Спасти или уничтожить

– Прекратите демонстрировать свою начитанность! Политика – это не философия, не книжная мудрость. Политика – это действия, внушаемые каждым конкретным моментом. И никак иначе!

Через месяц там же в Лондоне состоялось подписание советско-польского договора, который возвел это сотрудничество в ранг политической реальности.

Премьер-министр Черчилль на этой церемонии не присутствовал. Был весьма занят.

И вообще следовало тщательно скрывать, как важна для Черчилля и, следовательно, для Британии польская карта.

1941 год, ноябрь, Белоруссия

После выволочки Зайенгер затих. Он и прежде, надо признать, не старался быть все время на виду у майора, а тут и вовсе появлялся только на время занятий, которые продолжал усердно проводить. Оверат решил, что пресек все поползновения лейтенанта и может более не думать о нем, тем более что появились такие заботы, которые были гораздо важнее ущемленного самолюбия наглого мальчишки.

Майор готовился к предстоящему совещанию у полковника Шройбера, на котором, по слухам, должен был присутствовать высокий чин из Берлина, специально для этого прибывающий сюда всего на несколько часов.

По должности своей Шройбер должен был заниматься организацией работы тыловых служб и некоторыми вопросами снабжения, но все знали, что обязанности его гораздо шире тех, о которых говорили открыто. Знали, что Шройбер не только постоянно отвечает на звонки из берлинских кабинетов, но и сам часто звонит туда и тон его не всегда тон, которым следовало бы говорить с руководством.

Формально предстоящее совещание было посвящено вопросам снабжения, но все уже знали, что речь пойдет о бандитах, которые, прячась в лесах, наносят комариные укусы вермахту, стараясь оттянуть момент великой победы! Однако, беседуя о предстоящем совещании с другими, с людьми, которые были лучше осведомлены, Оверат слышал так много пышных фраз, произносимых уверенным тоном, что сделал вывод: проблема этих самых «жалких бандитов из леса» выходит за рамки текущей повседневности и становится все более и более опасной.

Тем удивительнее было узнать, что на совещание к полковнику Шройберу был вызван не только Оверат, но и все тот самый лейтенант Зайенгер.

Совещание и на самом деле было весьма представительным, вел его личный представитель руководителя РСХА штандартенфюрер Борциг, сразу же подтвердивший подозрения Оверата, как, видимо, и многих других. Партизаны представляют собой серьезную угрозу, которую, как считают в Берлине, еще не все на местах оценили должным образом!

Борциг говорил без всяких бумаг, свободно оперируя цифрами, фактами и именами, которые были известны большинству собравшихся, но рисовал из них такую картину, которая произвела на всех самое серьезное впечатление. Стало ясно, что проблема успела затронуть все службы, какие только работали тут, в тылу, который уже можно было называть глубоким.

Теперь, когда собрались только люди, имеющие непосредственное отношение к обсуждаемым вопросам, каждый выступавший говорил не общими фразами, а оперировал примерами, цифрами, именами. Слушая выступающих, Оверат, и без того достаточно полно информированный об обстановке, видел ее все более объемно и понимал, что участие абвера в борьбе с партизанами неизбежно.

Ну, что же! Тем лучше! Если участие неизбежно, то надо проявить инициативу! Это всегда приветствуется!

Шройбер был категорическим противником курения, поэтому каждый час объявлял перерыв, во время которого вокруг гостя из Берлина возникал стихийный кружок, где каждый норовил обратить на себя внимание.

Именно во время очередного такого перерыва Оверат, увидев, что людей в окружении гостя из Берлина становится меньше, направился в его сторону и был удивлен, что тот и сам уже сделал несколько шагов в его сторону.

Приостановившись, Оверат начал было:

– Господин полковник, я хочу посоветоваться с вами…

Однако берлинский гость продолжал движение, глядя куда-то за спину Оверата, и радостно улыбался, раскрывая руки будто для объятий. Поворачиваясь за ним, майор неожиданно увидел, что навстречу с такой же улыбкой двигается Зайенгер.

Борциг остановился со словами:

– Люци! Неужели это ты!

Ответ Зайенгера поразил не только Оверата, но и всех, кто стоял рядом.

Юный лейтенант сделал шаг навстречу штандартенфюреру и сказал просто:

– Здравствуй, Клаус!

И тотчас пропал в его объятиях.

Когда объятия разомкнулись, штандартенфюрер, оглянувшись по сторонам и, видимо, осознав неловкость столь бурного проявления чувств, сказал негромко:

– Задержись после совещания, старый товарищ!

Потом с некоторым удивлением взял Зайенгера за правую руку и потянул ее к себе. Спросил уже иным, строгим тоном:

– Почему ты не нашил шеврон старого бойца?

Оверата поразил вопрос. Он знал, что «старыми бойцами», имевшими право носить этот знак отличия, считались члены НСДАП, вступившие в партию до января 1933 года, то есть до того времени, когда партия, ведомая Адольфом Гитлером, завоевала власть.

Сейчас на дворе сорок первый год, размышлял Оверат. После того как партия взяла власть в свои руки, прошло восемь лет. Зайенгеру не более двадцати пяти лет. Что же получается: он стал нацистом в семнадцать лет? И сделал что-то важное для победы партии? Это невероятно! Это не отмечено в его досье!

Оверат снова разнервничался, но не подходить же с вопросом к лейтенанту!

Однако он и не подозревал, что настоящее удивление только предстоит.

Видимо, желая смягчить публичный упрек, штандартенфюрер сказал вновь тем же радостным голосом:

– Тебя часто вспоминает наш товарищ из Браунау.

Слова про «товарища из Браунау» добили Оверата.

Он сразу же вспомнил, как четыре года назад принимал участие в операции по раскрытию заговора врагов против фюрера.

На след заговорщиков вышли, когда обиженная постоянной занятостью мужа-военного жена написала жалобное письмо, в котором, в частности, рассказала о том, что муж, скорее всего, пропадает у своей новой пассии, которая работает натурщицей. Сотруднице абвера, «случайно» познакомившейся с написавшей донос скучающей и ревнующей женой, та сообщила новую подробность: видимо, муж весьма ревнует подлую разлучницу. На вопрос о поводах к таким умозаключениям негодующая супруга ответила, что они с друзьями постоянно упоминают в своих беседах некоего «маляра из Браунау», который, видимо, тоже пользуется благосклонностью негодяйки!

Сотрудница, услышав эту леденящую душу подробность, почти сразу же стала прощаться, советуя обманутой супруге верить в то, что все скоро закончится. Уж она-то точно знала, что выражение «маляр из Браунау» носило саркастический характер и исходило из юношеского стремления фюрера германской нации Адольфа Гитлера стать художником.

После этого спрашивать Зайенгера хоть о чем-то Оверат не хотел, опасаясь ответа.

А еще он удивился, когда почти сразу после окончания совещания к машине подошел Зайенгер и стал открывать заднюю дверь.

– Кажется, штандартенфюрер просил вас остаться, лейтенант?

– Так точно, господин майор, но мы уже обо всем поговорили! – тоном младшего по званию отчитался Зайенгер, становясь для Оверата настоящей загадкой.

Правда, разгадка стала известна вскоре.

Уже следующим утром начальник караула доложил Оверату, что пропустил без его разрешения на территорию школы легковой автомобиль, в котором находятся два офицера, причем один из них предъявил особые полномочия, оспаривать которые у начальника караула не было никакой возможности.

Поскольку Оверат уже находился в кабинете, известие его не застало врасплох, не смутило. Он не удивился и позже, когда, выйдя из здания, увидел выходящих из автомобиля штандартенфюрера Борцига и сопровождавшего его штурмбаннфюрера Лиске из минского гестапо.

К сообщению Оверата о том, что он по утрам прогуливается по территории, контролируя активность и дисциплину, отнеслись с пониманием и мягко навязали свою компанию, отправившись вместе с ним.

– Господа, вы имеете право знать, почему я так обрадовался, увидев вчера своего старого товарища, – без предисловий начал Борциг. – Однако предупреждаю, что все сказанное останется между нами. Людвиг Зайенгер – наш Люци, как мы его звали тогда, – в движении с 1934 года и принимал самое активное участие в восстании тридцать четвертого года!

Теперь в представлениях Оверата все стало перемещаться на свои места, а Борциг продолжал.

– Люци тогда еще не было и семнадцати лет, и все мы звали его «малышом», – улыбка озарила лицо штандартенфюрера. – Он злился и доказывал делом, что он – настоящий боец.