О мечтательной ипостаси нашего разума

О мечтательной ипостаси нашего разума
Константин Александрович Белов

Библиотека классической и современной прозы
В предлагаемой читателю книге даётся определение лирическому варианту высокого искусства. Автор убеждает читателя (интерпретируя конкретные произведения), что художественное лирического типа есть единственное, через что может утоляться человеческая потребность в общении с Абсолютом (= с Идеальным). А через это общение, полагает исследователь, в человеке много усиливается стремление быть, в нём укрепляется вера в свою состоятельность, оживляется надежда на возможность достижения всего им мечтаемого.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Константин Белов

О мечтательной ипостаси нашего разума

Посвящается памяти художника Михаила Покрашенко

© Константин Белов, 2022

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022

«Человек, идущий сквозь заросли чертополоха». М. Покрашенко

О мечтательной ипостаси нашего разума

«Полон заслуг, однако поэтическим жительствует человек на этой земле».

    И. Гёльдерлин

«Жительствует поэтическим человек…» – а что оно есть – это самое поэтическое? А всё то оно есть, в чём видится/чувствуется нам – извечно, неотступно! – нами мечтаемое. Именно же – бытие свободное, гармоническое и нескончаемое. И все те, которые духовно/ умственно здравые, живут они именно им, этим самым, значит, поэтическим. Но живут им все на свой собственный лад: или устремляясь к тому поэтическому, которое суть всё естественно-природное и всё высокое художественное (по большей части своей к мечтательной ипостаси нашего разума обращённое), или же живут, отдавая предпочтение той специфичности поэтического, которая есть упорядоченность, т. е. живут, склоняясь (по преимуществу) к обладанию всем тем разнообразным, из чего состоит строимая нами по планам рассудка (= здравого смысла) вся эта вот самая «вторая природа», – так называл Фридрих Шиллер всё создаваемое человеком.

Вот по этим предпочтениям, отдаваемым первому или второму типу поэтического, можно, думается нам, сказать, что существуют два основных типа людей: реалисты (это те, которые практики-создатели всякого Нового, и практики-обыватели, т. е. живущие всецело по обычаю (смиренно, безропотно обычай этот принимающие), и идеалисты (идеалисты-творцы и идеалисты-созерцатели, ну, эти последние – это те, которые просто истинные поклонники, ценители… нет, назовём мы здесь их поточнее, всё же: потребители высокодуховного); а ещё есть среди нас немало и таких «идеалистов», которые суть никакие не подлинные, а только как бы… Это все те, которые всё томятся и томятся среди своего повседневного, обыденного и… и не знают, как/что могут они поделать со всем этим своим/не своим жизненным.

Об этих – числом немалых! – «идеалистах» – идеалистах-немощниках – речь далее ещё будет вестись. Но сейчас давайте поговорим об идеалистах настоящих: замечательны люди этой породы!

Чем замечательны они, спрашиваете вы? Так ведь бескорыстники они! Живут-то есть они, не плоти своей всяко покорствуя, не тщеславие своё ублажая, а живут они по запросам духа своего, т. е. устремлены они всецело – и это всё именно так с древнейших-то самых времён! – и по наш с вами день! – устремлены они к Истине, Добру и Красоте. Вы помните/знаете имена этих идеалистов? Да, из самых если давних времён, то на ум приходит, конечно же, Сократ. Вот уж кто бескорыстником был, так бескорыстником чистейшим же! И вот уж кто влеком был к прозреванию «эйдосов» – действительному их существованию в мире или же только возможности осуществления мыслимых/мечтаемых идеальностей! Вы помните сентенции Сократа в том диалоге, название которого «Федр», об неудовлетворительности – это для духа-то! – всего того, из чего состоит мир сегодня наличествующий?

Вот несколько этих самых сентенций Сократа:

«Припоминать подлинное сущее, глядя на то, что есть здесь, нелегко любой душе».

«В здешних подобиях нет отблеска справедливости, воздержанности и всего прочего, что ценно для души…».

«Но ради чего так стараются увидеть поле истины? А потому, что там, на лугах, есть самая подходящая пища для лучших сторон души…».

«Мысль всякой души».

Что такое «мысль души»? А, наверное, яснее Андрея Платонова об этой мысли никто ничего не сказал. Слушайте вот: «Невозможное – невеста человечества, и к нему летят наши души».

Вы согласны, что «мысль души» – это очень не то, что есть эти самые-то «задушевные мысли»?

Но есть идеалисты – дивные идеалисты! – совсем не сократовского склада. Они из породы тех бескорыстников, которые не прозреватели «эйдосов», а созерцатели – и претворители в художественное! – прекрасного реально сущего. Оно же есть всё-всё Природное. Вы, наверное, помните это вот хокку Мацуо Басё:

«Луна или утренний снег… Любуясь прекрасным, я жил как хотел. Вот так и кончаю год».

Согласитесь: тот, кто способен так думать/чувствовать – а ещё и так-то вот изысканно-просто! – запечатлевать свои чувства в стихах ли, в прозе ли, – такой человек может позволить себе роскошь быть бедным. Читаем у Басё:

«Глупый человек имеет много вещей, чтобы беспокоиться о них. Те, кто делает искусство источником обогащения,… не способны сохранить своё искусство живым».

В философии «дзэн» (её сторонником был Мацуо Басё) есть понятие «Ваби», разуметь которое следует как «красоту бедности» или «роскошество бедности». В книге Басё «Пустые каштаны» (1683 г.) есть пронзительно ироничные – но совсем не злые! – да, грустно-ироничные, смирения полные! – строчки: «Ваби и поэзия далеки от повседневных нужд. Это изглоданные жучками каштаны, которых люди не подобрали при посещении хижины Сайге в горах».

Но чем живёт подавляющее большинство людей? А тем, чем – это по преимуществу-то! – и жило извечно это большинство: алчностью и тщеславием. Может, есть среди вас к то-нибудь, кто хотел бы нам возразить на это наше утверждение? Может, скажете, что в утверждении нашем слышатся нотки снобистские? Нет, ошибаетесь вы: не высокомерны, не презрительны мы в уме/чувстве своём, когда говорим о пошлости жизни многих – очень и очень многих! – мы печалимся, скорбим через распространение пошлости.

И особенно жизнь наша испошлилась – испошлилась вся! – это в самое последнее время: какие открылись — это через техническую нашу сегодняшнюю мощь! – открылись возможности утоления наших сильнейших – простейших, элементарнейших! – вожделений! И – глохнет, гаснет в современном человеке то духовное, которое пусть и не самым главным, преобладающим то есть было оно в человеке, но как-то там оно всё же теплилось – да, живо, живо было оно в нём! Послушайте вот: «Догорай, гори, моя лучина, догорю с тобой и я». – Гениальная ведь это мелодия! И гениальная образность! И гениально-бесстрашное покорство судьбе, – смирение высокого, чистейшего, свободного, несебялюбивого! – духа.

Мне на память пришли сейчас гравюры японского художника Андо Хиросиге (конец XVII – начало XIX вв.). Как замечательно сходен он духом своим с Мацуо Басё! Как одарён он способностью чувствовать гармонию сущего! И как способен он одухотворять всё природное и вещное! Способен то есть наделять материальное, обыкновенно почти совсем немотствующее… да, отдельно как-то от нас существующее – способен наделять это немотствующее как бы его собственным живым голосом. Но слышим на самом-то деле мы голос – мысли/чувства слышим мы – того, кто претворил то или иное реальное в художественное. И – нет, ничего нет в мире выше, совершеннее всего того, что есть это художественное: ведь только оно – единственно оно! – и есть подлинно живое сущее: есть материализованное идеальное.

Вы всмотритесь сейчас вот в ту гравюру Хиросиге, которая – «Порыв ветра». Пленяет вас это полотно? Смотрели бы и смотрели на него вы, да? А почему это так с вами? А потому это так с нами, что Хиросиге даёт нам возможность увидеть то – уйти в него на время! – увидеть нечто, чего так не хватает нам – всегда! – в нашей обыденной жизни.

Смотрите: старая земляная дамбочка, ведущая к мосточку. А мосточек – какой он лёгонький весь! Светлые его досточки… их, наверное, совсем недавно уложили на эти вот потемнелые от времени и воды палки-подпорки. А сама дамбочка эта – она, видно, совсем такая уж древняя вот, много старше она мостика этого. Смотрите: какие обветшалые верхушки этих сваек, тех, что по бокам этой дамбочки… давным-давно, верно, нет уже тех, кто позабивал их тут для крепости/сохранности этой-то вот насыпи здесь.

А вода под этим мостиком и что вокруг этой дамбочки – совсем недвижна она. Покойна она, как и само небо, отразившееся в этой заводи. А ещё это вот дерево… Это очень старая ветла? Но какая она здесь низкорослая, какая вся она искривлённая! В ней видится нам – будто это очень старая, согбенная многими невзгодами жизни женщина-крестьянка. Да, есть этот мотив в этой гравюре Хиросиге: мотив печалей/тягот жизни человека. Но, согласитесь, не этот – совсем не этот! – есть мотив ведущий, мотив господствующий здесь! Согласитесь: покоем и красотой дышим мы, глядя на это полотно! Дышим мы тем, чем дышит, не надышится душа этого-то вот японца, что неподвижен – всё стоит и стоит он… и всё вглядывается и вглядывается в пустынные, спокойные и прекрасные! – дали земли и моря.

Нет, не знает, конечно, этот японец этих-то вот строк из Библии: «Все труды человека для рта его, а душа не насыщается». Но догадываемся, знаем мы, что если и не ведомы ему точно эти-то самые слова, но ведома ему именно эта самая печаль-то вот, запечатлённая в строке «Экклезиаста». Ведома ему она, ибо всечеловечна эта печаль. Печаль о грустном, нелёгком уделе всех-всех нас.

Но нет, не станем утверждать мы, что картина эта – во всех своих деталях – исключительно однотональна, что она вся насквозь элегична. Нет, нет! Есть лирики и такие – внимательней, чутче вникайте вы в их творения! – повествования чьи – послания к нам чьи – гениально которые полифоничны.

Верно: Хиросиге, конечно же, лирик. Тончайший лирик. Лиризм же когда, то всегда – меланхоличен будет автор всегда!

Но нет, нет! Есть лирики такого склада, которым удаётся соединить в единое – соединять в своём художественном — и обыденное, и комическое, и трагическое.

Вот он перед нами – уникальный, редчайше встречаемый среди разного рода художественного, — образец эмоционально-идейного полифонизма: будем опять говорить мы сейчас о картине «Порыв ветра».

Смотрите: в этом полотне близко соседствуют два настроения. Одно настроение – от фигуры мужчины, душой ушедшего в туманно-синеющие, вольные! – дали. Другое же настроение… ой, ой, порывом ветра сорвало шляпу с этого вот толстячка: бежит, бежит он вон за ней! Весь как согнулся-то – тянется как вон за ней он! Она ведь какая новенькая-то! Ой, ой, не кувыркнуться бы ему, бедняжке лысенькому! – забавная-то какая фигурка эта! Вы улыбаетесь сочувственно, глядя на этого дядьку, да?

Мы сказали, что два настроения близко соседствуют в этой картине. Но нет, это неверно. Потому это неверно, что, уловив настроение элегическое и то, которое комическое, и когда, пропитавшись ими – такими тебе понятными и близкими! – и все думая и думая о прекрасной душе и чудесном таланте Андо Хиросиге, мы переводим свой взгляд с того, что изобразил художник на переднем и близком планах своей картины, мы смотрим туда, где виднеются крыши низеньких хижин, крытых пожухлым камышом. Да, как же без этих хижин можно здесь: ведь у этой картины два имеется названия: «Станция Ёккаити. Порыв ветра». Но только где же эта станция-то? А нет её теперь здесь. Давно уже нет. А ведь когда-то тут шла в определённые дни оживлённая торговля! Но про те дни всё уже совсем, почти совсем! – давно позабылось. И вот через мысли/чувства про эту позабытую, навсегда ушедшую в никуда, давнюю ту жизнь – как всегда через это с нами бывает… да, в ностальгические чувствования уходим мы тогда.

Но эти самые ностальгические чувствования… знаете, они и естественны, конечно, ушедшее, переставшее быть, оно всегда есть напоминание… – не надо ведь называть вам, о чём мы начинаем думать при встрече с осколками прежних жизней? Чувства эти, повторяем, естественны, но… но ведь как они и банальны же! А главное, про эти чувствования следует сказать то, что они… бесплодные они, да! И вот поэтому-то, думается нам, Хиросиге, погрустив, попечалившись — мимолётно! – об ушедшем, он тут же иронично улыбнулся над самим собой…

А если мы неправы здесь, в нашем истолковании, то как же иначе можно увидеть/понять эти вот угловатые, бессмысленные чирканья тушью, что поместил художник над старыми, заброшенными хижинами?

Послушайте, вам ещё не наскучило слушать/читать эти-то вот сейчасшние наши говорения? Скажите откровенно, не деликатничайте вы с нами! Не деликатничайте, поскольку мы и сами изрядно – нескромно! – бесцеремонны бываем: без особого пиетета относимся мы – в каких-то, значит, частных случаях – ко многим признанным авторитетам. Нет, это вовсе не от великого самомнения. А это потому так, что словами можно доказать всё, что угодно. Это во-первых. А во-вторых, наша бесцеремонность оттого, – и это главное! – что очень хочется нам понять про то, как/чем жили все в прежние времена и как/чем живём мы ныне, и можно ли жить как-то получше чтоб – посчастливее это то есть.

Ну, так что, продолжать нам наше говорение про наши с вами попытки искания счастья?

Послушайте: вы, может быть, читали ту книгу Льва Толстого, название которой «Путь жизни?». Не дочитали её, говорите? Оттолкнула вас эта книга своей навязчивой, занудной, – простите! – назидательностью? Со мной тоже именно так вот с этим трактатом случилось. Полистал я его туда-сюда и отложил в сторону. И вспомнились слова Николая Гумилёва: «Если я когда-нибудь начну учительствовать – дайте мне яду!».

И пришли ещё на память мудрейшие и добрые, – милосердные! – в далёкой древности сказанные слова: «Дойдёт тот, кто не знает пути». Тот, кто сказал эти слова, понял главное про жизнь человеческую и жизнь природы: движение всего сущего – оно бесконечно сложно, непредсказуемо и непостижимо. Оно – стихийно оно! Понять про него в той его части – наисложнейшей! – что есть человеческая жизнь, можно только одно лишь: «надо трудиться и терпеть»[1 - Мудрые слова эти принадлежат одному из героев рассказа А. Чехова «В овраге», – плотнику по прозвищу Костыль.]. И тогда-то вот, может быть, уцелеешь ты в этом великом – вечном – хаосе жизни.

Ну, пойдёмте дальше с нашим этим говорением про поиски всяких правд про нас? Вы, думаю, согласитесь с утверждением, что фальши в нашей жизни имеется преизрядно. То есть не станете вы отрицать, что словами мы пользуемся не только для выражения наших мыслей и чувств, а очень нередко и для сокрытия оных. Отчего это так с нами? А это потому так, что по правде если (это то есть по совести) – это нам обычно непосильно устраивать именно так нашу жизнь. И потому живём мы по тем правдам, которые субъективные. Они же суть всё такие соображения, которые… к нашей выгоде которые!

Скажите: ну можно ли строго так уж вот судить нас, людей, то есть совсем таких обыкновенных? Живем, как можем. Ведь выживаем – чего ж там ещё-то?!