтересно общаться с такими обычными людьми, как они! И все равно они меня любили. Это похоже на притчу о блудном сыне, на мой взгляд – есть у них нормальная старшая дочь, нет, они в жалкой слепандере души не чают, хоть она, по сути, им всю жизнь сломала и продолжает.

Мама предложила остаться у них, но я отказалась. Папа же отказался вести меня к бабе Шуре и сказал, что глупее не придумаешь – добираться в такой час на автобусе.

– Я все-таки попробую, – ответила я, и мама пошла провожать меня на остановку.

Пока ждали автобуса, успели поговорить. Мама сказала, что ей без меня тяжело, ибо только со мной можно в этой семье нормально общаться. В прошлом году, когда я жила у бабушки и как-то заикнулась о том, что скоро перееду к ней насовсем, мама сказала, что ей будет одиноко без меня. Тогда меня эта реплика припечатала, и я передумала переезжать, и вовсе не из-за того, что с бабушкой тяжело общаться. Сейчас я окончательно заржавела или зачерствела.

– У меня такое ощущение, что мне нет здесь места больше. И раньше было немного, а теперь и вовсе не осталось. Даже физически – у нас ведь не развернуться, а малыш растет, ему отдельная комната понадобится…

– До такого возраста еще далеко, и вообще, об этом пусть мамка его заботится, мы-то при чем? Мне свои дети дороже.

– Видишь, не зря тебя упрекают в неравномерном распределении любви! – хмыкнула я.

Автобус, наконец, подошел, и, поцеловав маму, я загрузилась в него.

РЕПЕТИЦИЯ

Знакомство с музыкой моей будущей команды я не смогла оставить на завтра, поэтому, едва вернувшись домой, загрузила болванку. Сделала звук потише, чтобы не разбудить бабу Шуру и Женьку, и прилипла к колонкам. Вот это балдеж! Я не верю своим ушам! Неужели они сами так играют? Запись, конечно, не идеальная, но какая база! И судя по звуку, инструменты у них далеко не дешевые, да и сыгранность поражает. Технично и мелодично – редкое сочетание. Яркие темы, запоминающиеся переходы, классически простые, но потому и продумано-гениальные аранжировки: четко чувствуют ребята, когда вклинить акустику, когда сдвинуть темп, как разнообразить ритм и где добавить оркестровки. В общем, они не зря сравнили себя с Rainbow. Дело не в плагиате, а в общей стилистике, чтоб было понятно, в каком направлении движется стальной дракон. Примерно, потому что стиль у ребят уже выработался неповторимый, что свидетельствует либо о давнем существовании группы, либо об образованности музыкантов.

Утром следующего дня я стала читать тексты, которые мне предстоит петь. Как и следовало ожидать, они на английском, только на таком, что мне стало и страшно, и смешно. Автоматически я исправила карандашом ошибки и твердо решила поговорить на эту тему с ребятами – нельзя же мордой в грязь метить! Я попробовала спеть это уже без ошибок по намеченной мелодической линии, но запоминать мелодику не спешила – вдруг не так они ее наметили, лучше не привыкать, чтоб потом не переучиваться. Интересно, кто пишет ноты? Еще любопытнее – именно партию вокала, которую мне заботливо предоставили. Жаль, не на чем ее поиграть, а с листа я читаю из рук вон.

В час позвонила Вита и попросила познакомить ее с Мотькой – кто-то сказал, что у меня есть подруга, которая играет на ударных. Не знаю, насколько Мотьке это надо – учить кого-то дубасить по барабанам. Я позвонила подруге, спросила, как она отнесется к такому плану.

– А что, попробовать можно, не развалюсь.

Перезвонив Витке, я обрадовала ее согласием Матильды на общение. Когда и как – видно будет позже.

– Как у тебя-то дела? Не звонила по объявлению?

– Звонила, – отозвалась я, – и на прослушивание ходила. Сегодня на репу иду.

Восторгам Виты не было предела.

– Какой ты могучий талант! Даже мужики им уже не нужны, во как!

Что толку от таланта? – сказал бы мой отец. На хлеб не намажешь, и восхищаются им недолго – чаще завидуют.

Ровно в шесть я пришла на базу. Ребята еще не все собрались – не было Сфинкса, а те, кто был, коротали время за чаепитием. Встретили меня тепло и дружелюбно, будто я тут сто лет ошиваюсь.

– Терь, можно тебя на минутку? – я подошла поближе к Террору и тронула его плечо.

– Конечно! – расплывшись в улыбке, ответил он.

Чему радуется, чудик? Не знает, что я ему сказать хочу!

– Кто у вас тексты пишет?

– Я и Ник, в основном, – ответил Теря, – но если у кого из ребят хорошие стихи появятся, мы их тоже обрабатываем. А что?

Мы отошли в другой конец комнаты, я извлекла из рюкзака драный файл с текстами и мягко повела речь о том, что есть-де тут ошибочки. И как могла корректно стала посвящать его в правила английской грамматики. Террор так изменился в лице, что я с трудом сдерживала приступ хохота. Брови сдвинулись, губы вытянулись в ниточку, глаза прямо-таки впились в этот несчастный лист и чуть не вылезли из орбит, а на лбу выступила испарина.

– Слушай, а почему это ты так во всем этом сечешь? – почти шепотом спросил Теря.

– Знаешь, было бы странно, если бы я ничего не секла, – улыбнулась я. – Специальность обязывает, иняз финишт.