Тина

Петр был не глупый человек, но крутой и упертый. Наверное, он уже понял, что не так прожил жизнь, хоть и очень старался. И теперь не знал он, себя ли винить, жену ли, которая не противоречила ему, не вразумляла, а любила, верила, поддерживала, жила его жизнью, его мечтами? Ведь именно такую жену он всегда хотел видеть рядом с собой: не самостоятельную стерву, а мягкую, добрую, покладистую. Вот и жила Неля по его указке.

Задумывалась ли Неля, что судьбы их детей в ее женских руках? Что зароняла она в их души, возвращаясь с работы усталая, молчаливая? Что доброго слышали от нее дети, без присмотра носившиеся изо дня в день по улицам в поисках развлечений? Не знали ни забот, ни обязанностей, потому что Неля сама до ночи с домашними делами управлялась, когда все уже спали. Всю жизнь была героиней труда и терпения. И все для чего? Ради дома.

В ту ночь, когда горел их известный на всю округу дом, Петру стало плохо, но он не щадя сил пытался бороться с огнем до последнего. Пожарные смыли пепел с его обожженного тела. Неля с воем бросилась ему на грудь, будто ища защиты. Ей оставалось одно – мыкать горе в этой ненужной для нее жизни. Она уже не понимала, отчего душат ее нескончаемые слезы: Петину ли смерть, детей ли неудачную жизнь оплакивала?..

От безысходности слегла. Операцию перенесла. Рак у нее был. Сейчас на инвалидности. С сыном живет-мается. Переживает, что ничем помочь ему не может. Анюта иногда навещает брата в отсутствие матери. Нестерпимо грустно на Нелю смотреть…

*

Аня загрустила. Ей припомнился рассказ подруги, работающей в милиции со сложными подростками. И назвала она его в своих мыслях: «Командировка в трагедию» или «Исповедь потерянной девчонки». Та девочка до двенадцати лет была домашней, но из пьющей семьи. И, слава Богу, не из ее подопечных.

Конец августа. Серое, тихое, раннее утро. Если не считать постоянного фона – гула далекого завода, – тишину нарушает только шуршание шин редких автомобилей. По переулку, по выщербленному тротуару с видом полной покорности судьбе безучастной серой медленной тенью бредет девушка, припадая на ушибленную ногу. Ее сгорбленный силуэт такой, что можно предположить, что ей абсолютно безразлично на каком свете она находится. Бледное, безжизненное, ничего не выражающее лицо, глаза пустые, остекленевшие, запавшие. Руки, вяло опущенные вдоль худенького, плоского тела, слегка болтаются как неживые. Ноги еле держат, но несут ее сами собой домой. Дом – название условное. Не родной дом. Угол, убогая кладовка, где можно бросить свое изможденное тело на старый затертый, облезлый диван и отключиться, забыться тяжелым нервным сном.

Но туда еще надо добраться. Девушка все чаще спотыкается. Вот и знакомый зияющий черный провал арки, гулкий узкий мрачный двор, стиснутый старыми домами. Неясно откуда взявшиеся силы бессознательно доносят-таки ее до знакомого порога и опускают в темное, заплесневелое полуподвальное помещение, куда через щелястые доски двери и трещины в бетонном полу проникает затхлый, прогорклый, тошнотворный запах сырых канализационных труб, и сочится теплый пар.

Девушка пошарила в темноте неверной рукой по скользкой от сырых наслоений грязи стене, нашла крючок, опустила его в петлю и, не раздеваясь, свалилась в кучу рыхлых лохмотьев, валявшихся на диване. И как влипла в них. Ее почти не видно из продавленного ложа. Придя в себя, она попыталась проникнуть под обрывок вонючего лоскутного ватного одеяла. Его сложный острый, назойливый запах не дает ей уснуть. Но нет сил скрыться, уползти от него. «Если только сгинуть, уснуть и не проснуться», – шевельнулось где-то глубоко в ее темном сумрачном сознании.

Ноет чугунная голова. Перед глазами переливается расплывчатый красноватый туман. Бесформенные клубки мыслей то комкаются, то медленно неровно разматываются и расползаются. Иногда сознание просветляется, и отрывочные моменты слепляются, во что-то разумно-тоскливое. Задремала. Сон ее тревожен и беспокоен. Что-то вывело ее из оцепенения. Может, скрежещущий звук за хлипкой стеной.

Очнулась. В голове немного прояснилось. Мысленно заговорила сама с собой:

«Черная полоса жизни слишком затянулась. Неприятности одна за другой налетают, одолевают. Кажется, что светлой или хотя бы серой полосы жизни, уже не дождусь. Одуряющий запах изводит, но нет сил даже злиться и роптать. Ноют, кровоточат ранки».

Тихий, печальный стон вырвался из груди девушки.

«Я считала, что нельзя сопротивляться судьбе, иначе она накажет или обойдет. Нужно следовать предназначению. Боже правый: это и есть моя судьба? Что еще надо испытать, что еще выдержать, чтобы жизнь наконец-то улучшилась или принесла полное избавление от всей этой мерзости? Литераторша говорила: «Чтобы вы знали что для чего предназначено, и кто на что годится, надо учиться. Знания и хорошая рабочая специальность дадут вам «зеленый свет» в жизнь». А еще она заявляла, что мы станем видеть далеко, если будем стоять на плечах своих учителей». А что она сама видит, одна воспитывая дочь, мотаясь по городу в поисках подработок? Когда слушаю ее, меня не отпускает чувство неловкости.

«Почему мне ничего не интересно? Почему мне так трудно живется? Потому, что слишком чувствительная. Была бы безразличным, грубым чурбаном, плевала бы на все перипетии: пила бы, дралась, сквернословила. А душа стонет, не желает такой жизни. Она цветов, солнца, радости хочет. А за малую толику такой жизни дорого приходится платить бедному подкидышу. Всякий норовит унизить, оскорбить, использовать. Что может быть хуже моей жизни? И еще этот гондон Вадька!..» – с остервенением подумала несчастная, передернувшись только от одной мысли о дружке. – Говорят, не надо заранее знать свою судьбу, но я бы предпочла информированность».

Девушка вытерла лицо ладонями, будто пытаясь снять с него наваждение.

… Отмотаю ленту времени немного назад, возвращусь воспоминаниями в детство… Вот и мама рассказывала, когда я в первый класс ходила, что раньше, при Союзе, люди были добрыми: и накормят, и подскажут, и в профкоме помогут. А может, она тоже любила фантазировать, как теперь часто фантазирую я, никому не нужная? Ведь только в мечтах еще теплится во мне надежда, что все выдержу и вырвусь в иной мир, отстою в себе человека. Так говорила воспитательница в училище. Мама тоже, наверное, надеялась на чудо, когда отдавала меня в детдом. Мечты – наш с нею рай, наш счастливый дом, наше мироздание. За плечами у меня бабушкино военное детство, безотцовщина, ее неудачное замужество, мамин детдом, потом мой – вот и вся родословная. Не выпало нам счастья иметь богатых родителей. Заброшенность оставленных… продолжаю.

Везет же некоторым! Бойкая Галка процарапалась в институт. Тихоня Нинка – старательная, себе на уме – в колледж подалась. Помогли, взяли. А меня родители талантами не наделили. Спокойная была, проблем со мной в детдоме не возникало. В школе честно тянула на тройки, хотя мама утверждала, что я способная. Отличников у нас не любили, били. Им завидовали. Они казались особенными, белыми воронами. (Белые вороны это так красиво!) Скука изводила. Жизнь была средней паршивости, но условия существования сносные. Пытались воспитатели привлечь меня в художественную самодеятельность. Думали, запульсирую, окажусь «одной из жемчужинок в скромном ожерелье». Говорили: «Ведь ты «не последний человек у нас на деревне». (Наша детдомовская шутка.) Не отозвалась. Отстали. Видно решили: не мешает и ладно, с неуправляемыми мороки хватает.

Почему-то давний разговор с Галкой вспомнился.

– Нинка везучая. Втихомолку зубрит, не обращая внимания на издевки девчонок. Даже на дискотеки не ходит. Упертая.

– Вика, а кто тебе мешает учиться? – спросила меня Галка.

Я тогда фыркнула:

– Язва, уймись. Я не дура, чтобы вкалывать, хребет ломать.

Дело дошло до того, что Галка, на правах старшей, лекцию мне стала читать. Умную из себя строила!

– Каждому свое. Не хнычь потом, сопли не размазывай.

– Ты давай полегче! У тебя требования к жизни маленькие, – насупившись, защищалась я.

– А у тебя высокие, да пустые, все только на уровне разговоров. Кто будет осуществлять твои мечты? Чужой дядя? Выкинь свои бредни из головы. Как мне рассеять твои прочно укоренившиеся заблуждения? Какую зону комфорта ты отстаиваешь? Понимаешь, сильному сопутствует успех, а слабому – неудача. На счастье надеешься? Но оно само не приходит, его ловить надо, трудиться, – разозлилась Галка.

– Есть везение!

– Удача может изменить в любой момент. Но и она достается только тем, кто очень старается, кто прошел проверку на прочность, – возразила подруга.

– Ну и до чего ты доработаешься? До хлеба без масла? Приобретешь банальный шарм простушки за мизерную зарплату. Твой удел – жалкое существование!

– Для начала и этого достаточно.

– И сколько лет ты собираешься вкалывать? Всю молодость?

– Всю жизнь.

А я ей:

– Обрадовала. Всю жизнь будешь перебиваться с кваса на воду? Полный отстой! Мне это не подходит.

– Понимаю, принять свою судьбу – сложное испытание. Сколько же в тебе напичкано всякой ерунды! Все и сразу хочешь?

– Хочу.

– Ну и дура. Душа твоя еще незрелая. Демонстрируешь свою глупость. Ненадолго нырни вглубь себя, будь честна хоть перед собой. Что ты там найдешь? Пустоту. У тебя слишком большой разрыв между желаниями и возможностью их осуществления. Безделье нигде не приветствуется. Моя «классная» руководительница так говорила. Редкого ума учительница. Да, забыла сказать: опять по твою душу Вадька приходил. Околесицу нес. У него противный липкий взгляд. И в хамстве нет ему равных. Начистить бы ему физиономию! Задумайся: зачем ты ему?

– Представь себе, понадобилась! – Я гордо так ответила.

– Он свои цели преследует, до тебя ему дела нет. Дорога с ним ведет под откос. Подложит он тебе свинью. От него лучше держаться подальше. А ты сама гоняешься за ним. Неприлично это девочке. Не разделяю я твоих взглядов. Не мешало бы тебе научиться отвечать за свои поступки. Надеюсь, мои слова повлияют на тебя положительно, – грустно заметила Галка.

– Училку повторяешь слово в слово. Знаю, скажешь, что умное повторить не грех. Не терзайся. Реальная жизнь меня не слишком вдохновляет, я верю в чудо, жду его и дождусь!

Ну и поставила ее на место. Всыпала, чтобы не заносилась… И окунулась в свой мир. Но почувствовала одиночество. Оно ведь в голове… Наверное, внутри каждого человека есть зона, в которую и самому заглядывать не стоит».

Дождалась… Боже, мой! Голова разламывается от боли! С ума сойти можно. Кошки на душе скребут… Маму помню, квартиру, обвалившуюся штукатурку в углах комнаты, на потолке, остатки грязных обоев столетней давности. Еще свой страх перед побоями пьяного отца, дрожь в коленках… Гулял. Его не трогали мамины слезы, он не нуждался в ее прощении. Я маленькая была, но все понимала. Хорошо, что слинял. Но квартиру пропил. Несчастливая карта маме выпала. Вадик так говорил. И все-таки память сохранила о ней в душе что-то доброе. Жалела меня.

Мама! Мамочка! Как мне жить дальше? Помыкалась я достаточно. Не хочется думать. Пропасть бы, чтобы не было забот. Кто виноват в моих бедах? Так уж складывается, что я всегда крайняя в любых происшествиях. Вечно все напраслину на меня возводят. Считают, что шишку на ровном месте из себя корчу. И с учителями не столковалась. И в училище, куда направили после школы, не имела желания учиться. Но там был настырный Вадик из нашего детдома, была его компания. Недобрый случай свел нас, когда я была еще в пятом классе. Защитил от хулигана, а потом сам приласкал.

Конечно, классная – нервная, замученная тетка – пыталась внушить мне, что работа – главное в жизни, но не сумела. Бедная, безмужняя неудачница! А училка по литературе все о красоте природы толковала. Высокие слова говорила. Считала, что у меня есть природные способности. Но не воспринимала я ее слов. Другая шить пыталась учить, мол, хорошая профессия, хлебная. Не понравилось. И Ванька с Саньком – бывшие одноклассники, мечтающие об общем строительном бизнесе, – не прельстили ролью бухгалтера. Я не знала, чего хочу, знала только, чего не хочу…

Во время учебного года, еще кое-как подчинялась общему течению воспитательного процесса, автоматически, хотя и не часто, посещала занятия, а лето окончательно выбило из наезженной колеи. На работу устраивали, но рабочих мест хватило только шустрым, а я «сплю на ходу». Такая никому не нужна. Стипендия быстро разлетелась. А каникулы длинные. Ванька с Сашком позвали с собой на стройку. Пошла. Не получилось. Мастер в контору зазвал, приставать стал, денег обещал. Старый потрепанный черт, а туда же! Мать его за ногу! Еще Вовка пытался подступиться. Рогом пер. Холодно отшила, отставила. Сосунок! Невезучая я. Шваль всякая пристает. За что мне такое? Я же никого не трогаю, никому ничего плохого не делаю.

Всегда считала, что главное, чтобы в душе скотства не было и зловредности. Но ведь испытывала же позорное, тайное, подленькое наслаждение, когда Вальке не повезло с институтом. Испытывала. Не подлежит сомнению: Валька выгодно отличается от всех. Свысока на всех смотрит. Сногсшибательная, но до принцессы ей далеко. Личико ангельское, а характер непростой. Властная. Думала, не позволит ситуации выйти из-под контроля. Не сложилось. А другим условия диктует. И в этом она вся. Неуютно я с нею себя чувствовала, вот и ушла в другую комнату жить, чтобы спокойнее было. Шпыняла меня как мальца. Я разозлилась и за волосы ее…

Учить меня бралась, дура!

– Ни в какие ворота не лезет твое поведение. Каким инстинктам ты повинуешься? Общая беда должна нас сближать, заставлять дорожить подругами, держаться друг друга, а ты не слышишь ничьих слов. Не поддавайся на условия Вадима, не вяжись с ним, не трать времени попусту. Он по черствости своей неразвитой души не понимает тебя и губит. Ничем не погнушается, ни перед чем не остановится, если ему приспичит, и не шибко о тебе тужить будет. Он не способен на великодушие. Легко живет настоящим. Ты же не станешь отрицать, что я права? Я бы на твоем месте сторонилась его. Доведет он тебя до тюрьмы. Слышала, какие грешки за ним водятся. У тебя с ним игра в поддавки? Ты из-за угла пыльным мешком стукнутая, если веришь во все, что он тебе говорит. Разводит он тебя. Когда умнеть начнешь?

А я ей, недолго думая: