Мы начинаем в конце
– А еще – верховья великих рек, – продолжал Хэл. – Все реки, что текут через нашу страну, начинаются здесь.
Водные ресурсы Монтаны не впечатлили Робина, присвистывать он не стал.
Возле указателя «Кэньон-Вью Бэптист» они свернули. Ну и где заявленный в названии вид на каньон? За окном тянулись всё те же бурые прерии.
Церковь оказалась деревянная, белёная; по коньку крыши трещины, колокольня низенькая – вполне можно попасть камнем в колокол.
– Всю Монтану исколесил, пока самую отстойную церковь нашел, да? – съязвила Дачесс.
Тесная парковка была уже почти заполнена. Дачесс спрыгнула на землю, огляделась, щурясь от солнца. Милях в пятидесяти мелькали лопасти ветряков.
К грузовику приблизилась старуха – широкая улыбка, печеночные пятна, обвислая кожа, словно земля уже тянула ее к себе, плоть была готова повиноваться, и только разум, этот упрямец, не сдавался.
– Доброе утро, Агнес, – поздоровался Хэл. – Это Дачесс и Робин.
Агнес протянула костлявую руку. Робин пожал ее с великой осторожностью, будто рука могла отвалиться и его тогда заставили бы крепить ее на место.
– Что за милое платьице, – похвалила Агнес.
– Старье, – выдала Дачесс. – Я думала, оно для церкви коротковато, а Хэл сказал, самое то, святой отец будет в восторге.
Агнес удержала-таки улыбку, не дала лицу вытянуться в гримасе крайнего смущения.
Дачесс повела Робина к церкви. Возле бокового окна толпились местные ребята – все как один с прилизанными волосами и умиленными улыбками.
– Сразу видно – умственно отсталые, – бросила Дачесс.
– А мы с ними будем играть?
– Нет. Они только и выжидают, как бы похитить твою душу.
Робин глядел снизу вверх, искал в ее лице намек на улыбку. Дачесс оставалась серьезной.
– Как они это сделают?
– Заморочат тебя всякими недостижимыми идеалами.
Дачесс пригладила волосы брата и подтолкнула его к детям. Робин несмело оглянулся, получил от нее ободрение в виде кивка.
– Стрёмное платье у твоей сестры, – сказала Робину девочка примерно его лет.
Дачесс сама шагнула к изумленным детям. Все пялились на нее, только девочкин взгляд скользнул мимо. Ага, понятно – смотрит на толстуху в бейсболке с лиловым козырьком.
– Это твоя мама?
У Дачесс в голове уже оформилась обидная фраза.
Девочка кивнула.
Робин взглядом молил: пожалуйста, не надо.
– Нам пора, – сказала Дачесс. Оскорбление пришлось проглотить.
Робин выдохнул.
Они заняли последнюю скамью.
Вплыла Долли на каблучищах и на волне парфюма; подмигнула Дачесс.
Робин сидел между ними, докучал Хэлу вопросами о Боге, ответов на которые не знает никто из живущих.
Священник говорил складно. Рассказывал о дальних странах, где воюют, голодают и оскверняют само понятие доброты. Дачесс не вслушивалась, пока он не перешел к теме смерти, пока не завел про новое начало и Божий замысел – его, типа, разумом не постичь, а потому и сомнения в нем недопустимы; он, типа, когда свершится, тогда всех и озарит пониманием. Робин слушал, завороженный. Дачесс отлично знала, о чем он думает.
Когда все склонили головы в молитве, перед глазами Дачесс всплыло лицо Стар, да такое ясное, умиротворенное, что она едва не закричала. На глаза навернулись слезы; Дачесс зажмурилась – она не даст им пролиться. Старик-священник заговорил снова. Дачесс стояла, низко опустив голову, с единственной мыслью: не заплакать, не потерять этот материнский образ, никогда не виданный наяву.
Крупная рука легла Дачесс на плечо – Хэл, утешитель хренов, дотянулся до нее через Робина.
– Катись к чертям, – прошептала Дачесс. – Все пускай катятся к чертям.
Она бросилась вон из церкви. Убежать подальше, туда, где не услышишь про вечные муки – потому что одно упоминание о них будто втаптывает человека в грязь.
Дачесс опустилась на траву. Надо отдышаться.
Она не заметила, что к ней идет Долли. Вздрогнула, только услышав над ухом:
– Симпатичное платье.
Долли уже сидела рядом с ней.
Дачесс выдернула пучок длинных травин, разжала кулак. Пусть траву унесет ветром.
– Не стану спрашивать, в порядке ты или нет.
– И правильно.
Дачесс покосилась на Долли: яркая помада, густо накрашенные веки, укладка. Юбка кремового цвета, джемпер густо-синий с глубоким вырезом, шелковое кашне. Столько женственности в этой Долли, что самой себе Дачесс представилась малявкой, а не девочкой на пороге юности.
– Сиськи для церкви у вас не слишком открыты?
– Это я еще в бюстгальтере. А если сниму – все прихожане попадают и вдоль нефа стопками улягутся.
Дачесс не засмеялась.
– Чушь он порет, священник. Чушь собачью.
Долли прикурила. Запах дыма почти перебил парфюм.
– Я тебя понимаю, Дачесс.
– Что вы понимаете?
– Было время – я так же сильно ненавидела. Порой ненависть обжигает хуже огня, верно?
Сигарета от ветра помигивала.
Дачесс выдрала еще клок травы.
– Ни фига вы обо мне не знаете.
– Знаю. Ты еще слишком юная. Мне пришлось состариться, чтобы понять.
– И что ж вы такое поняли?
– Что я не одна на свете.
Дачесс поднялась.
– Ну а мне это и сейчас ясно. Я не одна – у меня есть брат. А больше мне никто и не нужен – ни Хэл, ни вы, ни Бог.
* * *Биттеруотер представлял собой россыпь построек из бетона и стали. Витрины были залеплены флаерами: бары, гастролирующие рок-группы и дешевый алкоголь. Двадцать миль от Кейп-Хейвена перпендикулярно побережью. Общее впечатление: фатальная ошибка при выборе места для этого населенного пункта.
Уок далеко не сразу отыскал нужный адрес. Пришлось миновать промзону: грузовые контейнеры, мини-склады, продуктовые хранилища.
Офис Марты Мэй находился в одноэтажном торговом центре на самой окраине, уже при выезде на трассу. Был стиснут между химчисткой и мексиканской закусочной; судя по надписи, здешние лепешки такос продаются всего по восемьдесят девять центов за штуку.
Уок оставил машину на стоянке и вошел в торговый центр.
«Биттеруотер дентал», «Спирит электроникс», «Ред дейри». Ногтевой сервис; азиатка в медицинской маске прыскает лак-спрей на ногти измотанной мамочки, которая ногой покачивает коляску.
Серое небо за стеклянным куполом потолка; мигающее неоновое слово «ТАКОС».
Уок распахнул дверь в приемную. Диванчики вдоль обеих стен были заняты. Клиентки Марты Мэй – исключительно женщины, объединенные материнством и неудачным замужеством; историю каждой можно прочесть в глазах, различий минимум. Секретарше под семьдесят, волосы подсиненные, костюм ярко-розовый. Печатая, облизывает десны; умудряется в то же время говорить по телефону (трубку удерживает между плечом и подбородком) и подмигивать малышке, от рёва которой хочется выскочить вон.
Уок развернулся и побрел к машине.
Ждал до шести, считал выходивших женщин. Видел, как синеволосая секретарша села в ржавый «Форд Бронко» и не меньше минуты билась с упрямым двигателем. Наконец она укатила. Значит, можно предпринять второй заход. В мексиканской закусочной теперь оживление – столики у окна заняли усталые служащие, потягивают пиво.
Уок подергал дверь. Заперто. Стал стучаться.
За рифленым стеклом возникла Марта.
– Извините, рабочий день окончен. Приходите завтра.
– Марта, это я – Уок.
Бесконечная минута ожидания и щелчок замка.
И вот она перед ним.
Несколько мгновений лицом к лицу. Марта Мэй – бледненький эльф. Каштановые волосы. Серый брючный костюм – причем с кроссовками бренда «Чак Тейлор». Уок едва не усмехнулся: прежняя Марта.
Он хотел распахнуть объятия, но Марта встала вполоборота. Без улыбки, жестом пригласила его войти. В кабинете оказалось уютнее, чем думал Уок. Дубовый стол, горшечное растение, во всю стену – стеллажи, литература исключительно юридическая. Марта села и указала Уоку на стул.
– Давненько, Уок.
– Давненько.
– Сварила бы для тебя кофе, но, веришь, к вечеру я как выжатый лимон.
– Я очень рад тебя видеть, Марта.
Долгожданная прежняя улыбка, и эффект от нее на Уока – тоже прежний.
– Бедняжка Стар, – заговорила Марта. – Я хотела приехать на похороны, но у меня было слушание в суде. Никак не могла перенести.
– Цветы твои я получил.
– Страшно представить, что пережили дети.
Стопки бумаг на столе. Не завалы, нет – скорее, пирамиды, подогнанные файлик к файлику, но высоченные. Поговорили о Стар, о шоке, о Бойде и его методах. Уок так все подал, будто его самого задвигать и не думали, будто он тоже – полноправный участник расследования. Напряжение между ним и Мартой оставалось – того сорта, какое возникает при встрече мужчины и женщины, которые видели друг друга обнаженными.
– Ну а что Винсент?
– Он не убивал.
Марта поднялась, прошла к окну. Долго смотрела на хайвей. Уоку был слышен мерный шум машин, изредка взрываемый клаксоном и ревом мотоцикла.
– Я смотрю, Марта, у тебя дело хорошо поставлено. Ты молодец.
Она склонила голову набок.
– Спасибо. Твое одобрение для меня очень много значит.
– Я вовсе не имел в виду…
– Послушай, у меня на обмен любезностями сил нет. Выкладывай, зачем приехал.
В горле пересохло. Уок вообще не хотел обращаться к Марте, ибо отплатить за услугу ему было нечем.
– Ты нужна Винсенту.
Марта обернулась.
– В каком качестве?
– В качестве адвоката. Понимаю, как это звучит, но…
Марта усмехнулась.
– Неужели понимаешь? А послушать – ни малейшего представления у тебя нет!
Она спохватилась, вдохнула поглубже, чтобы успокоиться.
На стене висел диплом колледжа «Саутвестерн». Рядом была пробковая панель с многочисленными фотографиями улыбающихся женщин и детей.
– Я не занимаюсь уголовными делами, Уок.
– Да знаю я, знаю. И Винсенту говорил.
– Мой ответ – нет.
– Моя задача была – уточнить.
Марта улыбнулась.
– До сих пор бегаешь по Винсентовым поручениям?
– Я на все готов, лишь бы избавить невиновного от высшей меры.
– То есть Винсенту грозит смертная казнь?
– Да.
Марта опустилась на стул, ноги в кроссовках устроила на столе.
– Могу порекомендовать опытного адвоката.
– Думаешь, я ему этот вариант не предлагал?
Марта взяла из пиалы конфетку – драже «М&Ms».
– Я-то ему на что сдалась?
– Винсенту после тридцатника за решеткой все вокруг чужое. Только мы двое у него и остались. Он помнит, что ты – юрист, вот и уперся.
– Я даже не представляю, что он за человек теперь. Да и ты наверняка сильно изменился.
– Я как раз практически прежний.
– Это меня и настораживает.
Уок рассмеялся.
– Может, возьмем еды навынос и закрасим белые пятна? – Он говорил тихо, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Тут поблизости готовят суперские такос; всего-то и надо, что восемьдесят девять центов – найдется у тебя?
– А хочешь по-честному?
– Хочу.
– Я потратила немало лет, чтобы Кейп-Хейвен остался позади. Как по-твоему, есть у меня желание возвращаться?
Уок встал, улыбнулся и прошел к двери.
15
Мейн-стрит медленно оживала.
Милтон, по уши в кровище, расчленял тушу: отдельно грудинка, затем лучшие куски, далее то, что берут на рагу. Впечатление было, что у него в руках не мясницкий топорик, а резец ваятеля. Уоку он задешево уступил стейк – ни один курортник не добился бы такой скидки.
Уок только что говорил с Хэлом. Звонил еженедельно, справлялся о детях, особенно расспрашивал о Робине – ведь мальчик той ночью мог слышать что-то важное. Сегодня Хэл сообщил, что Робину нашли психиатра; это женщина, кабинета у нее нет, и он, Хэл, возит внука прямо к ней домой. От ранчо двадцать миль. Ни имен, ни названий городов они с Хэлом не произносили – Уок перестраховывался.
– Кофе сварить? – с порога спросила Лия Тэллоу.
Уок качнул головой.
– Ты как вообще?
– Устала.
Несколько дней подряд Лия приходила на работу заплаканная. Уоку казалось, дело в муже. Супружеская верность – это не про Эда Тэллоу; когда только он уймется? Мужчины, считал Уок, устроены иначе, порочны изначально и не борются со своими так называемыми слабостями. Потому что идиоты.
– Бумаг накопилось – жуть. Не говоря о бардаке, который остался после Бойдовой команды.
Не будь Лии Тэллоу, Уок бы точно пропал. Закопался бы в новых постановлениях и прочем. Все знали: он против перемен в Кейп-Хейвене, отвергает каждую заявку на снос старого дома.
За Бойдом и его командой еще не простыл пресловутый след – в комнате пахло промасленной бумагой от бургеров, на всех поверхностях стояли чашки из-под кофе. Зато Бойд обещал держать Уока в курсе.
– Я могла бы выйти в вечернюю смену, – заговорила Лия. – Ну то есть дополнительно к дневной. Если надо.
– Лия, у тебя проблемы?
– Нет, но ты ведь представляешь, каково оно – с детьми. Старший школу заканчивает, Рикки новую видеоигру клянчит…
– Ладно, выкроим тебе рабочие часы.
Бюджет у них, конечно, ограниченный, но Уок как-нибудь всё устроит. Было время – Эд владел «Тэллоу констракшн», Лия работала в компании мужа. Потом рынок повернулся к супругам Тэллоу задом. И все-таки не верилось, что дело только в падении цен на недвижимость. Лия засиживалась в полицейском участке допоздна, а в свободные дни пропадала на пляже. Что угодно, только б не идти домой, к Эду.
Уок открыл папку. С фотографии на него глядела Стар. Отчеты полицейских штата находились тут же.
Имелось у него и дело Винсента. Накануне вечером Уок словно вернулся на тридцать лет назад. Начал со стенограмм допросов и заседаний по делу о гибели Сисси Рэдли. Потом стал заново изучать второе дело – тюремную драку, что вышла из-под контроля. Погибшего звали Бакстер Логан; без таких, как он, на земле дышалось бы легче. Логану дали пожизненное за похищение и убийство молоденькой Энни Клейверс, служащей риелторской компании. Уок читал показания – и отчетливо слышал голос Винсента:
«Это сделал я. Мы сцепились, я его ударил, он упал и больше не поднялся. Что было потом, помню смутно. Не знаю, Кадди, что еще вы хотите услышать. Давайте ваши бумаги, я всё подпишу».
Далее Кадди на трех страницах втолковывал Винсенту суть произошедшего, окольными, но слишком понятными Уоку путями подводил его к простой мысли. «Запишем как самооборону – потому что это ведь очевидно».
«Никакая не самооборона. Просто драка. Не имеет значения, кто зачинщик».
Суд штата опять проявил жесткость. Винсента осудили за убийство второй степени. Добавили к изначальному сроку еще двадцать лет.
Уок набрал номер Кадди. Ждать пришлось минут пять.
– Я тут перечитываю дело Винсента Кинга…
Кадди шмыгнул носом, словно был простужен.
– Разве Бойд с ним не разобрался?
– Разобрался.
– Так я и думал.
– Меня интересует, в частности, драка с Бакстером Логаном. Маловато подробностей по результатам вскрытия.
– Это все, что мы имеем. Бакстер Логан умер в результате удара головой о каменный пол. Двадцать четыре года назад отчеты о вскрытиях были краткими – не в пример нынешним.
– Как Винсент?
Было слышно, как поворачивается в кожаном кресле крупный, грузный мужчина.
– Будто воды в рот набрал. Даже со мной не говорит.
– Он видел себя в новостях?
На окружного прокурора давили местные – пусть, мол, поскорее предъявит официальное обвинение.
– У него нет телевизора.
Уок нахмурился.
– Я думал…
– В смысле, он сам отказался. Я-то ему сколько раз предлагал.
– Чем он занят целыми днями?
В трубке молчали.
– Кадди, алло!
– Прикрепил над койкой фотографию той девочки, Сисси Рэдли. Других личных вещей в камере нет. Он сидит среди голых стен.
Под просьбу Кадди оставаться на линии Уок закрыл глаза.
Он еще раз прочитал отчет, нашел в конце имя патологоанатома – Дэвид Юто, доктор медицины. Тут же были его адрес и телефон. Уок позвонил, нарвался на автоответчик, оставил сообщение. Двадцать четыре года прошло, Дэвид Юто мог переехать, а то и вовсе… И даже если он жив, даже если обитает по старому адресу – о чем Уок станет его спрашивать? Ничего, он придумает. Он сформулирует вопросы, он поведет следствие как настоящий детектив. Бойд сказал не вмешиваться? К дьяволу Бойда. Он, Уок, напористый. Ему бы только догадаться, в каком направлении рыть.
Пришла Лу-Энн Миллер, молча уселась напротив Уока, уставилась в окно. Так и просидит до вечера – типа, смену отработает.
Уок отлистнул страницу. Снова перед ним Стар – волосы будто ветром со лба сдуло, рука вывернута; кажется, что она безмолвно, одним жестом, молит о помощи.
– Здесь надо прибраться, – выдала Лу-Энн, оглядывая папки, немытые кружки и бумажки.
– Я сам поговорю с Дарком.
– Хочешь выколотить из него некие показания, которых не добились полицейские штата? Думаешь, ты круче Бойдовых ребят?
– Нет, просто я давно знаю Дарка – с тех самых пор…
– Ничего ты не добьешься и ничего не накопаешь. Посмотри на Винсента Кинга; да не так, как ты привык – словно он прежний парнишка, который тридцать лет назад в тюрьму загремел. Ты объективно посмотри. Нет больше того парнишки. Что в нем было хорошего, тебе известного, – все за фейрмонтскими воротами осталось.
– Ты ошибаешься.
– Я серьезно, Уок. Сам ты не изменился, это все признают, и я в том числе. Но ты такой один. Прочие стали другими людьми.
За окном неистовствовало солнце. Белизна и синева, преувеличенная резкость бликов на стеклах и до времени выцветшие флажки.
– Что еще в деле? – спросила Лу-Энн.
– Вторжение в пределы частной собственности. В доме всё вверх дном.
– Однако ничего не украдено. Больше похоже на ссору, которая переросла в драку.
– Милтон лжет.
– У него нет на это причин.
– Допустим, имел место взлом с целью ограбления. Стар проснулась, застукала грабителей, и… – не сдавался Уок. Хотел притянуть версию за уши, но длины рук не хватало, и слов тоже.
– Логично, если забыть об одном факте: на месте преступления задержан человек, его рубашка вся в крови жертвы, весь дом заляпан его отпечатками. Что до мотива, то и он имеется.
– Бред, – вспыхнул Уок.
– Почему бред? Потому что тебе интуиция совсем другое нашептывает?
– Винсент не сказал ни слова. Ни зачем он это сделал, ни как, ни когда конкретно. Он даже полицию сам вызвал, причем с телефона Стар.
– Он разъярился, а потом остыл. Сколько ребер сломано у Стар? Фото перед тобой, вот и прикидывай.
Уок уставился на фотографию. Грудная клетка в кровоподтеках, характерные полосы в местах переломов. Такого не бывает, когда грабитель, незнакомый с жертвой, просто пытается ее обезвредить. Нет, здесь замешано чувство, ибо даже фотография, простая бумажка, обдает удушающей ненавистью.
– Еще и глаз подбит.
– Короче, он каким-то образом оказывается в доме. Следов взлома нет – вероятно, Стар сама его впустила. Между ними происходит ссора, он ее избивает, стреляет в нее, выходит, прячет оружие, возвращается, вызывает полицию, усаживается в кухне и ждет нас. Малыш Робин, к счастью, был заперт в спальне, но вполне мог что-то слышать.
Уок поднялся, распахнул окно навстречу очередному восхитительному утру. Дольше двух часов кабинетной бумажной работы он никогда не выдерживал.
– Я должен допросить Дарка, – повторил он. – У него была связь со Стар. И он склонен к насилию.
– У Дарка алиби – комар носа не подточит.
– Вот поэтому я и вызвал сюда ту, которая это алиби ему обеспечила.
– Бойд же сказал – не надо лезть поперек полиции штата.
Уок вдохнул поглубже. Перед глазами все плыло – и в прямом смысле, и в переносном. Четким был только образ Винсента. Да что она понимает, эта Лу-Энн? Уок не может ошибаться в Винсенте. Тридцать лет прошло, подумаешь! Его друг остался прежним, и точка.
– Тебе побриться не мешало бы, Уок.
– Тебе тоже.
Лу-Энн хихикнула. Тут позвонила Лия Тэллоу, сказала, что Ди Лейн ждет.
Ди Лейн сидела у стола в приемной. Уок повел ее в заднее помещение. Маленький столик, четыре стула, ваза с широким горлом, в ней – целый каскад роз оттенка слоновой кости, сорт называется «Венделла». Из окна открывается вид на Мейн-стрит. Не комната для допросов, а гостевой дом, где хозяйкой – собственная бабушка.
Ди выглядела куда лучше, чем при их последней встрече. Платье с открытыми плечами, совсем простого кроя, позитивного желтого цвета. Прическа. Деликатный макияж – косметики ровно столько, чтобы плюсы выступили на передний план, а минусы отошли на задний. В руках у Ди был бумажный сверток.
– Песочное печенье с персиковым джемом, – произнесла Ди вместо «здравствуй». – Я же знаю, ты к нему неровно дышишь.
– Спасибо.
Уок не взял с собой ни диктофона, ни блокнота.
– Я уже всё рассказала офицерам из полиции штата.
– Пройдемся еще раз по некоторым пунктам. Кофе будешь?
Ди Лейн свела плечи – не то чтобы сильно ссутулилась, но как-то сникла.
– Конечно, Уок.
Он вышел, отыскал Лию и попросил сварить кофе. Когда он вернулся, Ди Лейн стояла возле окна.
– Совсем иначе отсюда смотрится – я про Мейн-стрит. Витрины, лица – всё непривычное. В смысле, менялось вроде постепенно – а вот же… Тебе известно о заявке – ну насчет новых домов?
– Ей хода не будет.
Ди Лейн снова уселась, закинула ногу на ногу.
– Считаешь, я дала слабину?
– Просто пытаюсь понять, как такое возможно.
– Дарк пришел с букетом. Извинился. Слово за слово, одно за другое…
– Давай-ка с самого начала – что у тебя с Дарком, как завязалось – сама понимаешь.
– Он пошел в банк, открыл счет. Мне он показался… не подберу слова. Милым? Нет, не то. Присмиревшим, наверное. Такой, знаешь, с виду тихий, а внутри – стержень. Блин, Уок, что тебе еще не понятно? Дарк стал наведываться, интересовался, как у меня дела, помочь норовил. Я и предложила: давай сходим куда-нибудь, развеемся. Он: давай. Обычный же сценарий, будто не знаешь.
– А кто говорил: от него холодом веет, он не человек, а робот?
– Я тогда злилась из-за дома, а с досады чего не напридумываешь? Сейчас я тебе кое-что открою про Дикки Дарка.
– Я весь внимание.
– Дарк привязался к моим девочкам. Они ему не безразличны, понимаешь? Он за ними присматривает, на качелях их качает. Он просто – рядом. Однажды возвращаюсь – Молли у него на коленях, вместе фильм диснеевский смотрят. Не каждый мужчина станет возиться с чужими детьми, уж я-то знаю.
Лия принесла кофе и вышла. Уок взял чашку, но из-за тремора был вынужден поставить ее обратно.
– Ты в порядке, Уок? Что-то вид у тебя усталый. И побриться неплохо бы… Я не в обиду говорю, не подумай.
– Значит, он пробыл у тебя всю ночь? Я про Дарка.
– Я выставила его рано утром, пока девочки спали.
Уок сгорбился, обмяк. Измождение навалилось, воспаленные глаза саднит, будто они песком засорены; в теле ломота.
– Я понимаю, тебе это трудно признать – Винсент, Стар, давние отношения и все такое… Но ты Дарка не приплетай. Дарк, может, и ублюдок, но он не тот, кем ты его считаешь. И не тот, кем хочешь видеть.
– И кем же я хочу его видеть?
– Человеком, который обеспечит невиновность Винсенту Кингу.
* * *Покончив с работой в загончике, Дачесс перешла в конюшню. Запах навоза уже не казался отвратительным. А лошадок было две – крупная вороная и серая поменьше. Обе – безымянные. По крайней мере, так ответил Хэл на Робинов вопрос. Робин, сильно озадаченный, только протянул: «Имя каждому нужно».
Дачесс убирала навоз, сгребала в мешки и вынесла отсыревшую солому. Притащила тючок свежей соломы, вилами разбросала по полу. Где мокро, туда солому класть не надо, пускай сначала подсохнет – это она усвоила. В ее обязанности входило дважды в день наполнять поилку и задавать зерна вороному и серой. Обязательно в одно и то же время, потому что серая подвержена коликам. Также Дачесс выводила вороного и серую пастись и загоняла обратно в стойла. Порой, выпущенные на волю, лошади принимались метаться и лягаться, будто каждой грозил аркан. Дачесс, как и положено всякому, кто вне закона, питала слабость к лошадям.
Раздался выстрел.
Самообладание пробито навылет, Дачесс – на земле, на коленях. Вдалеке – лоси: готовы сорваться с места, длинные морды запрокинуты. И вот – сорвались, рассеялись, умчались прежде, чем Дачесс встала на ноги, прежде, чем бросилась к дому.
Первая мысль – о Дикки Дарке, и вторая тоже. Сердце тяжелое, как молот.
Она выдохнула, увидев на крыльце Хэла. Впрочем, и он явно был обеспокоен.
– Робин там, наверху. В шкаф забился.
Дачесс взлетела по лестнице, ворвалась в спальню. Робин сидел на полу, с головой укрывшись одеялом.
– Робин…
Дачесс прежде сама забралась к нему в одеяльную палатку, и лишь тогда коснулась его, прошептала: