Святой трилиственник

– Друзья, – сказал Виллибальд, – радуйтесь вместе со мною! Страдание мое миновалось, вот моя избранница, мое спасение, подруга, данная мне самим Богом! Она моя! Хотя бы должно было заплатить за нее кровью, сразиться с целым округом, со всем собранием рыцарей и монахов. Будьте готовы, точите мечи, исправьте щиты, панцири и шлемы.

Герсбрук поморщился:

– Виллибальд, – сказал он, – прилична ли благородному рыцарю такая поспешность. Тебя назовут похитителем! Аделина обручница Божия.

Виллибальд. Обручница Божия! Правда ли, Аделина?

Аделина. Спроси патера Феликса и сестрицу Гертруду!

Виллибальд. Но ты сама дала ли какую-нибудь клятву?

Аделина. Никакой, я молчала; мне указали мою келью, подали четки, надели на меня рясу, более ничего. С тех пор молюсь Господу Богу с усердием, живу уединенно, хожу за цветами, стараюсь помогать всякому несчастному человеку, и меня называют затворницею!

Виллибальд. Герман, она свободна. Я не хищник!

Герман. Но она имеет сестер.

Виллибальд. Завтра увижусь с сестрами и буду говорить, как должно рыцарю!

Герман. Но уверен ли ты в собственном согласии Аделины?

Виллибальд. О! Уверен, уверен, как в том, что я живу, что жизнь без неё – мученье! Скажи, милая, – продолжал он, опустив на землю Аделину и с выражением нежности смотря ей в лицо, – что чувствует ко мне твое сердце?

Аделина. Сама себя не понимаю! Еще никогда не испытала я такого сладкого внутреннего смятения; глаза мои наполняются слезами. Унылость и радость в моей душе! Я без трепета не могу почувствовать прикосновения твоей руки. Ах, если это любовь, то я люблю тебя несказанно, пылаю, когда на меня взглянешь.

Виллибальд. О милое признание непорочности! Аделина, чистая, ангельская душа. Моя супруга.

Аделина. Супруга, Виллибальд? Но патер Феликс называет супружество горькою неволею.

Виллибальд. Патер Феликс хочет обмануть твою непорочность. Верь мне, моя Аделина, супружество так же сладостно, как пещерная тень и свежая вода источника для бедного пешехода, которого зной и жара постигли среди песчаной степи.

Аделипа. Ах, могу ли верить.

Пришли сказать, что два монаха из монастыря святой Урзулы стоят у ворот и спрашивают Аделину от имени Гертруды и Бригитты, которых беспокоила продолжительность её отсутствия. Рыцарь Виллибальд велел их впустить.

– Последнее решительное слово, Аделина, – сказал он. – Ты моя?

– От всего сердца и навеки, – отвечала Аделина. Он поцеловал ее в алые уста, накрыл покрывалом.

– Завтра, – прибавил, – увижусь с твоими сестрами. Тут вошли урзулинские монахи.

– Преподобные отцы, – продолжал рыцарь, – вот и затворница, и угодница Бога: взгляд её целителен! Единым словом прекращает она страдания! В знак благодарности моей к Богу обещаю соорудить в храме святой Урзулы алтарь, на котором день и ночь будут гореть свечи. А ты, святая, не забудь обо мне в своих молитвах.

Аделина покорно подала руку монахам, простилась с обоими рыцарями и оставила замок. Виллибальд с высокого терема долго следовал взором за нареченной своей невестою, которая шла тихо, дружески разговаривала с монахами и часто оборачивала прекрасные глаза на высокие зубчатые стены замка Фельзек. Всю ночь провела она беспокойно, видела сны, беспрестанно просыпалась, смотрела, не занимается ли заря; наконец первые лучи солнца ударили в разноцветные стекла маленького окна кельи; она встала, вышла по обыкновению в сад взглянуть на цветы, но возвратилась, забыв поднять розу, нагнувшуюся от ветра. Солнце златило высокие башни замка Фельзек, куда обращены были взоры Аделины, в монастыре начали звонить к заутрене, она не слыхала; вдруг на стене замка затрубили в рог, она вздрогнула, взбежала на кровлю своей часовни и видит на равнине толпу вооруженных, в блестящих панцирях, скачущих во весь опор и перед ними рыцаря Виллибальда. Поравнявшись с кельею и не замечая Аделины, снимает он с себя перевязь, свертывает, бросает в сад и скачет далее; скоро Виллибальд и Герсбрук остановились у двери Гертрудиной кельи, входят; Аделина бежит в часовню, падает на землю перед распятием и молится с теплым усердием.

Гертруда, гордая мечтой о святости, не удивилась посещению Виллибальда, но удивилась его требованию; замужество Аделины, думала она, помрачит навеки славу Святого трилиственника. «Всякий, увидя меня и Бригитту, скажет: не добродетель и приверженность к вере, но старость – хранитель их целомудрия». Такая мысль возмутила её надменное сердце. Она обошлась очень сухо с Виллибальдом, отвечала двусмысленно – ни да, ни нет, говорила о препятствиях, о данном обете вечного целомудрия, о том, что скажут свет и преподобные отцы монахи; рыцарь разгорячился, начал грубо спорить и, наконец, сказал, что Аделина с ним согласна, что она будет его женою вопреки всем лицемерным богомолкам и монахам, что он соглашается ждать не более трех дней, ибо он хочет непременно услышать ее последний ответ, благоприятный или неблагоприятный, для него все равно, потому что он решился, чего бы то ни стоило, вступить в супружество с её сестрою. Он оставил Гертруде пятнадцать своих служителей, велел беречь келью Аделины, а сам вместе с остальными и рыцарем Германом поспешил в замок Фельзек.

В сердце Гертруды, оскорбленной и мстительной, кипела ярость; она дала знать Бригитте, что ее обидели. Патер Феликс, который всякий день, отслужив заутреню, её исповедовал, сам явился минут через десять после Виллибальдова отъезда. Начался кровавый суд над Фельзеком. Гертруда самыми черными красками описала его любовь, его дерзкие и обидные слова насчет монахов, его неуважение к Святому трилиственнику; старалась внушить Бригитте, что слава их набожности погибла, если которая-нибудь из сестер предпочтет удовольствия брака великому имени святой угодницы, а патеру, что монастырь их лишится богатого наследства, если Виллибальд, сделавшись супругом Аделины, захочет требовать её имения.

– Видите ли, преподобный отец, – заключила она, – польза небес и собственная ваша польза непременно требуют, чтобы вы предали проклятию и отлучили от церкви этого дерзкого нечестивца, богоотступника, врага священных служителей веры.

Патер Феликс. Трудно, святая Гертруда, написать приговор отрешения или предать проклятию Виллибальда, но я не предвижу никакой от этого пользы. Времена переменились, и благочестие рыцарей уж не видать; теперь ни один не вздумает поддержать стремена преподобному отцу игумену, когда он хочет поехать на соколиную охоту, сойти перед ним с коня, просить на коленях его благословения, целовать полу его рясы. Смирные овечки сделались страшными волками в Палестине; счастие и слава их возгордили; они смеются над нашим проклятием, хотя очень часто слышат у обедни: «Божий гнев на того, кто защитит или укроет отверженного церковью».

Гертруда. На что же решиться, патер?

Патер (вполголоса). Разве забыла святая Гертруда, что есть кинжалы и тайные убийцы. Виллибальд и Герман – давние враги монастыря святой Урзулы: еще тогда клялись они его разорить, когда преподобные монахи на пользу Церкви Божией удержали залог, оставленный им рыцарями перед отшествием в Палестину. Господь Бог покарал Виллибальда безумством, а Герман без помощи его не смеет вооружиться. Крови, святая Гертруда!

Гертруда. Крови, патер! Во имя Божие!

Бригитта. Убийство? Нет, преподобный отец, ради Бога, пощадите его! Разве темницы монастырские все развалились.

Гертруда. Крови, говорю, Бригитта, (вполголоса) или – берегись, одно слово, и Святой трилиственник разом двух листов лишится. Чью перевязь нашла я вчера на твоей постели.

Бригитта. Крови, крови, Гертруда.

Патер. В какое время?

Гертруда (поспешно). Завтра ввечеру.

Бригитта. Холодно. (С принуждением.) Так, патер, завтра ввечеру.

Патер. Кончено дело. Он погиб! Завтра ввечеру увидите у ног своих его череп. Теперь исповедайтесь, святая Гертруда.

Бригитта вышла, Гертруда упала на колени, и патер Феликс дал ей свое отеческое разрешение.

Между тем Аделина грустила и плакала, рыцарь Виллибальд проскакал назад и прямо в замок Фельзек. Что помешало ему заехать, для чего вооруженные оставлены у кельи? Сердце предсказывало ей горести, Гертруда противится, Виллибальду отказано. Время казалось ей несносно долгим; она ждала с нетерпением, чего и сама не знала; во всю ночь не сомкнула глаз, вздыхала, молилась, вставала с постели, смотрела, не светит ли солнце на отдаленных зубцах башен, ложилась опять и не могла заснуть. Заря занялась, окрестности открылись, но все было пусто, никто не ехал по дороге, звонкий Виллибальдов рог молчал, служители, оставленные им у кельи, были погружены в глубокий отдых; один, равнодушно опершись на копье, насвистывал песнь, всё казалось спокойным, и сия всеобщая тишина ещё более пугала Аделину. Вышед в цветник, она увидела своих голубков, печальных и опустивших крылья: бедные целый день не имели пищи, Аделина забыла их покормить! Она возвратилась в келью, вынесла им пшеницы и залилась слезами. «Ах! что со мной будет, – подумала она, – всё предвещает несчастие!» Около вечера пришла к ней Гертруда; бледное лицо и горестное молчание Аделины обнаруживали внутренность её сердца; Гертруда, не входя ни в какое объяснение, твердила, что нет ничего дороже свободы и тягостнее супружеского ига. Между тем патер Феликс готовил исполнить гибельный план убийства.

Не в дальнем расстоянии от замка Фельзек в узкой долине у быстрого водопада находилась мельница, опаснейшая для путника, принужденного в ночное время искать в ней убежища. Неприступной крутизны, покрытые сосновым бором, пустынные, темные и дикие утесы грозно возвышались с обеих сторон, и солнечный свет только в полдень, на одну минуту рассеивал мрачный сумрак в окрестностях их разлитый. Воды, приводившие в движение мельницу, бежали с высокой скалы, гремя и ломая деревья, и, слившись в мутную реку, текли из долины через расселину утесов, страшно высоких, с обеих сторон наклоненных и образующих над рекою свод. Одна узкая опасная тропинка оставалась между водою и скалами. Обитатель такого места не мог быть другом людей. Слухи носились, что ни один путешественник, случайно зашедший в долину, из нее не возвратился, что все достались в жертву хищному содержателю мельницы, который грабил и резал, не опасаясь нападения: с одной стороны быстрая река заграждала вход в долину; спустивши воду, он мог на несколько часов совершенно затопить тропинку; с другой – на высоте у леса над самым входом, столь же узким, как и первый, была высокая башня с железными опускающимися решетками, неприступными для того, кто хотел войти в долину или из неё выйти. Напротив башни, в диком кустарнике виден был развалившийся терем древнего разбойничьего замка, страшный, пустой, уединенный. Там, говорило суеверие, живет мертвец; в глухую полночь скитается он среди развалин, воет, зовет проезжих и душит всех, осмелившихся приблизиться к терему. Долина была известна под именем Чёрной долины, а терем называли Теремом смерти.

Мельнику Чёрной долины, тайному палачу монахов урзулинских, которому вперед на пятьдесят пять лет дано было разрешение грехов, поручил патер Феликс убийство рыцаря Виллибальда. В замок Фельзек является незнакомец, кланяется Виллибальду от рыцаря Бернарда Вальдека, его сродника и товарища в походе против неверных, сказывает, что рыцарь Бернард хотел посетить его сам, но вдруг занемог и принужден был остановиться на мельнице Чёрной долины, где ожидает Виллибальда, надеясь, что он не откажется навестить старинного своего приятеля в болезни. Виллибальд, не подозревая обмана, сказал, что будет очень скоро, отправил посланника вперёд, велел оседлать себе коня и, не дождавшись возвращения Германа, которого в то время не случилось в замке, поехал один на мельницу.

Время приближалось к сумеркам; воздух был душен; на краю горизонта бродили тучи, гремел отдаленный гром и молнии временами сверкали. Виллибальд надеялся до грозы поспеть в долину; колол шпорами коня, скакал во весь опор и скоро увидел себя у башни с тяжелыми опускными решетками; но буря свирепствовала уже во всей своей силе, дождик лил ливмя, ветер ревел, громовые удары один за другим падали на утесы, все небо было затянуто черными тучами, повсюду царствовала тьма, которую молнии, сверкающие поминутно, страшным образом рассекали. Виллибальд укрылся под сводом башни; вдруг слышатся ему голоса, мешающиеся со стуком мельничных колес, скрипом нагибаемых сосен, с шумом дождя и ветра. Буря их заглушает, но следующие слова доходят до ушей рыцаря:

– Виден ли Фельзек? – спрашивает один голос.

– Темно! – восклицает другой.

– Он будет наш, – говорит третий, – молнии светят ярко.

Виллибальд содрогнулся, остановил коня, но что делать? Ехать вперед или скакать назад, остаться, но мысль об Аделине понудила его искать спасения в бегстве; поспешно поворотив, приближался он к выходу, вдруг страшная молния растворила небо, и прежде, нежели гром успел ударить, на башне послышалось восклицание: «Он здесь! Он здесь! Опускаю решетку». Она загремела, и рыцарь остался заключенным. Ударил он коня и поскакал под проливным дождем, зная, что был ещё узкий выход на другом конце долины в Расселине ужасов, но вздутая вода затопила уже тропинку, река струилась в расселине, и волны с ревом и пеною в неё стремились. Тут Виллибальд почувствовал весь ужас своего положения: он был во власти убийц, без панциря, вооруженный одним мечом; спасение казалось невозможным. Но сколь прискорбно было расстаться с жизнью, к которой любовь Аделины привязала его такими сладкими узами. Под громы и молнии в ужасном мраке скитался он по долине; искал и не находил выхода; буря свирепствовала, дождем промочило его до костей, ветром сорвало с него шлем; наконец мало-помалу все утихло, но мрачная ночь уже покрывала долину. Рыцарь ехал, не зная сам куда. Вдруг блеснула отдаленная молния. Он увидел, что находился в двух шагах от древнего развалившегося терема. Рыцарь соскочил с коня, которого прогнал в долину, и, обнажив меч, побежал в развалины. Он затрепетал, почувствовав под ногою что-то круглое и ощупав человеческий череп. Раздались голоса: «Смотри, смотри, – воскликнул кто-то, – не он ли плывет через реку! Стреляй в него, Беппо!». Голос умолк, и через минуту послышалось рыцарю, что натянули лук и засвистела стрела. Взошел месяц, долина покрылась бледным светом. Виллибальд выглянул в окно, у самой реки стояло несколько мельничных служителей с длинными шестами, они старались вытащить на берег его коня, который в темноте оборвался в воду. «Рыцарь ушел», – сказал один. «Не может быть, – отвечал другой, – все выходы заперты. Он, верно, в долине; ищите». Служители разделились, некоторые побежали к мельнице, два приближались к терему. Виллибальд нагнулся, и кости под ним затрещали. «Слышишь, – воскликнул один, – в тереме опять не смирно; стучат костями; опять начинает мертвец играть черепами. У меня волосы становятся дыбом, когда взгляну на этот терем». «Страшно, – отвечал другой. – Этот стук не предвещает ничего доброго. Ищи, кто хочет, Фельзека, а я боюсь». Рыцарь, услышав последние слова, сильнее застучал костями и выставил из-за стены один череп. Служители, оглянувшись, оцепенели, крестились, начали кричать и, наконец, опрометью побежали назад к мельнице. Рыцарь, дождавшись глухой полночи и видя, что на мельнице огонь потух, решил выйти из терема; привязал к голове череп, лицо укутал перевязью, оставя небольшие отверстия для глаз, в одну руку взял несколько костей, а в другую меч и, так преобразившись в ужасного обитателя развалин, пошел прямо к решетке; но она была опущена, и сильная рука исполина не могла бы её подвинуть; он побежал к расселине утесов, но бурный поток все еще с прежней силою в нее низвергался, и узкая тропинка была сокрыта под пенистыми волнами. Нигде не представлялось спасения. Опять Виллибальд принужден был возвратиться в терем; лег на груду человеческих костей и поручил себя Богу и Аделине, но сон не смыкал ему глаз на сем ужасном ложе, воздвигнутом смертью.

Занялась заря; несколько служителей прошли от мельницы к башне. Рыцарь Виллибальд, мучимый голодом и жаждой, смотрел сквозь трещины древних стен; в долине показался пилигрим; подходит к страшной решетке, вдруг падает, стрела пронзила ему грудь; как волки, бросились на него убийцы, отрубили ему голову, обезобразили черты лица. «Теперь, – сказал один, – кто хочет, доказывай, что это голова не Фельзекова». Другой бросил туловище в терем. Рыцарь терзался, видя перед собою несчастную жертву, плакал без стеснения, и слезы его мешались с кровью, которая дымилась и орошала труп, ещё трепещущий и не охладевший. Он клялся отомстить убийцам, если только Провидение определило спасти его от их железа. Солнце взошло высоко; долина кое-где покрыта была полосами света; рыцарь чувствовал голод, язык его прилип к горлу; он решил обыскать карманы убитого пилигрима; нашел в них хлеб, который съел с жадностью, и никогда пища не казалась ему такой вкусною. Наконец ужасный день приближался к вечеру; Фельзек решил испытать последнее средство спасения и, в случае неудачи, возвратиться в мельницу, заколоть мельника и самому погибнуть. На башне у входа видел он только одного служителя, которого не боялся, потому что решетка была поднята; надел на себя власяницу убитого пилигрима, закутал опять голову в перевязь, подмышку взял череп, вооружился мечом и вышел из развалин. Месяц был еще на восходе и бледно озарял дорогу рыцаря, проглядывая сквозь рощу. «Смотри, – закричал на мельнице голос, – вчерашний пилигрим ожил чудесным образом и несет подмышкой голову». «Скорее, лук и стрелу!» – воскликнул другой. Виллибальд прижался к утесу; стрела просвистела над его головой, и он продолжал приближаться тихим шагом к башне. Сторож, увидев страшного мертвеца, начал творить молитву и зажал глаза; рыцарь невредимо прошел под свод и миновал решетку. Увидя себя на свободе, он пустился бежать во всю прыть, благодаря Бога за свое избавление, но в темноте ночной потерял дорогу; на рассвете дня увидел себя в незнакомом месте; он видит рощу, из-за которой выглядывали шпицы замка. Он шёл, задумавшись, вдруг окружила его толпа вооруженных: «Это он!» – воскликнули все в один голос, схватили его, перекинули через седло и поскакали с ним во весь опор к роще.

Ввечеру того самого дня, который назначен был для убийства, патер Феликс и добрая сестра Бригитта сошлись в Гертрудиной келье и с нетерпением ожидали известия о том, что дерзкий хулитель Святого трилиственника уже не существует на свете. Они сидели в глубоком молчании; мрачность изображалась в их смутных взорах. Отворяется дверь кельи, входит Аделина, унылая и бледная. Целый день, как и накануне, ожидала она своего рыцаря; но рыцарь не приходил, и сердце ее мучилось; она вздыхала, плакала, переходила с места на место, из кельи в сад, из сада опять в келью, нигде не находила спокойствия, боялась уединения, страшные предчувствия наполняли ее душу, и в горестной тоске сердца она решилась искать убежища в объятиях Гертруды: милая безмятежная невинность с любовью прижималась к своему губителю. Гертруда встретила ее с суровою важностию; говорила о святости обетов, Аделина слушала в молчании и вздыхала: увы! Перед глазами её в ту минуту носился прелестный, навеки незабвенный образ Виллибальда, и слезы тихо выкатывались из длинных, опущенных ресниц её, орошали грудь, полную любви и скорби. Вдруг застучали сильно в дверь. Аделина побледнела, боялась встать и с робким ожиданием смотрела вслед за патером и Гертрудою, которые поспешно вышли. Душа ее предчувствовала нечто ужасное. Патер и Гертруда возвратились; за ними следовал человек сурового вида, в руках имел окровавленный платок; коварное удовольствие оживляло глаза Гертруды и патера.

– Милый друг Аделина, – сказала Гертуда, – имеешь ли мужество мученицы? Готова ли принести жизнь свою на жертву Господу Богу?

Аделина (робко). Сестрица, разве это нужно? Угодна ли ему кровь моя?