Господа офицеры. Записки военного летчика (сборник)

– Кто идет?! – раздался оклик.

– Свои. Пленных ведем. Это мы – Сазонов и Голицын, – раздались голоса с ясно сквозившими радостными, горделивыми нотками.

Трофей окружили любопытные солдаты.

– По местам!.. По местам!.. – приказал подпоручик.

– А вы, – обратился он к Голицыну и Сазонову, – отведите пленных к ротному, а потом с ними же прогуляйтесь в штаб полка, – и, подумав, прибавил:

– В награду – три часа на обсушку.

– Покорнейше благодарим, ваше благородие! – радостно воскликнули оба, ибо обсушиться и попить чайку теперь было мечтою каждого.

– Позвать ко мне подпрапорщика! – приказал подпоручик.

– Господин подпрапорщик, вас требует полуротный!.. – ушло в темноту… И через минуту подпрапорщик Ковтун уже стоял перед подпоручиком в почтительной позе, поправляя съехавшую на живот кобуру.

– Чего изволите, ваше благородие? – участливо вопросил Ковтун.

– Я пройду на минутку к ротному, а вы останьтесь здесь за меня и присмотрите.

– Слушаюсь! Не извольте беспокоиться, – прозвучал знакомый бас.

* * *

Ротный командир встретил подпоручика сурово.

– Вы почему оставили своих людей? – грозно спросил он, подавая руку.

– У вас, наверно, есть какие-нибудь серьезные причины?

– Никак нет, господин капитан, – смущенно ответил подпоручик.

– Я пришел узнать, когда будет нам смена: люди совсем перемерзли и промокли – все дрожат.

– Смена придет своевременно. Вам нечего об этом беспокоиться.

– А неизвестно, долго ли мы будем здесь стоять? – как-то машинально спросил подпоручик, а сам подумал: «Чего я задал такой глупый вопрос?»

– Чего вы меня об этом спрашиваете? Стоять мы будем здесь ровно столько, сколько нужно, ни одной минутой больше, ни одной минутой меньше. Больше у вас нет никаких вопросов?

– Никак нет.

– Тогда до свиданья. Потрудитесь не оставлять полуроту без приказания. Вы подаете дурной пример вашим подчиненным…

* * *

Наступил и прошел третий день и третья ночь так, как обыкновенно в сводках отмечалось: «Без перемен».

Подошла и четвертая ночь, – четвертая ужасная ночь. Дождь лил как из ведра. Окопчики по щиколотку наполнились водой. Солдаты то и дело черпали воду и жидкую грязь котелками и плескали ее за бруствер.

Этими звуками расплескиваемой воды, стуком котелков и мерным падением дождя и нарушалась ночная тишина.

Днем опять был обстрел. Двух убило, семерых ранило. Убитые лежали в грязи и мокли. Раненых унесли.

Подпоручик сидел в своей яме молчаливо.

Угрюмые мысли давили его мозг и доводили его до отчаяния.

«Какой ужас эта война, – думалось ему. – И зачем я пошел на военную службу? Почему она меня так привлекала и даже эта самая война казалась такой заманчивой и интересной? А если бы я не был военным – тогда?

Тогда бы мне тоже пришлось быть на войне и в таком же положении», – невольно приходил ответ.

«Но почему же мы сидим здесь и мокнем, как губки, и безнаказанно расстреливаемся? – вставал другой вопрос. – Как это хорошо выходило у Румянцева, Суворова и Паскевича… Они ходили, разбивали, брали в плен… торжествовали. А мы… сидим. А главное, мы сидим, а нас расстреливают.

Но ведь известно, что и Румянцеву, и Суворову и другим приходилось быть и под таким дождем и в такой слякоти… На Альпах тоже ведь было холодно и, наверно даже куда тяжелее, а все пройдено и пройдено со славой. Вот эти проклятые немцы – им хорошо! Как их поддерживает артиллерия – в обиду не дает никак. К ним не подойти.

Сколько наложили они из нашего 1-го батальона, – страшно подумать… Почему же они тогда сидят? Вот это, действительно, непонятно. Будь мы в таком положении, как они, мы бы их загнали за границу в один прием… А ведь и они выплескивают воду так же, как и мы, – я сам вчера видел…

И прав Великий Суворов, учивший солдат, говоря: „Если нам тяжело, то и неприятелю не легче”…»

Этот афоризм подействовал на подпоручика успокаивающе и он даже улыбнулся.

Прошло еще два часа. Навязчивые мысли стали возвращаться еще более дерзкими, еще более настойчивыми. На нервы действовали, почему-то особенно, намокшие колени брюк. Шинель уже давно намокла и набухла так сильно, что стесняла дыхание… Хотелось встать и бежать… бежать обсушиться, хотелось заснуть… хотелось покоя…

«Хотя бы ранило меня, вот было бы счастье: лазарет, тепло, чистое белье, вкусная пища, почет… и жизнь со всеми ее прелестями…»

И тут же приходило в голову само собой: «Какой же я подлец». Что было бы, если все думали так и старались уйти? Кто бы воевал?.. Кто обязан подавать пример? – Мы, кадровые офицеры… это наша профессия… Государство нас даром учило… нам платило жалованье… мы приняли присягу… Наконец, я служу в полку, в котором предки мои совершали легендарные подвиги, не считаясь ни с погодой, ни с временем, ни с численностью врага… они были герои духа и долга… Нет, – лучше не думать».

Часы тянулись мучительно медленно. До рассвета оставалось два часа.

Сидеть стало невыносимо. Хотелось встать, но ноги затекли и ныли: «Слава Богу, кажется ревматизм… это предлог… я больше не могу… пойду доложу ротному, что заболел…»

И вдруг пот выступил у него на лбу…

«Ревматизм?!. Болеть в такое время?.. Вы опять оставили свое место? – скажет ротный командир, а, может быть, добавит: – Вы позорите полк, уходите, – такие офицеры нам не нужны…» Где же выход?

– Ваше благородие, хотите сахару с хлебом? – прозвучал бас Ковтуна. – Вы, сказывают, ничего не ели. Тут у меня завалялось яичко, – сказал он, просовывая все в дыру.

– Спасибо, дорогой, мне не хочется, – ответил подпоручик, мягко отстраняя руку.

– Ваше благородие, вы ешьте, все же легче на душе будет. Я положу все сюда, – сказал он, укладывая что-то под ставню… и опять наступила тишина.

«Нет! Довольно! Прочь все мысли!

Нужно терпеть, нужно взять себя в руки. Почему Ковтун ни на что не жаловался, почему он всегда такой ровный и вечно бодрый?.. Потому, что он военный, а я нет.

Боже! Укрепи мою волю, дай мне сил перенести испытание! Спаси меня от позора и бесчестия!..» – С этими словами, вырвавшейся молитвы подпоручик встретил рассвет.