Господа офицеры. Записки военного летчика (сборник)

Ветер донес теплый запах гари Рота спускалась по отлогому скату к догоравшим остаткам деревни. Внезапно засветившийся прожектор озарил своим ослепительным лучом роту… и повалил ее на землю.

Раз, два, три, четыре, – громыхнули разрывы шрапнелей…

Едкий запах пороха защекотал в ноздрях и жалобные, полные отчаяния голоса завопили:

– Санитар! ой, санитар!.. ой-ой санитар… сюда… ой-ой санитар… скорей… не могу…

– Рота вперед! – решительно скомандовал ротный…

– Санитар!.. – жалобно прозвучало позади…

– Тише – тише! – прошло по рядам…

– Немец близко…

Впереди подпоручика кто-то споткнулся и мягко шлепнулся в грязь.

– У, ты, слепой дьявол; падаешь, так штык убери… воронки цельной не видишь… – прошипел взводный, помогая выкарабкаться попавшему в яму.

– Рота стой! – послышалась, наконец, команда.

– Какая рота? пятая? Это ты Арсен? – послышался голос из темноты.

– Я, – ответил знакомый голос ротного.

– Пройдем ко мне в подвал, я расскажу тебе все, что нужно… – вновь донеслось из темноты.

– Ваше благородие, поглядите, немцы побитые лежат в касках все… прямо замечательно… видно жаркое дело было… – слышались удивленные возгласы…

Из окопов, начинавшихся у самой деревни и расходившихся перпендикулярно к дороге в обе стороны, двигались люди с носилками и, тяжело ступая по пахотному, разбухшему от осенних дождей полю, еле передвигали ноги.

– Командир второй полуроты! – раздался голос ротного. – Смените третью и взвод четвертой роты, что вправо от дороги.

– Слушаюсь! – отозвался подпоручик и двинулся с полуротой по указанному проводниками направлению.

– Ну, и темь же сегодня, хоть бы немец посветил чуточку, покамест сменяться будем, – сказал шутливый молодой солдат.

– Ты поскули, поскули, так он тебе засветит, – всю жисть с фонарем ходить будешь, – немедленно отозвался другой голос.

– Кто идет? Какая рота? – вновь раздались оклики… и только теперь стало возможно разглядеть солдат, сидевших по ямам, – по пояс глубиной.

– Вы кто будете, смена нам? – спрашивали сидевшие.

– Смена, смена, – отвечали пришедшие.

– Ну, боевая третья, вылезай! – послышались радостные возгласы.

– С нас будет, а вы, братцы, тут за нас побудьте, – говорили вылезавшие и начинавшие выстраиваться.

– А что, немец близко? – вполголоса, как бы с опаской, спрашивали сменяющие.

– Близко… Завтра увидите, – слышались иронические ответы…

Не прошло и пяти минут, как заскользивший и заплямкавший по грязи топот сотен ног возвестил, что смена закончена, и 5-я рота стала лицом к лицу к загадочному и суровому врагу.

– Подпрапорщик Ковтун! – вполголоса обратился к Ковтуну подпоручик.

– Обстановка такова: ни справа ни слева – своих нет. Мы сменили первый батальон, который во время сегодняшнего наступления опередил своих соседей. Нам приказано держаться здесь во что бы то ни стало.

– Так точно, – убежденно вставил Ковтун.

– Нужно сейчас выслать секреты и хорошо было бы вправо выделить полевой караул, – отдавал свои первые боевые распоряжения молодой подпоручик.

– Не извольте беспокоиться, все уже выставлено; я вот только управлюсь, пойду на них погляжу и обязанности поспрошу-с. Вы, ваше благородие, не извольте беспокоиться; солдаты все надежные, сами вызываются в секрет. «Хотим, – говорят, видеть германца». – Вам, ваше благородие, я приказал принести соломы в блиндаж. Блиндаж, правда, один смех – всего ставней накрыт… да как-нибудь до утра досидите, а там Бог даст вперед… а нет, так прикажу сделать по наставлению.

– Спасибо, дорогой, – ласково, и совсем не по-начальнически, ответил подпоручик.

– Спать я не буду, меня всегда можно будет найти здесь. Наш ротный будет находиться в деревне, а первая полурота с подпоручиком Богдановым – в окопах по другую сторону деревни.

– Так точно, все понятно, – одобрительно заявил Ковтун.

«Вот она и война», – отходя от Ковтуна, произнес про себя подпоручик, вглядываясь в ночную темноту.

– Неужели будет опять дождь? Вот будет скверно… – рассуждал сам с собой подпоручик. Он медленно, как бы в раздумьи, поднял руку, вытянул кисть из-под обшлага и посмотрел на часы со светящимися стрелками…

– Только одиннадцать!.. до рассвета еще далеко. – Откуда-то из ближайшей ямы уже раздавался храп.

– Неужели здесь, под дождем, в сырости, под открытым небом, можно спать? – задал себе вопрос подпоручик. – Мне кажется, я б не заснул.

Обойдя роту и найдя все в порядке, подпоручик тихо спустился к себе в нору, чтобы укрыться от ветра.

– Ты будешь есть концерты[3 - Консервы.]? А то я открою, – спрашивал один солдат другого через час после смены.

– Эх бы картошки сварить, вот было бы дело! Я сбегаю пошукаю по халупам, наверное чтось осталось…

– Не сметь оставлять роты! Я тебе пошукаю, – грозно произнес подпоручик, невольно подслушавший разговор, высовываясь из норы.

– Ты соображаешь, – продолжал он, – что если вся рота, так же, как ты, пойдет по деревне шукать картошку, то немцы заберут нас голыми руками. – Голоса притихли… и только мерное похрапывание ближайших людей нарушало установившуюся ночную тишину.

– Ну, кажется, и я заснул, – дрожа мелкой дрожью и вытягиваясь, произнес очнувшийся подпоручик.

– У-у-у-у-а-х! как сыро. Какая мерзость эта осенняя слякоть и этот дождь сквозь сито. Слава Богу, скоро светает. Нужно посмотреть, что с ротой.

Рота спала. Бодрствовали только часовые, секреты и дозоры. Моросило… и пронизывающий ветер проникал чуть не до костей… Но вот сумрак ночи начал проясняться. Сначала из тумана обозначилась линия наших одиночных окопов, затем стали вырисовываться контуры сгоревшей деревни. Это были жиденькие, безлиственные деревья, целая вереница дымовыходных труб и 6–7 чудом уцелевших халуп. Дальше выяснилось, что позиция роты совершенно изолирована и как бы в нерешительности остановилась почти у самого конца пологого ската, спускающегося к широкой лощине.

Вот туман рассеялся настолько, что стало видно и немецкое расположение. Этого, по-видимому, ждал наш подпоручик, который, высунувшись из своей норы, старался рассмотреть в бинокль немецкое расположение.

Теперь стало возможным рассмотреть и его облик. Это был высокий, стройный, худощавый, но мускулистый юноша 20–22 лет, не имевший в лице своем ничего замечательного: оно не было красивым и не было безобразным; в нем не отражались какие-либо сильные страсти. Карие глаза смотрели спокойно, не выдавая волнения от несомненного интереса к впервые обнаруженному противнику. Движения все были неторопливы, уверенны, но без всякой претензии на позировку. Одет он был по форме: в серую солдатскую шинель с погонами, на которых красовались две звездочки и кованный вензель царствовавшего государя.