Дерзкие забавы

Шуткам не было конца, как будто здесь были Эббот и Костелло. Она отрывается от стены и делает несколько шагов ко мне, глядя на воду за окном.

– Они ищут новую соседку, так что если ты знаешь кого-нибудь, кто хочет сбежать от репрессивного режима в Канаде…

– А ты не хочешь сюда переехать? – перебиваю я ее.

– Я люблю свой дом. Мне нравится жить одной.

Я киваю. Я тоже люблю жить один. Мой родной город не такой большой, как этот, – иногда мне нравится представлять, что я могу закрыть дверь и скрыться от всех.

Но даже тысячи километров расстояния не помогают мне по-настоящему отгородить мои мысли от того дерьма, которое происходит сейчас дома. Телефон тяжелым грузом оттягивает мне карман, и я вынимаю его, чтобы положить на плоскую поверхность одной из коробок. Харлоу смотрит, как я это делаю, а затем делает то же самое: вытягивает телефон из кармана своей джинсовой юбки с рваными краями и кладет его вниз экраном рядом с моим.

Я делаю шаг вперед, и она поворачивается лицом ко мне, закрывая глаза, когда я провожу рукой по ее шее и запускаю ее ей в волосы:

– Черт возьми, ты пахнешь как мечта.

– Да?

Я киваю, но она этого не видит, ее глаза по-прежнему закрыты.

– Дай мне твои трусики.

Никакого притворства, никакой прелюдии, и она даже не вздрагивает.

Мои тревоги сейчас надежно спрятаны на коробке в четырех футах от меня, и передо мной нежная, теплая девушка, способная сделать так, чтобы все остальное исчезло. Бросив короткий взгляд на мое лицо, она забирается себе под юбку и снимает трусики, протягивая мне крошечное голубое облачко из кружев. Я сую их в карман, а затем наклоняюсь и целую ее.

И это тоже новое. Это приятнее и откровеннее, чем дикие, страстные, жестокие поцелуи, которыми мы обменивались до этого. Я целую ее один раз, буквально только касаясь губами, и потом снова, постанывая, когда ее руки скользят по моей груди и обвиваются вокруг моей шеи. Ее губы отвечают моим в своем, легком, ритме – никакого сопротивления, никакой неуверенности, только Харлоу, только ее пухлая нижняя губа, легкие прикосновения ее языка, ее прерывистое дыхание.

Я чувствую привкус ее вишневого блеска для губ, привкус текилы, которую мы пили на кухне. Она не пьяная вдрызг, но щеки у нее горят от алкоголя, тело расслабленное и пластичное. Я уверен, что могу гнуть ее, как захочу. Могу сейчас распластать ее на полу, закинуть ее ноги себе на плечи и трахать так, что в гостиной будет слышно, как моя кожа соприкасается с ее.

– Ты иногда думаешь обо мне? – спрашиваю я, целуя ее шею, стягивая бретельку с ее плеча и исследуя губами и зубами ее кожу.

– Да.

– Расскажи.

– Это моя фантазия, когда я удовлетворяю сама себя, – признает она без всякого стеснения.

– То есть ты думаешь обо мне пять раз в день?

Харлоу смеется, и этот смех слегка напоминает икоту, когда я задираю ей юбку и сажаю ее на комод, раздвинув ей ноги и шагнув вперед. Я уже готов, и ощущение жара от ее киски около моего члена, обтянутого джинсами, такое сильное, что я, подавшись вперед бедрами, начинаю шипеть ей в рот.

Она прижимается ко мне, и я опускаю руку между нами, стараясь добраться до ее нежной, скользкой плоти между бедер.

Черт, она часто дышит и дрожит под моими руками, а я так возбужден, что с трудом удерживаюсь от того, чтобы не расстегнуть немедленно ширинку, выпустив на свободу член, и не начать тереться об нее.

Но вместо этого я провожу пальцами по ее невероятно нежной плоти. Она единственная женщина, которая была у меня за долгое время. Мне трудно заставить себя не думать о том, что я инстинктивно будто присваиваю ее, когда целую ее шею, губы, плечи. Легко представить себе, что все остальное за пределами этой комнаты исчезло или по крайней мере поставлено на паузу, и облегчение – пусть даже и воображаемое – вызывает дрожь, пробегающую по моему позвоночнику, напряженному у основания. Я сильно возбуждаюсь от этой девушки, она волнует меня так, как никто и ничто раньше. Клянусь, я все еще, даже спустя два месяца, чувствую отзвуки того ощущения, когда ее губы целовали мой член, а руки направляли меня внутрь нее.

– Ты хоть представляешь, как это на меня действует? – Я отступаю немного, чтобы видеть, как мои пальцы скользят вверх и вокруг ее клитора и потом назад, вниз, внутрь.

Мне чертовски нравится, как они выглядят, когда становятся мокрыми от ее сока.

– Господи, когда твоя киска стала такой сладкой? – Я смотрю на ее опущенные глаза, она, сильно закусив нижнюю губу, не отрываясь, смотрит, как я ласкаю ее.

Меня обжигает вдруг внезапная догадка, причиняя мне физическую боль:

– Ты позволила этому долбаному мальчишке лизать тебя прошлой ночью?

Она закрывает глаза, прижимается к моей руке, и я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее шею. Ее молчание – это все равно что «да», и от этого огонь в груди разгорается еще сильнее. А потом я вспоминаю, как она выглядела утром: как будто одновременно хотела и трахнуть меня, и побить.

– Скажи мне, что тебе нравятся мои губы.

Она шепчет, задыхаясь:

– Мне нравятся твои губы.

– Скажи мне, что ты помнишь, как кончала под ними.

– Я помню.

– Сколько раз?

Харлоу издает смешок и выгибается со стоном, когда я вожу большим пальцем вокруг, вокруг, вокруг ее клитора.

– Много.

– Я помню, как приказал тебе ползти через всю комнату, чтобы получить то, что ты хочешь.

Она впивается ногтями в мое плечо:

– Извращенец.

– Но ты ползла. – Я целую шею, подбородок. – А я люблю лизать ее. Люблю твои грязные вздохи.

Внезапный стук в дверь нарушает тишину комнаты, и мы оба подпрыгиваем. Харлоу дрожит и хватает меня за руку, поэтому я продолжаю ласкать ее.

– Финн?

Черт, это Ансель.

– Да?

– Эй, ну… Мы уходим. Это на тот случай, если ты хочешь ехать к Оливеру.

Я чувствую, как Харлоу ждет, что я отвечу. Ее тело напряжено.

– А когда Оливер уезжает? – спрашиваю я, взвешивая свои возможности.

– Он уехал десять минут назад, чтобы еще раз проверить, все ли готово к открытию магазина.