По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в.
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в.
Леонид Вячеславович Воротынцев
Новейшие исследования по истории России #42
Монография посвящена изучению истории пограничных со Степью регионов Южной Руси XIII – первой половины XV в. В исследовании освещаются вопросы административно-политической, хозяйственно-экономической и этнокультурной интеграции южнорусских земель в государственную систему Монгольской империи и Улуса Джучи (Золотой Орды). На основании анализа широкого круга письменных и археологических источников автор приходит к выводу о формировании в раде регионов южнорусской лесостепи так называемых «контактных зон», существовавших на всем протяжении золотоордынской эпохи. Издание адресовано специалистам, занимающимся изучением истории средневековой Руси и Золотой Орды, а также преподавателям, студентам, аспирантам и всем интересующимся историей русско-ордынских отношений.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Леонид Вячеславович Воротынцев
На границе Великой степи
Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в
© Воротынцев Л.В., 2023
© «Центрполиграф», 2023
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023
Письменные источники, какими бы ценными они ни были, все же требуют к себе строго критичного подхода и должны оцениваться с оглядкой на беспристрастные доказательства, добытые лопатой археолога.
Тоби Уилкинсон
Введение
Изучение межэтнических и межцивилизационных контактов, а также их влияния на историческое развитие государств и народов продолжает оставаться одной из наиболее актуальных тем в современной исторической науке. Процессы глобализации, сопровождаемые резким ростом коммуникативной активности, культурного и экономического взаимодействия между различными регионами и этническими группами, заставляют исследователей обращать все более пристальное внимание на аналогичные процессы, происходившие в исторической ретроспективе.
Практически во все исторические эпохи (за исключением догосударственного периода) основными центрами межэтнических контактов являлись крупные городские агломерации и торговые фактории, имевшие полиэтничное население и устоявшиеся традиции совместного проживания представителей различных народов. Не менее интенсивный и продолжительный характер процессы этнокультурного взаимодействия носили в регионах, пригодных для ведения многоукладной хозяйственно-экономической деятельности, располагавшихся, как правило, в пограничных ландшафтных зонах переходного типа (предгорья, оазисы, лесостепь). На пространстве Евразийского континента к таковым зонам следует отнести предгорья Карпат, Кавказа, Урала, Тянь-Шаня и Алтая, оазисы Центральной Азии (Маверанахра и Синцьзяна), а также лесостепную полосу, протяженностью от Пруто-Днестровского междуречья до Верхнего Приангарья.
Рассматривая вопросы этнополитической и этнокультурной истории лесостепных регионов Северной Евразии, необходимо учитывать всю совокупность как военно-политических, так и природно-географических факторов, оказывавших непосредственное влияние на хозяйственно-экономическое развитие данных территорий и процесс этногенеза населявших их народов. В частности, специфической особенностью ландшафтной структуры евразийской лесостепной зоны являлось сочетание обширных остепененных участков на пространствах речных водоразделов с азональными лесными массивами приречных долин и лесов байрачного типа, располагавшихся в верховьях балочно-овражных систем. Указанные особенности способствовали устойчивости лесостепных биоценозов в периоды климатических изменений, а пространственная неравномерность увлажнения евразийской лесостепной полосы обеспечивала ее природное разнообразие, выражавшееся в сопредельном существовании «островов» леса и участков разнотравной степи.
В эпохи, характеризуемые аридизацией климата и распространением степных ландшафтов в северном направлении, лесостепные регионы приобретали особую важность для скотоводческого хозяйства кочевников ввиду гораздо большей продуктивности пастбищных выпасов и сенозаготовительных угодий, значительно превышающих возможности злаковой зоны степи. В то же время высокая урожайность агрокультур (прежде всего зерновых), обеспечиваемая плодородностью гумусных черноземов целинных земель, способствовала интенсивному освоению приречных участков лесостепной полосы земледельческим населением в периоды избыточного увлажнения лесо-таежной зоны. Таким образом, интенсивность этнокультурных контактов на территории евразийской лесостепи находилась в прямой зависимости от климатических изменений, сопровождавшихся трансформацией природных ландшафтов.
Не менее значимое влияние на этнополитическую историю вышеуказанного макрорегиона оказывало периодическое возникновение на южных границах лесостепной зоны Евразии крупных кочевнических держав («империй» хунну, тюрков, авар, хазар, кимаков, киданей, монголов). Военно-политические процессы формирования и распада государственных или протогосударственных объединений степняков, сопровождавшиеся миграциями племен и племенных союзов, приводили к инфильтрации кочевников в лесостепные регионы и их взаимодействию с автохтонным населением.
Последними по времени государственными образованиями степных племен, оказавшими серьезное влияние на этнополитические процессы в регионах евразийской лесостепи, следует считать Монгольскую империю[1 - Термин «Монгольская империя» является устоявшимся и получившим широкое распространение в научных исследованиях историографическим конструктом, сформированным на основе анализа типологии государственного устройства державы Чингисхана. В монгольской политико-дипломатической традиции официальное название государства звучало как Yeke Mongyol Ulus (Великое Монгольское Владение).] и позднее выделившийся в отдельное самостоятельное государство Улус Джучи (Золотую Орду).
Основной целью представляемой работы является изучение специфики развития лесостепных регионов русско-ордынского пограничья в контексте административно-политических, хозяйственно-экономических и этнокультурных контактов различных групп оседлого и кочевого населения на материале письменных и археологических источников.
Наличие устойчивых зон славяно-тюркских межэтнических контактов в западной части евразийской лесостепной полосы прослеживается с V – первой половины VI в. н. э., когда продвижение земледельческих племен пеньковской этнокультурной общности (антов) в южном и юго-восточном направлениях активизировало процессы взаимодействия с группами кочевого населения региона. Выходцы из алано-болгарских племен интегрировались в полиэтничные пеньковские общины. Их присутствие отмечено находками кочевнических жилищ на поселениях антов в Среднем Поднепровье[2 - Флеров В.С. Раннесредневековые юртообразные жилища Восточной Европы. М., 1996. С. 33–36; Алексеев С.В. Славянская Европа V–VIII веков. М., 2009. С. 39–40.]. Влияние степной культуры весьма ощутимо и в группе пастырских древностей[3 - Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982. С. 24; Скиба А.В. Взаэмовiдносини кочовикiв i словян Пiвденно-Схiдноi Европи у 6–7 ст. (культурно-полiтичный аспект). Дис. … канд. iст. наук. Киiв, 2006. С. 110–126.]. К началу VI в. н. э. поселения пеньковцев распространились на всю лесостепную полосу Днепровского правобережья, от Поросья до Сирета, а также в приречные долины Сулы и Тясмина к востоку от Днепра, выйдя к границам степной зоны[4 - Алексеев С.В. Указ. соч. С. 77, 84.].
Появление в 50-х гг. VI в. в степях Северного Причерноморья авар (обров, вархонитов), набеги которых, по сообщению византийского хрониста Менандра Протектора, «опустошили их [антов] землю» и привели антские «хории» (общины) «в бедственное положение»[5 - Менандр Византиец. Продолжение Истории Агафия // Византийские историки: Дексипп, Эвнапий, Олимпиадор, Малх, Петр Магистр, Менандр, Кандид Исавр, Ноннос и Феофан Византиец / Пер. Г.С. Дестуниса. СПб., 1860. С. 324.], на некоторое время приостановили переселенческую активность пеньковских племен в южном и юго-восточном направлениях. Однако уже в следующем столетии происходит возобновление колонизации лесостепных регионов Днепровско-Донского междуречья как славянскими, так и алано-болгарскими родоплеменными объединениями. Интенсификация переселенческих процессов являлась прямым следствием установления так называемого «хазарского мира»[6 - Артамонов М.И. История хазар. СПб., 2002. С. 248, 251.], связанного с определенной стабилизацией военно-политического положения в степях Черноморско-Каспийского макрорегиона, а также политикой правящей верхушки Хазарского каганата, направленной на укрепление внешних границ государства и обеспечение безопасности торговых путей.
Во второй половине VII–VIII вв. ряд лесостепных районов междуречий Псла, Сейма и Десны заселяется племенами так называемой волынцевской этнокультурной общности, имевшей достаточно интенсивные контакты с алано-болгарским населением междуречий Северского Донца, Оскола и Дона, получившим в историографии название салтовской или салтово-маяцкой археологической культуры[7 - Юренко С.П. Население Днепровского левобережья в VIIVIII вв. н. э. (волынцевская культура) // Труды V Международного конгресса археологов-славистов. Т. 4. Киев, 1988. С. 224–251; Плетнева С.А. На славяно-хазарском пограничье: Дмитриевский археологический комплекс. М., 1989; Она же. Очерки хазарской археологии. М., 2000. С. 25–26; Колода В.В. Контакты славянского мира и Хазарского каганата на Северском Донце: этнокультурный аспект // Поволжская археология. 2015. № 4 (14). С. 58–59.]. В частности, на территории крупнейших волынцевских поселений – Битицкого и Опошнянского городищ – археологически фиксируется наличие полиэтничного населения и смешанный тип застройки (славянские полуземлянки и алано-болгарские юрты)[8 - Седов В.В. Указ. соч. С. 137; Алексеев С.В. Указ. соч. С. 358.]. Аналогичная ситуация прослеживается и на роменско-борщевских поселениях, располагавшихся в лесостепном Подонье и Подонцовье (Титчихинское городище, городище Михайловский кордон и др.), где имеются неоспоримые доказательства проживания представителей салтовской культуры[9 - Березовец Д.Т. Словьяни и племена салтивскоi культури // Археологiя. Киiв, 1965. С. 19; Сухобоков О.В. Славяне Днепровского левобережья (Роменская культура и ее предшественники). Киев, 1975; Он же. Днiпровське Лiсостепове Лiвобережжя у VIII–XIII ст. Киiв, 1992; Винников А.З. Контакты донских славян с алано-болгарским миром // СА. 1990. № 3. С. 71–72, 124–137; Алексеев С.В. Указ. соч. С. 367.].
Наряду с проникновением кочевников в оседло-земледельческие общины происходил и обратный процесс подселения славян на салтовские поселения. Следы постоянного проживания славянского населения, принадлежащего к роменской археологической культуре, отмечены на салтовском комплексе у с. Сухая Гамольша, а также Дмитриевском, Донецком и Новотроицком городищах, имевших полиэтничное население[10 - Михеев В.К. О социальных отношениях у населения салтово-маяцкой культуры Подонья-Приазовья в VIII–X вв. Ч. 1 // Археология славянского Юго-Востока: Материалы к межвузовской научной конференции. Воронеж, 1991. С. 44.]. О наличии смешанного славяно-алано-болгарского населения в лесостепном Подонье позволяет судить и археологический материал, происходящий из погребений VIII–X вв. на Среднем Дону, в бассейне Хопра и Северского Донца[11 - Винников А.З. Белогорский курганный могильник I тыс. н. э. // Археология Восточно-Европейской лесостепи. Воронеж, 1979. С. 145–163; Афанасьев Г.Е. О культуре населения Донского левобережья во второй половине VIII – начале X в. // ИЭ. Вып. III. Л., 1985. С. 92–93.].
Таким образом, во второй половине VII–IX вв. в результате масштабной земледельческой колонизации алано-болгарским и славянским населением лесостепных районов Днепровско-Донского междуречья происходит формирование славяно-тюрко-аланской контактной зоны на северо-западных рубежах Хазарии.
Ослабление Хазарского каганата в первой половине X в., сопровождавшееся восстаниями подчиненных народов и ростом военной активности канглов (печенегов), по всей вероятности, явилось основной причиной упадка роменско-борщевской и салтово-маяцкой этнокультурных общностей и привело к значительному оттоку оседлого населения из лесостепных районов Днепровско-Донского междуречья в верховья Северского Донца и Дона, а также в Среднее Поволжье[12 - Артамонов М.И. Указ. соч. С. 359–361; Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 4. [Электронный ресурс]. URL: http://www.docviwer.ru; С. 25–27; Казаков Е.П. О болгаро-салтовских комплексах в керамике ранней Волжской Болгарии // Археология и история Древней Руси. Воронеж, 1993. С. 104–106; Плетнева С.А. О связях алано-болгарских племен Подонья со славянами в VIII–IX вв. // СА. 1962. № 1. С. 94.]. Вместе с тем о сохранении достаточно многочисленного алано-болгарского (салтовского) населения в лесостепном Подонцовье и в постхазарскую эпоху свидетельствует сообщение Ипатьевской летописи о «поимании» дружинами русских князей «ясских градов» во время похода сына Владимира Мономаха – Ярослава против половцев в 1116 г.[13 - ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. СПб., 1908. Стб. 284.]
Усиление древнерусского государства к концу X столетия вновь активизировало процессы хозяйственного освоения славянским земледельческим населением пограничных со Степью территорий, а расселение в XI–XII вв. ряда племен тюркоязычных кочевников в качестве военных федератов на южных границах Руси интенсифицировало процессы межэтнического взаимодействия.
Началом данному процессу послужило возведение киевским князем Владимиром Святославичем оборонительных линий на Десне, Остере, Трубеже, Суле и Стугне[14 - Там же. СПб., 1908. Стб. 106; Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. Вып. I. Середина IX – первая половина XII в. М., 1980. С. 50; Кудряшов К.В. Половецкая степь. М., 1948. С. 127–128.], появление которых в значительной степени способствовало возобновлению славянской земледельческой колонизации лесостепных районов Среднего Поднепровья[15 - Котышев Д.М. Русская земля в X–XII вв.: центр и периферия // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2016. Вып. 5. С. 233–252.].
Следует отметить, что население пограничных со Степью регионов Южной Руси уже на начальном этапе хозяйственного освоения данных территорий состояло из различных этнических групп как славянского, так и тюрко-аланского происхождения. Однако в результате кыпчакской (половецкой) экспансии в причерноморские степи, приведшей к массовой миграции печенежско-гузских племен в западном (Венгрия), юго-западном (Византийская империя, Болгария) и северном (Южная Русь) направлениях[16 - Князький И.О. Византия и кочевники южнорусских степей. СПб., 2003. С. 57–59, 69–70, 77; Плетнева С.А. Половцы. М., 2010. С. 79.], происходит значительное увеличение численности тюркоязычного этнического элемента в районах южнорусского лесостепного пограничья. На протяжении XIXII вв. появляется несколько обширных территориальных анклавов с полиэтничным населением, несшим военную службу по охране густозаселенных земледельческих областей Киевского, Черниговского, Переяславского и Галицко-Волынского княжеств. К таким анклавам следует отнести районы киевского Поросья, черниговского Посеймья и Подонцовья, переяславского Посулья и галицко-волынского Побужья[17 - Сытый Ю.Н. Ковуи на Черниговском Задесенье // Гiстарычна-археалагiчны зборнiк. № 8. Минск, 1996. С. 217–219; Моргунов Ю.Ю. Еще раз о «Переяславских торках» // РА. № 1. 2000; Коваленко В.П., Ситий Ю.М. «Своi погани» чернигiвских князiв // Стародавнiй Іскоростень i слов’янскi гради VIII–X ст. Киiв, 2004. С. 121–138; Расовский Д.А. Половцы. Черные клобуки: печенеги, торки и берендеи на Руси и в Венгрии. М., 2012. С. 19—112; Комар А.В., Борисов А.В. «Свои поганые» Киевской земли: этапы заселения и ландшафтно-географическая ниша кочевников в земледельческом обществе // Strtum plus. 2021. № 5. С. 15–39.].
В летописных источниках тюркоязычное население указанных регионов известно под обобщающим названием «своих поганых» или «черных клобуков», включавших в себя родоплеменные объединения печенегов (канглов) и торков (гузов), вынужденных покинуть прежние кочевья под натиском новой волны номадов и расселиться на землях лесостепного порубежья южнорусских княжеств с условием несения пограничной службы. Характерно, что укрепленные стационарные населенные пункты «черных клобуков» зачастую располагались среди поселенческих комплексов славянского земледельческого населения, что естественным образом способствовало активизации этнокультурных и хозяйственно-экономических контактов. В частности, локализация древнерусских погребальных комплексов в непосредственной близости от кочевнических некрополей (а иногда и на общих могильниках) в Поросье, а также материальная культура населения районов лесостепного пограничья Чернигово-Северской земли и переяславского Посулья свидетельствует о теснейших контактах славянского населения с союзными кочевниками[18 - Моця А.П. Южная «Русская земля». Киев, 2008. С. 71; Дьяченко А.Г. Древнерусское Харьковское городище и «жилой город» Харьков середины XVII в. (к проблеме исторической преемственности в процессе возрождения восточнославянских городов эпохи позднего Средневековья) // Археология Юго-Востока Руси: Мат-лы IV науч. конф. Елец, 2006. С. 72; Данилевич В.Е. Донецкое городище и город Донец // АЛЮР. 1904. № 4–5. С. 10; Шинаков Е.А. «Восточные территории» Древней Руси в конце X – начале XIII в. (этнокультурный аспект) // Археология славянского Юго-Востока: Мат-лы к межвузовской науч. конф. Воронеж, 1991. С. 88–89.].
На протяжении длительного времени оценка русско-половецких контактов в отечественной исторической науке базировалась исключительно на сообщениях летописей и других древнерусских нарративных источников, дававших крайне субъективный образ степняков в контексте продолжительных военных конфликтов южнорусских княжеств с племенными объединениями половцев западной части Дешт-и-Кыпчака, а также библейской традиции изображения кочевых племен Востока как «безбожных» потомков Агари и Измаила[19 - Чекин Л.С. «Безбожные сыны Измаиловы»: Половцы и другие народы степи в древнерусской книжной культуре // Из истории русской культуры. М.: Языки русской культуры. Т. I. Древняя Русь. 2000. С. 691–717; Долгов В.В. Обретение этнокультурных ориентиров: «свои-чужие» // Долгов В.В., Котляров Д.А., Кривошеев Ю.В., Пузанов В.В. Формирование российской государственности: разнообразие взаимодействий «центр-периферия» (этнокультурный и социально-политический аспекты). Екатеринбург, 2003. С. 204.]. Вместе с тем отношения полиэтничного населения пограничных со Степью регионов Южной Руси с половецкими родовыми общинами имели значительную вариативность, не позволяющую оценивать русско-половецкое взаимодействие исключительно с позиций военного противостояния.
В период, предшествующий монгольскому нашествию (конец XII – первая треть XIII в.), военная угроза со стороны западнокыпчакских племенных объединений для земледельческого населения районов южнорусского лесостепного пограничья становится незначительной. С конца XII столетия летописи не фиксируют сколько-нибудь значительных набегов со стороны днепровских и донских половцев на земли Южной Руси, за исключением участия отрядов наемных кочевников в междоусобных войнах русских князей[20 - Плетнева С.А. Указ. соч. С. 180–181; Цыбин М.В. Древнерусско-половецкое пограничье второй половины XII–XIV вв. в Подонье // Археология и история Юго-Востока Древней Руси: Мат-лы науч. конф. Воронеж, 1993. С. 121; Головко А.Б. Половецкий фактор в политической жизни Юго-Западной Руси (вторая половина XII – первая половина XIII в.) // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2016. Вып. 5. С. 260–272.]. К этому же времени относятся и сохранившиеся в источниках сообщения о совместных (русско-половецких) военных мероприятиях, направленных против экспансии в Северное Причерноморье третьих стран (Румского султаната, Монгольской империи)[21 - Якубовский А.Ю. Рассказ Ибн-ал-Биби о походе малоазийских турок на Судак, половцев и русских в начале XIII в. (черты из торговой жизни половецких степей) // Византийский временник. 1928. Т. 25. С. 53–76; ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. СПб., 1908. ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего извода. М.; Л., 1950. С. 64.]. Прямым следствием снижения уровня военной конфронтации становится интенсификация экономических, политических и этнокультурных контактов южнорусских княжеств с половецкими племенными союзами, кочевавшими в степной зоне Днепровско-Донского и Днестровско-Днепровского водоразделов. Данный процесс сопровождался активным хозяйственным освоением лесостепных районов русско-половецкого пограничья как славянскими земледельческими общинами, так и отдельными группами западно-кыпчакских кочевников-скотоводов[22 - Цыбин М.В. Древнерусско-половецкое пограничье второй половины XII–XIV вв. в Подонье // Археология и история Юго-Востока Древней Руси. Воронеж, 1993; Тропин Н.А. Сельские поселения XII–XV веков южных территорий Рязанской земли. Воронеж, 2004. С. 190; Князький И.О. Славяне, волохи и кочевники Днестровско-Карпатских земель. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1990. С. 10.].
В результате монгольского нашествия и последовавшим за этим становлением административно-территориальной структуры Золотоордынского государства ряд регионов южнорусского лесостепного пограничья входят в состав ордынских улусов, продолжая оставаться зоной совместного хозяйственного использования как кочевым, так и оседлым населением.
В последнее время тема изучения специфики исторического развития отдельных пограничных регионов средневековой Руси привлекает все большее внимание российских и белорусских исследователей[23 - Амелькин А.О., Селезнев Ю.В. Центрально-Черноземный край в русско-ордынском пограничье (в конце XIV – начале XV века) // Труды первого всероссийского съезда историков-регионоведов. Т. II. СПб., 2010; Рахимзянов Б.Р. К вопросу о «буферных зонах» во взаимоотношениях поздней Золотой Орды и северо-восточных княжеств // Средневековые тюркско-татарские государства. 2010. № 2. С. 91–95; Нолев Е.В. На северо-западных рубежах Монгольской империи: русско-ордынское пограничье // Власть. Т. 25. 2017. № 9. С. 167–172; Кибинь А.С. От Ятвязи до Литвы. Русское пограничье с ятвягами и литвой в XXIII веках. М., 2014; Темушев В.Н. Русско-литовское пограничье. Гомельская земля в конце XV – первой половине XVI в. М., 2018; Слядзь А.Н. Византийско-русское пограничье в XI–XII вв. Взаимодействие в Приазовье и Крыму. СПб., 2019; Воробьева Е.Е., Федулов М.И. К вопросу о русско-ордынском пограничье в Марийско-Чувашском Поволжье // Генуэзская Газария и Золотая Орда. Т. 2. Казань; Кишинев, 2019. С. 289–295.]. Вместе с тем отсутствие к настоящему времени работ, посвященных комплексному изучению истории регионов южнорусского лесостепного пограничья в ордынскую эпоху, обуславливает актуальность представляемого исследования.
Автор выражает глубокую признательность всем коллегам, благодаря помощи которых данная работа, родившись из первоначальной идеи, приобрела характер научной монографии. Прежде всего, хотелось бы выразить благодарность своему наставнику, д. и. н., профессору Николаю Александровичу Тропину. Также следует отметить то значительное влияние, которое своими замечаниями и конструктивной критикой оказали на качество исследования д. и. н. Юрий Васильевич Селезнев, д. и. н.
Илья Владимирович Зайцев и к. и. н. Денис Николаевич Маслюженко. Отдельные благодарности автор выражает к. и. н., руководителю Центра исследований Золотой Орды и татарских ханств Института истории им. Ш. Марджани АН РТ Ильнуру Мидхатовичу Миргалееву, а также к. и. н., ученому секретарю Болгарской исламской академии, заместителю руководителя Центра межрелигиозного диалога Тэймуру Рустэмовичу Галимову и Роману Хаутале Ph.D.
(история) за неоценимую помощь в редактуре, переводах и публикации работ по теме исследования.
Глава 1
История изучения вопроса, терминология и источники
§ 1.1. Терминологические аспекты исследования
Основной исследовательской проблемой представляемой работы является отсутствие к настоящему времени научно обоснованного термина «русско-ордынское пограничье», рассматриваемого в контексте «теории фронтира» и концепции «контактных зон». Данная проблема обусловлена как состоянием письменных источников, содержащих относительно скудную информацию по этому вопросу, так и устоявшимся в научной среде представлением о границе как о четкой демаркационной линии, разделяющей независимые друг от друга государства. В силу указанных обстоятельств большинство исследователей не обращали внимания на специфику формирования русско-ордынской пограничной зоны в административно-территориальной системе Монгольской империи и Улуса Джучи как государств имперского типа либо рассматривали историю регионов южнорусского Подстепья в контексте военного противостояния между русскими княжествами и Ордой.
Поднимая проблему «пограничной» терминологии, прежде всего следует отметить, что, несмотря на включение земель Северо-Восточной, Южной и Юго-Западной Руси в государственную систему Yeke Mongyol Ulus, большая часть русских княжеств сохранила административно-политическую автономию и территориальную структуру, что, в свою очередь, обусловило наличие внутри административных границ и пограничных зон, отделявших собственно ордынские кочевья от густозаселенных земледельческих областей Руси.
Отрывочные сообщения о наличии границ между русскими землями и территорией ордынских улусов содержатся в записках европейских путешественников и дипломатов XIII в. В частности, венецианец Марко Поло, вероятно основываясь на информации, полученной от отца (Николая Поло) и дяди (Матфея Поло), проживавших около года во владениях Джучидов[24 - Марко Поло. Книга о разнообразии мира. СПб., 2018. С. 67.], отмечал наличие на «границах Руссии» «…множества укрепленных ущелий и проходов» («maintes fors entrec e fors pas»)[25 - Там же. С. 327, 525.]. Учитывая отсутствие на территории большинства русских княжеств (за исключением районов Галицко-Волынского Прикарпатья) значительных горных массивов, под терминами «ущелья» и «проходы», по всей вероятности, следует понимать труднопроходимую для степняков залесенную балочно-овражистую местность, по которой, на некоторых участках, могла проходить условная (без демаркации) граница русских княжеств с улусными владениями кочевой аристократии.
В свою очередь, посланник французского короля Гильом де Рубрук, описывая свой проезд по землям Улуса Джучи, указывал, что в Донском Правобережье территория ордынских кочевий отделялась от русских земель «большим лесом», являвшимся естественным ландшафтно-географическим рубежом, выше которого «…татары не поднимаются в северном направлении, так как в то время, около начала августа, они начинают возвращаться к югу…»[26 - Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Гильома Рубрука. М., 1957. С. 109–110.].
Исходя из вышеприведенных сообщений источников, можно сделать вывод о том, что русско-ордынская пограничная зона представляла из себя типичный для эпохи Средневековья историко-географический феномен, обозначаемый в исторических исследованиях термином Limites naturalles («естественная граница»), то есть границу, проходившую по географическим маркерам, на стыке лесной и лесостепной ландшафтных зон[27 - Ходарковский М. Степные рубежи России: как создавалась колониальная империя. М., 2019. С. 77.]. При этом в территориальную структуру Улуса Джучи был включен и ряд районов южнорусской лесостепной полосы, в домонгольскую эпоху являвшихся пограничной периферией южнорусских княжеств.
Таким образом, под русско-ордынским пограничьем следует понимать ряд регионов южнорусской лесостепи, непосредственно примыкавших к линии «естественной границы» между территорией ордынских кочевий и располагавшимися в лесной ландшафтной зоне землями русских княжеств, находившихся в политической зависимости от Золотоордынского государства.
Аналогами понятия «пограничье» в западной исторической науке являются термины frontier, borderland и borderscapes. Под данными обозначениями, как правило, понимается пограничная зона (пространство), расположенная вдоль условной линии разграничения между государствами или этническими сообществами[28 - Панарина Д.С. Граница и фронтир как фактор развития региона и/или страны // История и современность. 2015. № 1. С. 15–41; Петер У., Троицкий С. Сложность границ: постановка проблемы, терминология и классификация // Журнал фронтирных исследований. 2019. № 4.2. С. 234–256.].
Термин «фронтир» (от англ. frontier – граница, рубеж) в концептуальном представлении Ф.Дж. Тернера (основоположника «теории фронтира» как историко-географического феномена) обозначал приграничную полосу либо область «свободных земель» во внутренних районах Североамериканского континента, которая осваивалась переселенцами – «пионерами» и постепенно перемещалась в ходе территориальной экспансии на Запад, достигнув к концу XIX в. Тихоокеанского побережья[29 - Тернер Ф.Дж. Фронтир в американской истории. М., 2009. С. 6–7, 16–18.]. Следует отметить, что Ф.Дж. Тернер особо подчеркивал принципиальное отличие американского фронтира от европейского, представлявшего собой, по мнению исследователя, укрепленные пограничные линии, проходящие через густонаселенные местности[30 - Там же. С. 14.].
На протяжении XX в., а также в последние десятилетия тема фронтирных исследований получает широкое распространение в западной историографии и выходит не только за пределы истории США, но и истории Нового времени. В работах ученых, посвященных данной тематике, начинают рассматриваться вопросы специфики исторического развития пограничных регионов Античности и Средневековья, располагавшихся в зоне соприкосновения различных этнических групп, государств и цивилизационных формаций[31 - McNeill W. Europes Steppe Frontier. Chicago, 1964; Chrisiansen E. The Northern Crusades: The Baltic and the Catolic Frontier, 1100–1525. L., 1980; Whittaker C.R. Frontiers of the Roman Empire: A Social and Economic Study. Baltimore, 1994. P. 110–127; Ostrowski D. Muscovy and the Mongols: Cross-Cultural influences on the Steppe Frontier, 1304–1589. Cambridge, 1998; Hopwood K. The Byzantine-Turkish Frontier c. 1250–1300 // Acta Viennensia Ottomanica: Akten des 13. CIEPO-Symposiums. Wien, 1999. P. 153–161; Medieval Frontiers: Concepts and Practices / Secected papers of a colloguium held Nov 1998 at St. Catherines College, Cambridge, 2002; Khodorkovshy M. Russian Steppe Fronier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington, 2002; Stepenson P. Byzantiums Balkan Frontier (A Political Study of the Northern Balkans, 900—1204). Cambridg University Press, 2004; Mykhaylovskiy V. Evropean expansion and the contested borderlands of late medieval Podillya, Ukraine. Amsterdam, 2019; Haug R. The Eastern Frontier. Limits or empire in Late antiqua and early medieval Central asia. University of Cincinnati, 2019.]. К настоящему времени понятие пограничного (фронтирного) пространства также включает в себя определение имперской периферии, и/или пограничной территории между государствами или этническими группами, принадлежащими к разным цивилизационным типам. Как правило, пограничные (фронтирные) регионы представляли собой зоны интенсивных этнокультурных и экономических контактов[32 - Панарина Д.С. Указ. соч. С. 17.].
В отечественной историографии попытки сформулировать отличительные признаки фронтирной территории (пространства) наиболее полно представлены в работах И.П. Басалаевой и О.В. Скобелкина. В частности, И.П. Басалаева, отмечая отсутствие четких критериев фронтира в российской исторической науке, тем не менее выделяет несколько специфических признаков фронтирного пространства:
Леонид Вячеславович Воротынцев
Новейшие исследования по истории России #42
Монография посвящена изучению истории пограничных со Степью регионов Южной Руси XIII – первой половины XV в. В исследовании освещаются вопросы административно-политической, хозяйственно-экономической и этнокультурной интеграции южнорусских земель в государственную систему Монгольской империи и Улуса Джучи (Золотой Орды). На основании анализа широкого круга письменных и археологических источников автор приходит к выводу о формировании в раде регионов южнорусской лесостепи так называемых «контактных зон», существовавших на всем протяжении золотоордынской эпохи. Издание адресовано специалистам, занимающимся изучением истории средневековой Руси и Золотой Орды, а также преподавателям, студентам, аспирантам и всем интересующимся историей русско-ордынских отношений.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Леонид Вячеславович Воротынцев
На границе Великой степи
Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в
© Воротынцев Л.В., 2023
© «Центрполиграф», 2023
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023
Письменные источники, какими бы ценными они ни были, все же требуют к себе строго критичного подхода и должны оцениваться с оглядкой на беспристрастные доказательства, добытые лопатой археолога.
Тоби Уилкинсон
Введение
Изучение межэтнических и межцивилизационных контактов, а также их влияния на историческое развитие государств и народов продолжает оставаться одной из наиболее актуальных тем в современной исторической науке. Процессы глобализации, сопровождаемые резким ростом коммуникативной активности, культурного и экономического взаимодействия между различными регионами и этническими группами, заставляют исследователей обращать все более пристальное внимание на аналогичные процессы, происходившие в исторической ретроспективе.
Практически во все исторические эпохи (за исключением догосударственного периода) основными центрами межэтнических контактов являлись крупные городские агломерации и торговые фактории, имевшие полиэтничное население и устоявшиеся традиции совместного проживания представителей различных народов. Не менее интенсивный и продолжительный характер процессы этнокультурного взаимодействия носили в регионах, пригодных для ведения многоукладной хозяйственно-экономической деятельности, располагавшихся, как правило, в пограничных ландшафтных зонах переходного типа (предгорья, оазисы, лесостепь). На пространстве Евразийского континента к таковым зонам следует отнести предгорья Карпат, Кавказа, Урала, Тянь-Шаня и Алтая, оазисы Центральной Азии (Маверанахра и Синцьзяна), а также лесостепную полосу, протяженностью от Пруто-Днестровского междуречья до Верхнего Приангарья.
Рассматривая вопросы этнополитической и этнокультурной истории лесостепных регионов Северной Евразии, необходимо учитывать всю совокупность как военно-политических, так и природно-географических факторов, оказывавших непосредственное влияние на хозяйственно-экономическое развитие данных территорий и процесс этногенеза населявших их народов. В частности, специфической особенностью ландшафтной структуры евразийской лесостепной зоны являлось сочетание обширных остепененных участков на пространствах речных водоразделов с азональными лесными массивами приречных долин и лесов байрачного типа, располагавшихся в верховьях балочно-овражных систем. Указанные особенности способствовали устойчивости лесостепных биоценозов в периоды климатических изменений, а пространственная неравномерность увлажнения евразийской лесостепной полосы обеспечивала ее природное разнообразие, выражавшееся в сопредельном существовании «островов» леса и участков разнотравной степи.
В эпохи, характеризуемые аридизацией климата и распространением степных ландшафтов в северном направлении, лесостепные регионы приобретали особую важность для скотоводческого хозяйства кочевников ввиду гораздо большей продуктивности пастбищных выпасов и сенозаготовительных угодий, значительно превышающих возможности злаковой зоны степи. В то же время высокая урожайность агрокультур (прежде всего зерновых), обеспечиваемая плодородностью гумусных черноземов целинных земель, способствовала интенсивному освоению приречных участков лесостепной полосы земледельческим населением в периоды избыточного увлажнения лесо-таежной зоны. Таким образом, интенсивность этнокультурных контактов на территории евразийской лесостепи находилась в прямой зависимости от климатических изменений, сопровождавшихся трансформацией природных ландшафтов.
Не менее значимое влияние на этнополитическую историю вышеуказанного макрорегиона оказывало периодическое возникновение на южных границах лесостепной зоны Евразии крупных кочевнических держав («империй» хунну, тюрков, авар, хазар, кимаков, киданей, монголов). Военно-политические процессы формирования и распада государственных или протогосударственных объединений степняков, сопровождавшиеся миграциями племен и племенных союзов, приводили к инфильтрации кочевников в лесостепные регионы и их взаимодействию с автохтонным населением.
Последними по времени государственными образованиями степных племен, оказавшими серьезное влияние на этнополитические процессы в регионах евразийской лесостепи, следует считать Монгольскую империю[1 - Термин «Монгольская империя» является устоявшимся и получившим широкое распространение в научных исследованиях историографическим конструктом, сформированным на основе анализа типологии государственного устройства державы Чингисхана. В монгольской политико-дипломатической традиции официальное название государства звучало как Yeke Mongyol Ulus (Великое Монгольское Владение).] и позднее выделившийся в отдельное самостоятельное государство Улус Джучи (Золотую Орду).
Основной целью представляемой работы является изучение специфики развития лесостепных регионов русско-ордынского пограничья в контексте административно-политических, хозяйственно-экономических и этнокультурных контактов различных групп оседлого и кочевого населения на материале письменных и археологических источников.
Наличие устойчивых зон славяно-тюркских межэтнических контактов в западной части евразийской лесостепной полосы прослеживается с V – первой половины VI в. н. э., когда продвижение земледельческих племен пеньковской этнокультурной общности (антов) в южном и юго-восточном направлениях активизировало процессы взаимодействия с группами кочевого населения региона. Выходцы из алано-болгарских племен интегрировались в полиэтничные пеньковские общины. Их присутствие отмечено находками кочевнических жилищ на поселениях антов в Среднем Поднепровье[2 - Флеров В.С. Раннесредневековые юртообразные жилища Восточной Европы. М., 1996. С. 33–36; Алексеев С.В. Славянская Европа V–VIII веков. М., 2009. С. 39–40.]. Влияние степной культуры весьма ощутимо и в группе пастырских древностей[3 - Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982. С. 24; Скиба А.В. Взаэмовiдносини кочовикiв i словян Пiвденно-Схiдноi Европи у 6–7 ст. (культурно-полiтичный аспект). Дис. … канд. iст. наук. Киiв, 2006. С. 110–126.]. К началу VI в. н. э. поселения пеньковцев распространились на всю лесостепную полосу Днепровского правобережья, от Поросья до Сирета, а также в приречные долины Сулы и Тясмина к востоку от Днепра, выйдя к границам степной зоны[4 - Алексеев С.В. Указ. соч. С. 77, 84.].
Появление в 50-х гг. VI в. в степях Северного Причерноморья авар (обров, вархонитов), набеги которых, по сообщению византийского хрониста Менандра Протектора, «опустошили их [антов] землю» и привели антские «хории» (общины) «в бедственное положение»[5 - Менандр Византиец. Продолжение Истории Агафия // Византийские историки: Дексипп, Эвнапий, Олимпиадор, Малх, Петр Магистр, Менандр, Кандид Исавр, Ноннос и Феофан Византиец / Пер. Г.С. Дестуниса. СПб., 1860. С. 324.], на некоторое время приостановили переселенческую активность пеньковских племен в южном и юго-восточном направлениях. Однако уже в следующем столетии происходит возобновление колонизации лесостепных регионов Днепровско-Донского междуречья как славянскими, так и алано-болгарскими родоплеменными объединениями. Интенсификация переселенческих процессов являлась прямым следствием установления так называемого «хазарского мира»[6 - Артамонов М.И. История хазар. СПб., 2002. С. 248, 251.], связанного с определенной стабилизацией военно-политического положения в степях Черноморско-Каспийского макрорегиона, а также политикой правящей верхушки Хазарского каганата, направленной на укрепление внешних границ государства и обеспечение безопасности торговых путей.
Во второй половине VII–VIII вв. ряд лесостепных районов междуречий Псла, Сейма и Десны заселяется племенами так называемой волынцевской этнокультурной общности, имевшей достаточно интенсивные контакты с алано-болгарским населением междуречий Северского Донца, Оскола и Дона, получившим в историографии название салтовской или салтово-маяцкой археологической культуры[7 - Юренко С.П. Население Днепровского левобережья в VIIVIII вв. н. э. (волынцевская культура) // Труды V Международного конгресса археологов-славистов. Т. 4. Киев, 1988. С. 224–251; Плетнева С.А. На славяно-хазарском пограничье: Дмитриевский археологический комплекс. М., 1989; Она же. Очерки хазарской археологии. М., 2000. С. 25–26; Колода В.В. Контакты славянского мира и Хазарского каганата на Северском Донце: этнокультурный аспект // Поволжская археология. 2015. № 4 (14). С. 58–59.]. В частности, на территории крупнейших волынцевских поселений – Битицкого и Опошнянского городищ – археологически фиксируется наличие полиэтничного населения и смешанный тип застройки (славянские полуземлянки и алано-болгарские юрты)[8 - Седов В.В. Указ. соч. С. 137; Алексеев С.В. Указ. соч. С. 358.]. Аналогичная ситуация прослеживается и на роменско-борщевских поселениях, располагавшихся в лесостепном Подонье и Подонцовье (Титчихинское городище, городище Михайловский кордон и др.), где имеются неоспоримые доказательства проживания представителей салтовской культуры[9 - Березовец Д.Т. Словьяни и племена салтивскоi культури // Археологiя. Киiв, 1965. С. 19; Сухобоков О.В. Славяне Днепровского левобережья (Роменская культура и ее предшественники). Киев, 1975; Он же. Днiпровське Лiсостепове Лiвобережжя у VIII–XIII ст. Киiв, 1992; Винников А.З. Контакты донских славян с алано-болгарским миром // СА. 1990. № 3. С. 71–72, 124–137; Алексеев С.В. Указ. соч. С. 367.].
Наряду с проникновением кочевников в оседло-земледельческие общины происходил и обратный процесс подселения славян на салтовские поселения. Следы постоянного проживания славянского населения, принадлежащего к роменской археологической культуре, отмечены на салтовском комплексе у с. Сухая Гамольша, а также Дмитриевском, Донецком и Новотроицком городищах, имевших полиэтничное население[10 - Михеев В.К. О социальных отношениях у населения салтово-маяцкой культуры Подонья-Приазовья в VIII–X вв. Ч. 1 // Археология славянского Юго-Востока: Материалы к межвузовской научной конференции. Воронеж, 1991. С. 44.]. О наличии смешанного славяно-алано-болгарского населения в лесостепном Подонье позволяет судить и археологический материал, происходящий из погребений VIII–X вв. на Среднем Дону, в бассейне Хопра и Северского Донца[11 - Винников А.З. Белогорский курганный могильник I тыс. н. э. // Археология Восточно-Европейской лесостепи. Воронеж, 1979. С. 145–163; Афанасьев Г.Е. О культуре населения Донского левобережья во второй половине VIII – начале X в. // ИЭ. Вып. III. Л., 1985. С. 92–93.].
Таким образом, во второй половине VII–IX вв. в результате масштабной земледельческой колонизации алано-болгарским и славянским населением лесостепных районов Днепровско-Донского междуречья происходит формирование славяно-тюрко-аланской контактной зоны на северо-западных рубежах Хазарии.
Ослабление Хазарского каганата в первой половине X в., сопровождавшееся восстаниями подчиненных народов и ростом военной активности канглов (печенегов), по всей вероятности, явилось основной причиной упадка роменско-борщевской и салтово-маяцкой этнокультурных общностей и привело к значительному оттоку оседлого населения из лесостепных районов Днепровско-Донского междуречья в верховья Северского Донца и Дона, а также в Среднее Поволжье[12 - Артамонов М.И. Указ. соч. С. 359–361; Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 4. [Электронный ресурс]. URL: http://www.docviwer.ru; С. 25–27; Казаков Е.П. О болгаро-салтовских комплексах в керамике ранней Волжской Болгарии // Археология и история Древней Руси. Воронеж, 1993. С. 104–106; Плетнева С.А. О связях алано-болгарских племен Подонья со славянами в VIII–IX вв. // СА. 1962. № 1. С. 94.]. Вместе с тем о сохранении достаточно многочисленного алано-болгарского (салтовского) населения в лесостепном Подонцовье и в постхазарскую эпоху свидетельствует сообщение Ипатьевской летописи о «поимании» дружинами русских князей «ясских градов» во время похода сына Владимира Мономаха – Ярослава против половцев в 1116 г.[13 - ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. СПб., 1908. Стб. 284.]
Усиление древнерусского государства к концу X столетия вновь активизировало процессы хозяйственного освоения славянским земледельческим населением пограничных со Степью территорий, а расселение в XI–XII вв. ряда племен тюркоязычных кочевников в качестве военных федератов на южных границах Руси интенсифицировало процессы межэтнического взаимодействия.
Началом данному процессу послужило возведение киевским князем Владимиром Святославичем оборонительных линий на Десне, Остере, Трубеже, Суле и Стугне[14 - Там же. СПб., 1908. Стб. 106; Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. Вып. I. Середина IX – первая половина XII в. М., 1980. С. 50; Кудряшов К.В. Половецкая степь. М., 1948. С. 127–128.], появление которых в значительной степени способствовало возобновлению славянской земледельческой колонизации лесостепных районов Среднего Поднепровья[15 - Котышев Д.М. Русская земля в X–XII вв.: центр и периферия // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2016. Вып. 5. С. 233–252.].
Следует отметить, что население пограничных со Степью регионов Южной Руси уже на начальном этапе хозяйственного освоения данных территорий состояло из различных этнических групп как славянского, так и тюрко-аланского происхождения. Однако в результате кыпчакской (половецкой) экспансии в причерноморские степи, приведшей к массовой миграции печенежско-гузских племен в западном (Венгрия), юго-западном (Византийская империя, Болгария) и северном (Южная Русь) направлениях[16 - Князький И.О. Византия и кочевники южнорусских степей. СПб., 2003. С. 57–59, 69–70, 77; Плетнева С.А. Половцы. М., 2010. С. 79.], происходит значительное увеличение численности тюркоязычного этнического элемента в районах южнорусского лесостепного пограничья. На протяжении XIXII вв. появляется несколько обширных территориальных анклавов с полиэтничным населением, несшим военную службу по охране густозаселенных земледельческих областей Киевского, Черниговского, Переяславского и Галицко-Волынского княжеств. К таким анклавам следует отнести районы киевского Поросья, черниговского Посеймья и Подонцовья, переяславского Посулья и галицко-волынского Побужья[17 - Сытый Ю.Н. Ковуи на Черниговском Задесенье // Гiстарычна-археалагiчны зборнiк. № 8. Минск, 1996. С. 217–219; Моргунов Ю.Ю. Еще раз о «Переяславских торках» // РА. № 1. 2000; Коваленко В.П., Ситий Ю.М. «Своi погани» чернигiвских князiв // Стародавнiй Іскоростень i слов’янскi гради VIII–X ст. Киiв, 2004. С. 121–138; Расовский Д.А. Половцы. Черные клобуки: печенеги, торки и берендеи на Руси и в Венгрии. М., 2012. С. 19—112; Комар А.В., Борисов А.В. «Свои поганые» Киевской земли: этапы заселения и ландшафтно-географическая ниша кочевников в земледельческом обществе // Strtum plus. 2021. № 5. С. 15–39.].
В летописных источниках тюркоязычное население указанных регионов известно под обобщающим названием «своих поганых» или «черных клобуков», включавших в себя родоплеменные объединения печенегов (канглов) и торков (гузов), вынужденных покинуть прежние кочевья под натиском новой волны номадов и расселиться на землях лесостепного порубежья южнорусских княжеств с условием несения пограничной службы. Характерно, что укрепленные стационарные населенные пункты «черных клобуков» зачастую располагались среди поселенческих комплексов славянского земледельческого населения, что естественным образом способствовало активизации этнокультурных и хозяйственно-экономических контактов. В частности, локализация древнерусских погребальных комплексов в непосредственной близости от кочевнических некрополей (а иногда и на общих могильниках) в Поросье, а также материальная культура населения районов лесостепного пограничья Чернигово-Северской земли и переяславского Посулья свидетельствует о теснейших контактах славянского населения с союзными кочевниками[18 - Моця А.П. Южная «Русская земля». Киев, 2008. С. 71; Дьяченко А.Г. Древнерусское Харьковское городище и «жилой город» Харьков середины XVII в. (к проблеме исторической преемственности в процессе возрождения восточнославянских городов эпохи позднего Средневековья) // Археология Юго-Востока Руси: Мат-лы IV науч. конф. Елец, 2006. С. 72; Данилевич В.Е. Донецкое городище и город Донец // АЛЮР. 1904. № 4–5. С. 10; Шинаков Е.А. «Восточные территории» Древней Руси в конце X – начале XIII в. (этнокультурный аспект) // Археология славянского Юго-Востока: Мат-лы к межвузовской науч. конф. Воронеж, 1991. С. 88–89.].
На протяжении длительного времени оценка русско-половецких контактов в отечественной исторической науке базировалась исключительно на сообщениях летописей и других древнерусских нарративных источников, дававших крайне субъективный образ степняков в контексте продолжительных военных конфликтов южнорусских княжеств с племенными объединениями половцев западной части Дешт-и-Кыпчака, а также библейской традиции изображения кочевых племен Востока как «безбожных» потомков Агари и Измаила[19 - Чекин Л.С. «Безбожные сыны Измаиловы»: Половцы и другие народы степи в древнерусской книжной культуре // Из истории русской культуры. М.: Языки русской культуры. Т. I. Древняя Русь. 2000. С. 691–717; Долгов В.В. Обретение этнокультурных ориентиров: «свои-чужие» // Долгов В.В., Котляров Д.А., Кривошеев Ю.В., Пузанов В.В. Формирование российской государственности: разнообразие взаимодействий «центр-периферия» (этнокультурный и социально-политический аспекты). Екатеринбург, 2003. С. 204.]. Вместе с тем отношения полиэтничного населения пограничных со Степью регионов Южной Руси с половецкими родовыми общинами имели значительную вариативность, не позволяющую оценивать русско-половецкое взаимодействие исключительно с позиций военного противостояния.
В период, предшествующий монгольскому нашествию (конец XII – первая треть XIII в.), военная угроза со стороны западнокыпчакских племенных объединений для земледельческого населения районов южнорусского лесостепного пограничья становится незначительной. С конца XII столетия летописи не фиксируют сколько-нибудь значительных набегов со стороны днепровских и донских половцев на земли Южной Руси, за исключением участия отрядов наемных кочевников в междоусобных войнах русских князей[20 - Плетнева С.А. Указ. соч. С. 180–181; Цыбин М.В. Древнерусско-половецкое пограничье второй половины XII–XIV вв. в Подонье // Археология и история Юго-Востока Древней Руси: Мат-лы науч. конф. Воронеж, 1993. С. 121; Головко А.Б. Половецкий фактор в политической жизни Юго-Западной Руси (вторая половина XII – первая половина XIII в.) // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2016. Вып. 5. С. 260–272.]. К этому же времени относятся и сохранившиеся в источниках сообщения о совместных (русско-половецких) военных мероприятиях, направленных против экспансии в Северное Причерноморье третьих стран (Румского султаната, Монгольской империи)[21 - Якубовский А.Ю. Рассказ Ибн-ал-Биби о походе малоазийских турок на Судак, половцев и русских в начале XIII в. (черты из торговой жизни половецких степей) // Византийский временник. 1928. Т. 25. С. 53–76; ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. СПб., 1908. ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего извода. М.; Л., 1950. С. 64.]. Прямым следствием снижения уровня военной конфронтации становится интенсификация экономических, политических и этнокультурных контактов южнорусских княжеств с половецкими племенными союзами, кочевавшими в степной зоне Днепровско-Донского и Днестровско-Днепровского водоразделов. Данный процесс сопровождался активным хозяйственным освоением лесостепных районов русско-половецкого пограничья как славянскими земледельческими общинами, так и отдельными группами западно-кыпчакских кочевников-скотоводов[22 - Цыбин М.В. Древнерусско-половецкое пограничье второй половины XII–XIV вв. в Подонье // Археология и история Юго-Востока Древней Руси. Воронеж, 1993; Тропин Н.А. Сельские поселения XII–XV веков южных территорий Рязанской земли. Воронеж, 2004. С. 190; Князький И.О. Славяне, волохи и кочевники Днестровско-Карпатских земель. Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1990. С. 10.].
В результате монгольского нашествия и последовавшим за этим становлением административно-территориальной структуры Золотоордынского государства ряд регионов южнорусского лесостепного пограничья входят в состав ордынских улусов, продолжая оставаться зоной совместного хозяйственного использования как кочевым, так и оседлым населением.
В последнее время тема изучения специфики исторического развития отдельных пограничных регионов средневековой Руси привлекает все большее внимание российских и белорусских исследователей[23 - Амелькин А.О., Селезнев Ю.В. Центрально-Черноземный край в русско-ордынском пограничье (в конце XIV – начале XV века) // Труды первого всероссийского съезда историков-регионоведов. Т. II. СПб., 2010; Рахимзянов Б.Р. К вопросу о «буферных зонах» во взаимоотношениях поздней Золотой Орды и северо-восточных княжеств // Средневековые тюркско-татарские государства. 2010. № 2. С. 91–95; Нолев Е.В. На северо-западных рубежах Монгольской империи: русско-ордынское пограничье // Власть. Т. 25. 2017. № 9. С. 167–172; Кибинь А.С. От Ятвязи до Литвы. Русское пограничье с ятвягами и литвой в XXIII веках. М., 2014; Темушев В.Н. Русско-литовское пограничье. Гомельская земля в конце XV – первой половине XVI в. М., 2018; Слядзь А.Н. Византийско-русское пограничье в XI–XII вв. Взаимодействие в Приазовье и Крыму. СПб., 2019; Воробьева Е.Е., Федулов М.И. К вопросу о русско-ордынском пограничье в Марийско-Чувашском Поволжье // Генуэзская Газария и Золотая Орда. Т. 2. Казань; Кишинев, 2019. С. 289–295.]. Вместе с тем отсутствие к настоящему времени работ, посвященных комплексному изучению истории регионов южнорусского лесостепного пограничья в ордынскую эпоху, обуславливает актуальность представляемого исследования.
Автор выражает глубокую признательность всем коллегам, благодаря помощи которых данная работа, родившись из первоначальной идеи, приобрела характер научной монографии. Прежде всего, хотелось бы выразить благодарность своему наставнику, д. и. н., профессору Николаю Александровичу Тропину. Также следует отметить то значительное влияние, которое своими замечаниями и конструктивной критикой оказали на качество исследования д. и. н. Юрий Васильевич Селезнев, д. и. н.
Илья Владимирович Зайцев и к. и. н. Денис Николаевич Маслюженко. Отдельные благодарности автор выражает к. и. н., руководителю Центра исследований Золотой Орды и татарских ханств Института истории им. Ш. Марджани АН РТ Ильнуру Мидхатовичу Миргалееву, а также к. и. н., ученому секретарю Болгарской исламской академии, заместителю руководителя Центра межрелигиозного диалога Тэймуру Рустэмовичу Галимову и Роману Хаутале Ph.D.
(история) за неоценимую помощь в редактуре, переводах и публикации работ по теме исследования.
Глава 1
История изучения вопроса, терминология и источники
§ 1.1. Терминологические аспекты исследования
Основной исследовательской проблемой представляемой работы является отсутствие к настоящему времени научно обоснованного термина «русско-ордынское пограничье», рассматриваемого в контексте «теории фронтира» и концепции «контактных зон». Данная проблема обусловлена как состоянием письменных источников, содержащих относительно скудную информацию по этому вопросу, так и устоявшимся в научной среде представлением о границе как о четкой демаркационной линии, разделяющей независимые друг от друга государства. В силу указанных обстоятельств большинство исследователей не обращали внимания на специфику формирования русско-ордынской пограничной зоны в административно-территориальной системе Монгольской империи и Улуса Джучи как государств имперского типа либо рассматривали историю регионов южнорусского Подстепья в контексте военного противостояния между русскими княжествами и Ордой.
Поднимая проблему «пограничной» терминологии, прежде всего следует отметить, что, несмотря на включение земель Северо-Восточной, Южной и Юго-Западной Руси в государственную систему Yeke Mongyol Ulus, большая часть русских княжеств сохранила административно-политическую автономию и территориальную структуру, что, в свою очередь, обусловило наличие внутри административных границ и пограничных зон, отделявших собственно ордынские кочевья от густозаселенных земледельческих областей Руси.
Отрывочные сообщения о наличии границ между русскими землями и территорией ордынских улусов содержатся в записках европейских путешественников и дипломатов XIII в. В частности, венецианец Марко Поло, вероятно основываясь на информации, полученной от отца (Николая Поло) и дяди (Матфея Поло), проживавших около года во владениях Джучидов[24 - Марко Поло. Книга о разнообразии мира. СПб., 2018. С. 67.], отмечал наличие на «границах Руссии» «…множества укрепленных ущелий и проходов» («maintes fors entrec e fors pas»)[25 - Там же. С. 327, 525.]. Учитывая отсутствие на территории большинства русских княжеств (за исключением районов Галицко-Волынского Прикарпатья) значительных горных массивов, под терминами «ущелья» и «проходы», по всей вероятности, следует понимать труднопроходимую для степняков залесенную балочно-овражистую местность, по которой, на некоторых участках, могла проходить условная (без демаркации) граница русских княжеств с улусными владениями кочевой аристократии.
В свою очередь, посланник французского короля Гильом де Рубрук, описывая свой проезд по землям Улуса Джучи, указывал, что в Донском Правобережье территория ордынских кочевий отделялась от русских земель «большим лесом», являвшимся естественным ландшафтно-географическим рубежом, выше которого «…татары не поднимаются в северном направлении, так как в то время, около начала августа, они начинают возвращаться к югу…»[26 - Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Гильома Рубрука. М., 1957. С. 109–110.].
Исходя из вышеприведенных сообщений источников, можно сделать вывод о том, что русско-ордынская пограничная зона представляла из себя типичный для эпохи Средневековья историко-географический феномен, обозначаемый в исторических исследованиях термином Limites naturalles («естественная граница»), то есть границу, проходившую по географическим маркерам, на стыке лесной и лесостепной ландшафтных зон[27 - Ходарковский М. Степные рубежи России: как создавалась колониальная империя. М., 2019. С. 77.]. При этом в территориальную структуру Улуса Джучи был включен и ряд районов южнорусской лесостепной полосы, в домонгольскую эпоху являвшихся пограничной периферией южнорусских княжеств.
Таким образом, под русско-ордынским пограничьем следует понимать ряд регионов южнорусской лесостепи, непосредственно примыкавших к линии «естественной границы» между территорией ордынских кочевий и располагавшимися в лесной ландшафтной зоне землями русских княжеств, находившихся в политической зависимости от Золотоордынского государства.
Аналогами понятия «пограничье» в западной исторической науке являются термины frontier, borderland и borderscapes. Под данными обозначениями, как правило, понимается пограничная зона (пространство), расположенная вдоль условной линии разграничения между государствами или этническими сообществами[28 - Панарина Д.С. Граница и фронтир как фактор развития региона и/или страны // История и современность. 2015. № 1. С. 15–41; Петер У., Троицкий С. Сложность границ: постановка проблемы, терминология и классификация // Журнал фронтирных исследований. 2019. № 4.2. С. 234–256.].
Термин «фронтир» (от англ. frontier – граница, рубеж) в концептуальном представлении Ф.Дж. Тернера (основоположника «теории фронтира» как историко-географического феномена) обозначал приграничную полосу либо область «свободных земель» во внутренних районах Североамериканского континента, которая осваивалась переселенцами – «пионерами» и постепенно перемещалась в ходе территориальной экспансии на Запад, достигнув к концу XIX в. Тихоокеанского побережья[29 - Тернер Ф.Дж. Фронтир в американской истории. М., 2009. С. 6–7, 16–18.]. Следует отметить, что Ф.Дж. Тернер особо подчеркивал принципиальное отличие американского фронтира от европейского, представлявшего собой, по мнению исследователя, укрепленные пограничные линии, проходящие через густонаселенные местности[30 - Там же. С. 14.].
На протяжении XX в., а также в последние десятилетия тема фронтирных исследований получает широкое распространение в западной историографии и выходит не только за пределы истории США, но и истории Нового времени. В работах ученых, посвященных данной тематике, начинают рассматриваться вопросы специфики исторического развития пограничных регионов Античности и Средневековья, располагавшихся в зоне соприкосновения различных этнических групп, государств и цивилизационных формаций[31 - McNeill W. Europes Steppe Frontier. Chicago, 1964; Chrisiansen E. The Northern Crusades: The Baltic and the Catolic Frontier, 1100–1525. L., 1980; Whittaker C.R. Frontiers of the Roman Empire: A Social and Economic Study. Baltimore, 1994. P. 110–127; Ostrowski D. Muscovy and the Mongols: Cross-Cultural influences on the Steppe Frontier, 1304–1589. Cambridge, 1998; Hopwood K. The Byzantine-Turkish Frontier c. 1250–1300 // Acta Viennensia Ottomanica: Akten des 13. CIEPO-Symposiums. Wien, 1999. P. 153–161; Medieval Frontiers: Concepts and Practices / Secected papers of a colloguium held Nov 1998 at St. Catherines College, Cambridge, 2002; Khodorkovshy M. Russian Steppe Fronier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington, 2002; Stepenson P. Byzantiums Balkan Frontier (A Political Study of the Northern Balkans, 900—1204). Cambridg University Press, 2004; Mykhaylovskiy V. Evropean expansion and the contested borderlands of late medieval Podillya, Ukraine. Amsterdam, 2019; Haug R. The Eastern Frontier. Limits or empire in Late antiqua and early medieval Central asia. University of Cincinnati, 2019.]. К настоящему времени понятие пограничного (фронтирного) пространства также включает в себя определение имперской периферии, и/или пограничной территории между государствами или этническими группами, принадлежащими к разным цивилизационным типам. Как правило, пограничные (фронтирные) регионы представляли собой зоны интенсивных этнокультурных и экономических контактов[32 - Панарина Д.С. Указ. соч. С. 17.].
В отечественной историографии попытки сформулировать отличительные признаки фронтирной территории (пространства) наиболее полно представлены в работах И.П. Басалаевой и О.В. Скобелкина. В частности, И.П. Басалаева, отмечая отсутствие четких критериев фронтира в российской исторической науке, тем не менее выделяет несколько специфических признаков фронтирного пространства:
Другие аудиокниги автора Леонид Вячеславович Воротынцев
Последний отзыв
книга нужная