Frozen

– Ты как? Цела? Ну, ты мать, распелась! Чуть землетрясение не вызвала.

Меня выводят из пещеры. Вижу, что возле бедолаги хлопочут ребята помощники, и почему-то оператор с осветителем.

Раненый парень в себя не приходит, и мы принимаем решение срочно эвакуироваться. Раненого нужно срочно в госпиталь.

Народу в вертолете много. К нам еще подсели какие-то туристы. Когда выходила из вертолета после того как вынесли раненого, заметила мужчину, одетого в средневековую одежду. Не поняла, сколько всё же переодетых парней было на площадке и в пещере, но Оста спрашивать не стала. Он был явно не в себе от пережитого. Как схватил меня в объятия в вертолете, так и держал пока не пришли в гостиницу. Только проводя меня до двери номера, произнес:

– Когда я услышал обвал в пещере и понял, что ты там, я думал, умру на месте. Сердце оборвалось. Ты молодец, сориентировалась, забралась под скалу. – Нежно поцеловал в лоб.

На следующий день я поймала помощника, который переносил раненного, и спросила как дела у пострадавшего. Он сказал, что после доставки в госпиталь они его судьбой не интересовались. Я предложила сходить в госпиталь, помощник не отказался.

В госпитале доктор, явно из местных, дружелюбно рассказала, что у парня несильное сотрясение мозга, но она не может объяснить, почему он не понимает, что ему говорят и не помнит, что произошло.

– Странно, – сказал помощник, – когда я вчера набирал массовку, все говорили по-английски. Мне сложности с переводом на площадке не нужны.

Доктор разрешила пройти в палату к пострадавшему.

Сегодня при хорошем освещении мне его удалось рассмотреть. Высокий, крепко сложенный мужчина возраста тридцать пять плюс. Копна темных длинных волос перехвачена медицинской повязкой, густая растительность на лице. Сегодня он был в больничной одежде, поэтому образ средневекового вояки, запечатлевшийся у меня в памяти, развеялся.

Мы вошли тихо и я рассматривала его, некоторое время, пока он не открыл глаза густо-серого цвета, о таких говорят – стальные. Он увидел меня и, мне показалось, улыбнулся. Я присела на краешек кровати и хотела взять его за руку, но он потянул руку к моему лицу и, приложив ладонь к моей щеке, произнес, что-то вроде:

– Фарефлай фа син пио[8 - Firefly, tha sinn be?…]…

В тот момент я попустила незнакомые слова мимо ушей, потому что доктор стала спрашивать, как его зовут. Я взяла его за предплечье и повторила вопрос доктора, проговаривая каждое слово.

– Как тебя зовут?

Он ничего не сказал, только смотрел на меня посветлевшими серыми глазами. Я отпустила его руку. Доктор продолжала.

– Нам придется его выписать. Документов нет, страховки нет. Я не могу его держать, у нас нет благотворительных мест.

– Мы оплатим, – поспешно сказала я. – Я оставлю реквизиты компании. Германской компании, подойдет?

– Конечно, подойдет! – оживилась доктор.

– Только, пожалуйста, не выписывайте его больного, то есть, пока не поправится.

– Пойдемте, оформим документы на оплату, – живо взяла меня в оборот доктор.

Я пожала бедолаге предплечье, ощутив упругость мышц, и помахала рукой.

Помощник пошёл в гостиницу, а я еще двадцать минут заключала соглашение на лечение пострадавшего в пещере. Когда с оформлением договора было закончено, я попросила у доктора конверт, который она дала без всяких расспросов. Я открыла кошелек, в котором оказалась тысячная купюра. Её-то я и вложила в конверт и, не запечатывая, попросила доктора передать пострадавшему. Та пообещала это сделать при выписке.

9

Уютный домашний ужин в берлинском доме. Как долго я добиралась домой. После Гренландии Ост провез меня с гастролями по Норвегии и Швеции, в итоге дома в Берлине я появилась только в начале мая.

Я в красках и лицах рассказываю семье о своих гастролях и, в том числе, о случае в пещере.

Падя Зиль, увлеченно наматывая макароны на вилку, спрашивает:

– Что с этим мужиком-то? Живой?

– Да. С ним все в порядке. Мы на следующий день ходили к нему в госпиталь. Врачи говорят, что сотрясение несильное, только он потерял память и как будто не понимает по-английски.

– Так он, наверное, местный, – пояснил Зи, они там не всегда по-английски понимают.

– Нет, он неместный, у него вполне европейская внешность. Хотя помощники говорят, что вообще не помнят, чтобы нанимали его.

– Интересно… В ледяной пещере, говоришь, – протянул па.

– Когда вы к нему ходили, он был в сознании? – спросила ма. – Что делал?

– Был в сознании, – я попыталась воспроизвести в памяти нашу встречу, – лежал с перевязанной головой. Когда услышал, что мы вошли, открыл глаза, протянул ко мне руку и сказал: «Фарефлай фа син пио», – воспроизвела я, как помнила, звучание фразы.

Мама нахмурилась.

– Еще раз и медленно.

– Фарефлай фа син пио…

– Светлячок, мы живем…, – мама переглянулась с па. Повисла пауза.

– Он меня назвал Светлячок? – я перевела глаза с мамы на па. – Джейкоб Брюс? Я бестолковая…

– Нет, ты толковая, это обстоятельства складываются так, что не сразу можно понять. – Произнёс Зи, вздохнув, и добавил бодрым голосом. – Кстати, что ты там говорила про свой новый клип, покажи. Заодно разглядим этого мужика…

– Да он набрал за первые десять дней 10 500 000 просмотров!! – Я быстро вывела с Трубы изображение на стену в Визор.

Вот я стою, осматривая пещеру, и начинаю петь. Вот камера скользит по сводам зала, как будто повторяя мой взгляд. Фантастическая пляска радуг на льдинках и сосульках. Камера взяла моё лицо с длинными ресницами «покрытыми инеем», скользнула по косам в самоцветах. Самоцветы заблестели как льдинки. Вот я усилила голос и камера поймала момент, когда лопнуло ледяное оконце (как они это сделали, ведь в пещере кроме меня никого не было?) Камера поймала и тряску пещеры и падение глыб. Вот на словах «If I could melt your heart, We'd never be apart Give yourself to me You hold the key» я дотрагиваюсь до лежащего мужчины и слушаю его сердце. Камера переходит на окровавленный висок. Потом опять я с куплетом о том, что нет смысла искать виноватого, я страдаю также сильно и мое сердце будет разбито, пою в центре пещеры, снова трескаются льдинки, но уже другие и в другом месте. Следующий кадр пострадавшего в госпитале приводят в себя, кардио-аппарат с пульсирующими зубцами. И все заканчивается на кадре где я, прижимая руки к груди и опуская ресницы, произношу: «If I could melt your heart…».

Родственники разразились аплодисментами.

– Классно! – крикнула мама и обняла меня. – Ты у нас такая красивая! Ну, мужчины, что вы молчите?

– Клип – шедевр! – высказался Зи. – Сестренка, но после просмотра клипа, мне кажется, что этот мужик просто фейк. Твоя съемочная группа тебя протроллила насчет неизвестного мужика, попавшего под обвал. Все так и было задумано. Ты рассказываешь, что все внезапно обвалилось, но съемка явно с двух камер и разных ракурсов. Так что у них уже заранее стояли камеры по пещере, но это еще раз подтверждает, что все постановка! Расслабься, этот мужик не Брюс. Выдохни!

– А можно еще раз, – попросил па.

Зи еще раз включил клип. В этот раз мы смотрели с остановками, разглядывая каждую трещину и каждый камень.

– Вот эта стена рассыпалась и она похожа на дракона! – я остановила клип на месте, где камера скользит по стене. – Еще когда на неё упали солнечные лучи, мне показалось, что подо льдом чешуя дракона.

– Правда похожа, – согласилась мама. – Но если это дракон, то какой большой!

– Не больше меня, – сказал па недовольным тоном, – просто он в ледяной глазури. На нем глазури несколько тонн, за пятьсот-то лет!

Мы втроем переглянулись и попытались сдержать смех. Па нашу мимику уловил и одарил нас взглядом полным укора.