Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе

А что под навесом?

Какой-то старый высохший корм.

Капитан нахмурился.

Должно быть, они держат козу или кабана. Какая-нибудь живность у них должна быть. Куры, например.

Через несколько минут двое приволокли из-под навеса старика. Весь в пыли и мякине, тот рукой прикрывал глаза и стонал. Он упал ничком у ног капитана на кипу, напоминавшую слежавшийся хлопок, и закрыл уши ладонями, а глаза – локтями, словно его понуждали взирать на что-то ужасное. Капитан в омерзении отвернулся. Сержант ткнул старика носком сапога. Что это с ним?

Он же весь обдулся, сержант. Он весь обдулся. Капитан брезгливо махнул в сторону старика перчатками.

Да, сэр.

Ну так убери его отсюда, к черту.

Хотите, чтобы Канделарио с ним поговорил?

Это же идиот какой-то. Уберите его от меня.

Старика уволокли. Он что-то лепетал, но его никто не слушал, а наутро его уже не было.

Лагерь разбили у бака, кузнец занялся мулами и мустангами, потерявшими подковы, а остальные при свете костра до поздней ночи чинили фургоны. На малиновой заре они тронулись туда, где бритвенным острием смыкались небо и земля. Темные маленькие архипелаги облаков, огромный мир песка и невысокий кустарник сдвигались там вверх, в безбрежную пустоту, где эти голубые островки начинали дрожать, земля утрачивала твердость, угрожающе кренилась и через оттенки розового и темноту за границей зари устремлялась к самым крайним пределам пространства.

По пути им встречались вздымающиеся рваными зубцами пестрые каменные стены, возвышающиеся в разломах трапповые выступы, изогнутые складки антиклиналей, глыбы, похожие на обрубки стволов огромных каменных деревьев, камни, расколотые так, словно в них во время давней грозы ударила молния и выход породы разлетелся в облаках пара. Позади остались цепи бурых даек[38 - Дайка – вертикальное отложение осадочных пород.], которые, словно развалины древних стен, спускались на равнину с узких вершин кряжей вездесущими предвестниками деяний рук человеческих, возникшими еще в те времена, когда не было человека и ничего живого не было.

Очутившись в полуразрушенном селении, они разбили лагерь в стенах высокой глинобитной церквушки, а рухнувшие балки крыши раскололи на дрова для костра, и совы кричали из-под темных сводов.

На следующий день горизонт на юге подернулся тучами пыли, которые постепенно заволокли землю на целые мили. Отряд продолжал движение, следя за этой пылью, пока она не стала приближаться, и тогда капитан поднял руку, приказывая остановиться, вынул из переметной сумы старую медную кавалерийскую подзорную трубу, раздвинул ее и неторопливо осмотрел окрестности. Рядом на коне сидел сержант, и через некоторое время капитан передал трубу ему.

Стадо черт знает каких размеров.

Похоже, табун лошадей.

Далеко они, как считаешь?

Трудно сказать.

Позови Канделарио.

Сержант повернулся и махнул мексиканцу. Когда тот подъехал, сержант передал ему подзорную трубу, мексиканец приставил ее к глазу и прищурился. Опустил трубу, вгляделся без нее, затем снова поднес ее к глазу. А потом замер, прижимая трубу к груди, как распятие.

Ну так что? проговорил капитан.

Тот покачал головой.

Что, черт возьми, это может быть? Бизоны?

Нет. По-моему, лошади.

Дай-ка сюда.

Мексиканец вернул трубу, и капитан снова осмотрел горизонт, с хлопком сложил трубу, убрал в переметную суму, поднял руку, и отряд двинулся дальше.

Это были быки, коровы, мулы и лошади. Стадо в несколько тысяч голов шло под углом к отряду. К концу дня всадники различались уже невооруженным глазом – горстка оборванных индейцев, которые на проворных мустангах сдерживали стадо по краям. Были там и всадники в шляпах, наверное мексиканцы. Сержант подотстал, чтобы поравняться с капитаном.

Что это, по-вашему, капитан?

По-моему, это шайка язычников, угоняющих скот, вот что это, по-моему. А ты как думаешь?

Я тоже так считаю.

Капитан снова приложил трубу к глазам.

Полагаю, они нас заметили.

Заметили, заметили.

Сколько, по-твоему, всадников?

С десяток вроде.

Капитан постучал по трубе рукой в перчатке.

Не похоже, чтобы они встревожились, а?

Нет, сэр. Не похоже.

Капитан мрачно улыбнулся.

Сдается мне, что еще до темноты мы немного позабавимся.

Окутанные пеленой желтой пыли, мимо уже проносились первые животные: поджарые, с выпирающими ребрами и торчащими в разные стороны рогами быки и коровы, среди которых не нашлось бы и двух похожих; маленькие, тощие, черные как смоль мулы, толкавшие друг друга и задиравшие тупые, как киянка, головы; потом снова быки с коровами и, наконец, первый погонщик, который держался сбоку от стада, направляя его между своими товарищами и отрядом. Позади двигалось стадо из нескольких сотен мустангов. Сержант поискал глазами Канделарио. Он пропустил вперед весь отряд, но мексиканца так и не нашел. Понукнув коня, он проскакал через всю колонну вперед. Из пыли вылетали последние гуртовщики, капитан что-то показывал жестами и кричал. Мустанги уже отделились от стада быков, и гуртовщики гнали их к вооруженному отряду, что встретился им на равнине. Сквозь пыль на шкурах мустангов абрисом старой картины, что проявляется на холсте под грунтовкой, виднелись намалеванные шевроны, руки, восходящие солнца, всевозможные птицы и рыбы, и за топотом неподкованных копыт уже слышались кены, флейты из человеческих костей, и в отряде одни стали пробиваться назад, а другие растерянно сбились в кучу, когда справа от мустангов возникло баснословное полчище всадников с копьями, луками и щитами, украшенными осколками разбитых зеркал, которые тысячами солнц слепили глаза врагов. Целый легион, сотни воинов ужасающего вида, полуголых или в одеяниях аттической или библейской древности, или разодетых, словно персонажи кошмара, в шкуры животных, в пышные наряды из шелка и ошметки военной формы со следами крови бывших владельцев, в мундиры убитых драгунов, кавалерийские мундиры с аксельбантами и галунами, кто в цилиндре, кто с зонтиком, кто в белых чулках и в окровавленной свадебной вуали, одни в головных уборах из перьев журавля, другие в сыромятных шлемах, украшенных рогами быка или бизона, кто-то во фраке, надетом задом наперед на голое тело, кто-то в панцире испанского конкистадора с глубокими вмятинами на нагруднике и на плечах от ударов булавой или саблей, нанесенных когда-то в другой стране теми, чьи кости уже рассыпались в прах, у многих в косички вплетено так много волос разных животных, что они волочились по земле, а на ушах и хвостах лошадей виднелись лоскуты ярких тканей; кто-то выкрасил голову лошади ярко-красным, лица всадников размалеваны так грубо и нелепо, что они походили на труппу до смерти уморительных верховых клоунов, и, что-то вопя на варварском наречии, они накатывались адовым воинством, что страшнее адского пламени, каким пугают христиане, пронзительно визжали и завывали, окутанные дымкой, словно туманные существа в местах незнаемых, где блуждает взгляд, а губы дергаются, пуская слюну.

О боже, вырвалось у сержанта.

С шумом посыпался град стрел, и всадники, вздрагивая, стали падать с лошадей. Лошади вставали на дыбы и шарахались вперед, а эти монгольские орды, обойдя отряд по флангам, развернулись и обрушились на него с копьями.

Отряд уже остановился, прозвучали первые выстрелы, сквозь завесу пыли потянулся серый дымок от винтовок, и в рядах копьеносных дикарей возникли бреши. Лошадь мальца осела под ним с долгим вздохом, точно из нее выпустили воздух. Он уже выстрелил из своей винтовки и теперь, сидя на земле, возился с зарядной сумкой. У сидевшего рядом из шеи торчала стрела. Он чуть склонился вперед, словно молился. Малец потянулся было за окровавленным плоским наконечником из обручной стали, но заметил еще одну стрелу, вонзившуюся человеку в грудь по самое оперение, и понял, что тот мертв. Вокруг падали лошади, поднимались рухнувшие с них люди, малец видел, как один сидя заряжал винтовку, а из ушей у него текла кровь, видел, как бойцы, разомкнув револьверы, пытались вставить запасные барабаны, видел, как стоявшие на коленях клонились к земле, хватая свои тени, видел, как людей пронзали копьями, хватали за волосы и на всем скаку снимали скальпы, видел, как боевые лошади топтали упавших, как возникший непонятно откуда маленький мустанг с бельмом на глазу потянулся к нему белой мордой, щелкнул зубами, как пес, и исчез. Кое-кто из раненых впал в ступор и ничего не понимал, другие побледнели под масками из пыли, одни уже обложились, другие, пошатываясь, неверными шагами устремлялись навстречу копьям. Под завывания костяных флейт дикари надвигались бешеной стеной – лошади с косящими глазами и подпиленными зубами, полуголые всадники с зажатыми в зубах пучками стрел и блестящими в пыли щитами, они проносились во весь опор сквозь смешавшийся отряд, свешивались с седел, зацепившись ногой за сбрую на холке, и под напружиненными шеями мустангов натягивали короткие луки, а потом, когда отряд уже был окружен и его ряды рассечены надвое, они поднимались снова, как фигурки в городке аттракционов, некоторые с нарисованными на груди кошмарными рожами, и устремлялись на сброшенных с лошадей англосаксов, нанося удары копьями и дубинками, спрыгивали с лошадей, размахивая ножами, и стремительно перемещались по земле на полусогнутых ногах, будто существа, вынужденные передвигаться в чуждой им манере, и срывали с мертвых одежду, хватали за волосы и живых, и мертвых, обводили черепа ножами и одним движением отрывали окровавленные скальпы, рубили направо и налево обнаженные тела, отсекая руки, ноги, головы, потрошили странные белые обрубки, воздевая полные руки кишок и гениталий, некоторые дикари так перемазались в крови, будто катались в ней, как собаки, они набрасывались на умирающих и свершали над ними содомский грех, что-то громко крича своим приятелям. Из дыма и пыли с топотом выныривали лошади погибших и ходили кругами – хлопала кожаная сбруя, бешено развевались гривы, глаза от страха закатывались до белков, как у слепых, – одни утыканы стрелами, другие проткнуты копьями, они кружили среди этой бойни, спотыкались, блевали кровью, а потом вновь с грохотом скрывались из виду. От осевшей пыли головы у скальпированных перестали кровоточить, и они лежали в орошенной кровью пыли, словно обезображенные и голые монахи с полоской волос пониже ран и тонзурами до кости, вокруг стонали и что-то невнятно бормотали умирающие и визжали рухнувшие лошади. 65

V

По пустыне Больсон де Мапими – Спроул – Дерево мертвых младенцев – Сцены резни – Sopilotes[39 - Грифы (исп.).] – Убитые в церкви – Ночь среди мертвецов – Волки – Постирушка на броде – Пешком на запад – Мираж – Встреча с бандитами – Нападение вампира – Рытье колодца – Перекресток в пустыне – Повозка – Смерть Спроула – Под арестом – Голова капитана – Выжившие – Дальше к Чиуауа – Город – Тюрьма – Тоудвайн

С наступлением темноты одна душа чудесным образом восстала из числа новопреставленных мертвецов и стала крадучись пробираться прочь в свете луны. Земля, где он лежал, пропиталась кровью и мочой из опорожненных мочевых пузырей животных, и он шел, грязный и вонючий, зловонным отпрыском самой воплотившейся матки-войны. Дикари давно переместились на возвышенность, он видел свет костров, на которых они жарили мулов, и слышал странное заунывное пение. Пробравшись между бледными обезображенными людьми, между неуклюже разбросавшими ноги лошадьми, он сориентировался по звездам и побрел на юг. Здесь, среди кустарника, ночь принимала тысячи различных очертаний, и он смотрел под ноги. В свете звезд и ущербной луны он тащился во мраке пустыни еле заметной тенью, а вдоль хребтов выли волки, которые двигались на север к месту бойни. Он шел всю ночь, но костры за спиной по-прежнему были видны.

С рассветом он направился по дну впадины к вставшим в миле от него пластам выхода горной породы. Пробираясь среди разбросанных вокруг валунов, он услышал голос, внезапно раздавшийся среди этой бескрайней равнины. Огляделся – никого. Когда голос раздался снова, малец обернулся и присел отдохнуть. Вскоре он заметил движение на склоне: по скользкой осыпи к нему карабкался человек в лохмотьях. Карабкался осторожно, постоянно оглядываясь. Было видно, что никто его не преследует.

На плечи у человека было накинуто одеяло, порванный рукав рубахи потемнел от крови, одной рукой человек прижимал к груди другую. Звали его Спроул.