Большой Бу

– Ладно, как меня зовут, вы уже знаете. Раньше я работал архитектором, и, честно говоря, ни разу не пожалел об этом. Для вас, это тоже может показаться странным, потому что люди обычно жалеют о выбранных профессиях, но почему-то продолжают их выбирать. Я люблю ставить кровать ближе к окну и осознавать, что солнце встаёт прямо из-под моих пяток, люблю смеяться так долго, что потом сложно дышать, люблю смотреть в лица прохожих и оценивать вероятность того, что кто-то из них может скрывать в себе моего друга, люблю принимать гостей, люблю своего пса и…, -он снова откинулся на спинку стула и тихо сказал.

– Остальное потом. Так неинтересно совсем.

Я думал о том, что после такого мама точно побоится отпускать меня к Бу. Ведь он взрослый, а рассуждает не по-взрослому (что ужасно нравилось мне, и никак не могло нравиться маме), но она превзошла саму себя, когда мигом допила свой чай, положила свою руку на руку Большого Бу и вкрадчиво произнесла.

– Вы можете мечтать вместе с моим сыном. Думаю, он захочет приходить к вам чаще, -мама толкнула меня локтем.

Я улыбнулся настолько широко, насколько только мог.

– Только вы простите, что мы съели все пирожные, но думаю, что Джонни будет продолжать так делать и дальше, всякий раз, как будет заходить к вам.

– Я буду всегда рад видеть Джонни, а насчёт пирожных не беспокойтесь, я всё равно их почти не ем, так что это мелочи. Вот однажды Сид съел полный пакет лакрицы, отчего у него склеились между собою челюсти, после этого ему пришлось засунуть морду в холодильник и сидеть так до тех пор, пока лакрица не замёрзнет, а потом мы разбивали её маленьким молоточком.

– Молоточком? -у мамы глаза раскрылись так широко, что мне стало страшно.

Бу накрутил свой ус на палец и невозмутимо продолжил.

– Ну да, лакричным молоточком, чем же еще? Скажете, вы никогда не ели лакрицу. Ну и странно же.

Он снова вздохнул, а мама замолчала. Я засмеялся, и она тоже улыбнулась, а потом начала громко смеяться, а потом захохотал и Большой Бу. Смех его наполнил комнату, как раскаты грома.

Мне нравилось, что мы впервые видим друг друга, но сидим за одним столом, пьём чай и умудряемся смеяться над одной шуткой. Раньше я не поверил бы в такое. Слишком неправдоподобно. Я подумал, что в следующий раз мне обязательно надо будет добраться до балкона. Я закусил губу и думал об этом, пока Бу не сказал.

– Теперь можем пройти к балкону. Мне нравится это место больше всего.

Теперь мне кажется, что я надолго запомню, как мы втроём ютимся на этом витом балконе, полном забытых вещей. Мы бросаем себе под ноги листы с рисунками и стоим на них, как на айсбергах. Мама смешно перепрыгивает с одного айсберга на другой. Я качаюсь на перилах и двигаюсь в такт музыке, которую никто не слышит, но где-то она точно звучит. Хорошо, что этаж, на котором живет Бу, последний, он ближе всех остальных знаком с облаками и звёздами.

– 6-

– Вот здорово, да?

– Мам, ты рада, что мы сходили?

– Правда, у него классный балкон?

– Спорим, там можно поставить даже виниловый проигрыватель?

– Мааам!

Наверное, это самая малая часть вопросов, которые я задал маме после того, как мы с ней вернулись домой от Большого Бу.

Она же отвечала совсем просто.

– Хорошо, мы сходим к нему ещё.

– И не говори мне больше не слова про этот ужасный балкон, Джонни.

– Ничего особенного.

Но в один вечер, она подошла ко мне и протянула небольшой клочок бумаги, сложенный несколько раз.

– Это выпало у тебя из карманов джинс, когда я хотела их постирать.

Я подошел к ней и взял этот клочок. От него пахло порошком. Я удивленно посмотрел на маму, на что она быстро проговорила извиняющимся тоном.

– Да, я успела постирать его, но буквы вроде остались целы.

Я снова посмотрел на нее и она крикнула.

– Я не читаю твоих писем, Джонни! Держи!

Она вышла из комнаты, а я снова сел на кровать и развернул бумажный листок. Бумага была очень странной, думаю, на таких писали очень давно, иначе как объяснить то, что она успела ТАК пожелтеть. В некоторых местах хвосты букв оказались уничтожены маминой стиральной машинкой, но тем не менее что-то мне удалось разобрать.

С одной стороны крупным почерком красным маркером было выведено.

– Я подбросил тебе это, пока ты играл с Сидом. Ты делал это так долго, что я мог бы уместить в твой карман целую корову, но на этот раз ограничусь этим. Посмотри, что я написал.

Внизу мелко было подписано: «Не знаю как тебе, но мне кажется, что это красиво», дальше шла маленькая стрелочка, говорящая «а теперь разворачивай наконец».

А дальше было вот что:

– Там, где хлопают крышки почтовых ящиков-

– Вступление. Вверх на две ступеньки от входа-

В Италии в моём доме было несколько почтовых ящиков. Многие жильцы давно съехали, и потому их ящики было решено снять. Но были среди обитателей и те, которые искренне любили дом, любили его белые полуразрушенные балконы, заросшие виноградом, конечно, они не были такими прекрасными как прежде, но в этом была своя прелесть. Когда ты долго живёшь в одном и том же доме, ты с течением времени перестаёшь замечать отваливающуюся штукатурку, щербатые ступеньки и выцветшие стены.

Ты перестаёшь замечать эти несовершенства, потому что ты тоже становишься несовершенен. Ты просыпаешься, смотришь в зеркало на лицо с тенью морщин, выходишь в дом, где крошится известка, и понимаешь, что ты стареешь вместе с домом. Стареешь, чувствуя, какое-то странное родство. Ласково проводишь по проводам, тянущимся из стен, по изъеденным перилам, заглядываешь в мутные окна, делая вид, будто что-то видишь в них, чтобы воодушевить дом. А потом уходишь, пожав на прощание его металлическую ручку. И кажется, будто дом знает, что ты вернешься вечером. Потому что, только твёрдо зная, можно так преданно ждать.

Дочитав, я положил это письмо в коробку с самыми и дорогими вещами (вы ведь понимаете, о чём я, у многих такая должна быть).

Нужно было срочно назначить день, когда я встречусь с Большим Бу снова. У меня уже был составлен список возможных дел, которые мы с ним сможем делить на двоих, когда будем видеться.

Например:

– пить молоко прямо из холодильника

– строить шалаш на его балконе сразу из нескольких стульев

– дуть воздушные шары и давать псу лопать их, когда ему захочется

– попробовать курить трубки или сигары (в фильмах тот, кто эффектно курит, всегда более загадочен, чем тот, кто этого не делает)

– построить небольшой телескоп из линз, случайно завалявшихся у него на балконе

– кормить в парке уток, кидая хлеб поочередно в воду на разные дистанции. Та утка, которая победит, сможет его съесть. Так намного честнее, чем просто сыпать в воду крошки.

В тот день, я почему-то решил, что мама знает о Большом Бу или о Биаджио, как называет его она, куда больше, чем я. Поэтому, дождавшись её с работы, я решил устроить ей небольшой допрос. Допрос не был совсем ужасным, потому как состоял только из взрослых вопросов. Конечно, там не было ни слова не по делу. Маме бы это понравилось.