Каждый день декабря

– Отлично, – говорит он.

В плане выразительности его манера изъясняться явно уступает глазам.

Он направляется в противоположную от моста сторону.

– Погоди, мы что, не пойдем по мосту? – пищу я.

– После того, что ты только что рассказала, – нет. Ужасно холодно, пойдем в тепло.

– Это – холодно? Ерунда. Вот вчера без пятнадцати шесть утра действительно был дубак. Я думала, у меня соски отмерзнут.

Да что у меня за язык такой? Почему, ну почему я ляпнула при Рори Уолтерсе про соски? Господи, пошли мне ума, избавь от глупости!

Я поднимаю глаза к небу – вдруг он внемлет и готов меня отоварить прямо сейчас.

– Ты ходила с открытой грудью в такую погоду? – Похоже, Рори сконфужен гораздо меньше меня. Это хорошо. – А как ты вообще додумалась… Нет, не говори. – Он поднимает руки. – Я не хочу это знать.

Не осуждает, но очерчивает границы. Еще, наверное, дает мастер-классы.

– Итак, куда же мы направляемся?

Сменить тему – верная стратегия. Это я, вероятно, от него нахваталась.

– У меня на работе сегодня корпоратив. И я подумал, мы тоже могли бы себе устроить. Рождественский сезон как-никак, а раз я один, то ты сделаешь мне одолжение, если составишь компанию. Я плачу, так что все бесплатно. Ни в чем себе не отказывай, это рождественский ужин.

У меня от изумления глаза ползут на лоб. А координация движений – это моя вечная проблема.

– У тебя на работе сегодня корпоратив?

– Ага. Но будет неплохо, если ты умеришь жалость в голосе.

– Извини. Как-то случайно вышло.

– И вошло в привычку, как сказала актриса епископу.

– О, господи, ты шутишь, как мой папа.

– Постараюсь больше так не делать.

– Давай держаться подальше от бородатых шуток и поближе к 2020-м годам.

– Пока они не очень-то радуют.

С этим не поспоришь.

– Но сегодня все будет замечательно. Пойдем накормим тебя до отвала.

– Я люблю поесть.

Еда вкусная, вид на мост умопомрачительный, но атмосфера несколько скованная. Меня так и подмывает вспрыгнуть на стол и, воспользовавшись льняными салфетками, исполнить танец семи покрывал. Но я сдерживаю порыв, и мы продолжаем перемывать косточки моему папаше – для меня эта тема неисчерпаемая.

– Я никогда не обсуждал своего клиента подобным образом. С моей стороны это так непрофессионально, особенно учитывая, что он – твой отец, но он меня достал. Он не слушает вообще… – Я энергично киваю. Это чистая правда. – Он платит мне за советы, но следовать им не желает. Я бы охотно плюнул и греб деньги лопатой, но это ударит по моей профессиональной репутации. Он твитит бухим…

– Меня это не удивляет. Пьянство – это у нас семейное. Это весело, а занудство, включая Шекспира, они презирают. Их кидает из крайности в крайность – то называют меня безответственной, а в следующую минуту, когда я отказываюсь присоединиться к их компании, обзывают занудой. Я давно на все забила. Но когда они подшофе, лучше держаться подальше.

– Ага, я уже кое-что начал понимать. Твой отец развязал онлайн-войну с репортером, пообещав при случае надрать тому «чистоплюйскую задницу». И да, ты видела его статью в сегодняшнем номере «Дейли экспресс»? Я написал для него заявление, в котором он признает, что вел себя неправильно, и говорит, как будет исправляться, а утром я открываю газету и – бабах! Все перевернуто с ног на голову. Он винит во всем современное общество. Ни толики личной ответственности… Извини. Я злословлю о твоем отце.

Рори умеряет тон.

– Филиппики в папашин адрес – наименьшая из моих проблем, уж поверь мне. И потом, все сказанное – правда. Мне жаль, что ты с ним связался, а с другой стороны, не жаль, потому что теперь мы друзья.

Я тараторю без остановки, не давая ему шанса оспорить последний пункт. Я воспринимаю его как друга – у меня никогда не было широкого круга общения, и если он захочет меня поправить, скажет или намекнет, что мы просто знакомые, вряд ли мне это понравится.

– Сегодняшнюю статью я не видела. После информационной бомбы, взорвавшейся в прошлом месяце, я фильтрую новостной поток, чтобы не наткнуться на упоминания о папе. Мне вскрывшегося позора хватило за глаза.

– Даже не представляю, каково это, когда твои семейные дела становятся темой новостной рассылки.

– Знаешь, а многие считают, что мне повезло с семьей, и я не жалуюсь. Но у папы немало минусов.

– Это верно.

Он накрывает мою руку своей – это жест участия, он старается меня подбодрить. Это искренне, это по-доброму. Не потому, что так положено, или что мне в ответ на участие полагается скинуть панталоны. Возможно, у меня действительно появился настоящий друг.

– Он свинья и вряд ли способен измениться. И наверняка искренне считает, что не сделал ничего плохого. Он нарцисс до мозга костей, убежден, что все должны разделять его точку зрения и воспринимать его как идеал. Думаю, поэтому он срывается на мне, потому что я осмеливаюсь утверждать, что идеалов не бывает. Я сочувствую маме. Мы с Роуз вне игры. Раньше мне хотелось, чтобы она тоже ушла. И однажды, когда мы были маленькими, она уходила, но быстро вернулась. И сейчас уже вряд ли уйдет, хотя пару раз изменяла ему в открытую. Если честно, они друг друга стоят и созависимы в своем уродливом браке. Они нуждаются друг в друге и на извращенный манер друг друга любят.

– Она вас бросала?

– Да.

Он не меняется в лице, но, похоже, задается вопросом, какой нужно быть матерью, чтобы бросить детей. Честно говоря, в детстве я тоже об этом думала, но теперь понимаю, что все обстоит сложнее. Женщины – не гомогенная масса обожающих мамочек, они все разные. Одних дети связывают по рукам и ногам – от этого они не становятся меньше женщинами, равно как и те, кто предпочитает вообще не иметь детей. Я считаю, общество поступает несправедливо, клеймя их за то, что они считают детей бременем и не хотят зацикливаться на материнстве.

– Понимаю, – говорю я. – У них странные отношения – то токсичные, то нежные. Вероятно, она решила, что не сможет быть хорошей матерью до тех пор, пока не станет сильнее, пока у нее не наступит прояснение в мозгах вдали от него. И лишь научившись любить себя, она сможет любить детей так, как ей хотелось бы. Меня беспокоит, – задумчиво говорю я, – что она уже не та пылкая женщина, которую я помнила в детстве. Сейчас она точно замороженная и, сдается мне, вряд ли отыщет в себе огонь, чтобы снова дать ему отпор.

Забавно анализировать причины и теоретизировать, раскладывая все по полочкам, – становится ясно, почему они такие. Начинаешь понимать, как сильно они страдают сами, и не желаешь им этого, но твоя собственная боль не становится от этого меньше. Порой на меня так накатывает. Я-взрослая могу рассуждать сколько влезет, но есть я-маленькая, которой хочется вопить во весь голос от несправедливости. Я знаю, дело в том, как родители относились ко мне изначально. Все осложнилось, когда родилась Роуз – она идеально вписалась в их ожидания и стала мне конкуренткой, а не товарищем по команде. Это сформировало мое представление о себе, ослабило – нет, отбило – желание строить отношения и веру в то, что я могу быть привлекательной для тех, кто интересен мне. Я не могу избавиться от ощущения, что недотягиваю, постоянно разочаровываю и, будучи взрослой, не знаю, как это изменить. Я не знаю, насколько глубоко нужно покопаться в себе и признать, что со мной все в порядке, что я не столь плоха. Что у меня есть положительные качества. Я нередко задаюсь вопросом, случится ли это вообще.

– Ты все грамотно изложила.

Рори чуть улыбается и быстро меняет тему, точно догадывается, что жалость мне не нужна, что она мне не подконтрольна, как мамин уход, что тогда я почувствую себя маленькой и по определению – несмотря на добрые намерения – жалкой.

– И когда же у тебя появилась эта всепоглощающая любовь к Рождеству?

Слава тебе господи.

– Ну, тут все просто…

Я начинаю рассказывать, что прониклась его волшебством в подростковом возрасте, когда попала в закрытую школу и подружилась с Луизой. Однажды она пригласила меня на Рождество в Германию – там было, как в рекламе: весело, радостно, красочно и сердечно. Такого Рождества у меня никогда в жизни не было.

Официант приносит горячее. Я подтруниваю над Рори, де, заказать сибас в Рождество – это погубить саму идею праздничного застолья, и тут понимаю, что ни один парень, с которым я встречалась, не приглашал меня на ужин в такое место. С Сэмом мы регулярно ходили в «Кингз кебаб» – там было довольно вкусно, но путь к еде преграждала толпа воинствующих неандертальцев, а льняные салфетки, крамберы и умопомрачительный вид из окна вообще в программе не значились. И дело не в деньгах, а в самом факте, что в понимании Рори я – как друг – достойна такого места. И когда я смотрю в эти зеленые глаза, вижу, как он смеется над моими рождественскими историями, я понимаю, что Рори Уолтерс гораздо интереснее того человека, который мне запомнился.

Сноски