Святой трилиственник

Патер. Не кровь, святая Аделина, он требует покорности!

Аделина. Ах! Когда противилось ли мое сердце? Но, патер, в чем состоит его святая воля? Чего он требует?

Патер. Он требует, чтобы ты спокойно выслушала этого человека.

Аделина. Готова слушать. Но что может сказать мне этот человек, обрызганный кровью, противный моей душе своим ужасным видом?

Незнакомый. Рыцарь Виллибальд…

Аделина. Ах, говори! Я с удовольствием буду слушать! Где видел тебя рыцарь? Где он?

Незнакомый. Ах, святая Аделина, его умертвили.

Аделина побледнела.

– Обманщик, – воскликнула она, – ты лжешь! Ты хочешь моей смерти!

– Вот мое доказательство, – отвечал незнакомец, развив платок и бросив к ногам Аделины мертвую голову и Виллибальдов шлем. Ужас лишил её чувств. Гертруда с любопытством рассматривала окровавленные черты, патер смотрел на Гертруду, а Бригитта невольно трепетала. Несколько минут продолжалось ужасное молчание. Гертруда велела накрыть платком окровавленную голову. Аделина пришла в себя. Долго старалась вспомнить, что с ней произошло, взглянула на патера, затрепетала, закрыла обеими руками лицо, слезы покатились ручьем из глаз её.

– О Боже! – повторяла она. – Его нет! Любовь, надежда, счастие исчезли, исчезли! Все погибло!

Незнакомец. Рыцарь и друг – убийца Виллибальдов. Я нашел его окровавленный, обезображенный труп и голову близ самого входа в Чёрную долину: по одному только шлему я мог догадаться, что вижу перед собою рыцаря Фельзека; за час перед тем повстречалось со мною в густоте леса множество вооруженных и рыцарь, если не ошибаюсь, Герман Герсбрук. Кто знает, может быть, он!

Патер Феликс подал знак незнакомцу, он замолчал и вышел. Аделина была безмолвна, глаза её, устремленные на Виллибальдов шлем, выражали отчаянное уныние; через минуту она встала, вздохнула из глубины груди и, не простясь ни с кем, вышла из кельи. За нею последовала Бригитта.

Между тем похитители Виллибальда скакали с ним прямо в замок, находившийся позади рощи. Рыцарь не мог ни говорить, ни двигаться; ему завязали рот, скрутили руки и ноги; он ожидал с беспокойством конца этого несчастного приключения. Приблизившись к замку, один из вооруженных крикнул: «Нашли! поймали!» На тереме замка явилось знамя багрового цвету, а в одном из боковых окон белое полотно; вороты отворились, выходят несколько служителей; рыцаря окутывают в гробовый покров, несут при звуке труб и бубнов, кладут, развязывают, он хочет говорить, спрашивать, но уже ни одного человека не осталось перед его глазами, он один под мрачным сводом, во гробе, окруженный древними гробницами, и перед ним кусок хлеба с кружкой воды. Сияние дня сквозь узкое окно слабо освещало его темницу; рыцарь встает, хочет приблизиться к одной из гробниц, чтобы рассмотреть герб и узнать, кому принадлежит замок, но крепкая решетка его окружает. Он заперт. Не в силах будучи ее изломать, решил он покориться необходимости, ожидать терпеливо развязки. Сидел, задумавшись, уныло наклонив голову на руки, молчание царствовало в темнице; вдруг отдаленная тихая гармония проникла в его душу: искусная рука играла на арфе и приятный женский голос пел.

Сильный шум заглушил приятное пение: раздался гром бубнов и труб и радостные, торжественные восклицания. Виллибальд не знал, что думать. Пение, восклицания, гробницы – всё казалось ему волшебством. Он бросился на помост и скоро заснул глубоким сном. Настала ночь; незапный стук и яркое блистание разбудили его; подымает голову и видит: решетка отперта, перед ним скатерть, прекрасное кушанье и вино в серебряной чарке; далее, у самой решетки безобразный, горбатый карло с факелом в руке, подающий знак, чтобы рыцарь утолил свой голод. «Где я?» – спросил Виллибальд. Карло тряс головой и не отвечал ни слова. «Где я?» – воскликнул Виллибальд с сердцем. Карло потряс головой, открыл рот, показал, что не имеет языка, и поклонился, прося Виллибальда отведать кушаний, нарочно для него приготовленных. Рыцарь, будучи голодным, начал есть и пить вино, карло, как вкопанный, стоял у решетки и вместо ответа на все вопросы Виллибальда делал знаки или вздыхал. Вдруг содрогнулся, начал вслушиваться, закричал петух, он выскочил в дверь, захлопнул за собой решетку, затушил факел и исчез. Рыцарь остался в темноте, кричал, кликал карлу, но один глухой отголосок раздавался под сводами. Ночь прошла, заря ударила в узкое окно темницы. Поутру подали сквозь решетку хлеб и воду, в полночь она опять отворилась, карло предстал с прекрасным кушаньем и факелом, рыцарь насытился, и карло при первом крике петуха исчез, по-прежнему захлопнув за собой дверь и потушив факел. То же самое продолжалось и в следующие три ночи. На четвертую ночь карло явился в обычный час, но не отворил решетки, боясь, чтобы рыцарь не вырвался, и подал ему пергаментный свиток, на котором были написаны слова.

– Я не умею читать! – воскликнул Виллибальд, не принимая свитка. Слезы показались на глазах карлы, он потупил голову, через несколько минут скрылся и на другую ночь подал рыцарю такой же свиток, на котором были нарисованы два сражающихся рыцаря, перед ними гроб и вокруг них за оградой бесчисленное множество зрителей.

– Кажется, хотят, чтобы я приготовился к сражению? – спросил Вил-либальд. Карло кивнул головой в знак согласия.

Виллибальд. С владельцем замка?

Такой же ответ со стороны карлы.

Виллибальд. За что?

Карло пожал плечами, ударил себя кулаком в сердце и упал на землю, представляя мертвого. Виллибальд его не понял.

Виллибальд. Сам ли владелец замка присылает ко мне с тобою кушанье?

Карло отвечал знаком, что нет.

Виллибальд. А хлеб и воду?

Карло кивнул головой.

Виллибальд. Кто же мой благодетель?

Карло посмотрел ему с удивлением в лицо, но закричал петух… он исчез. Недоумение рыцаря час от часу усиливалось; происходившее с ним казалось ему мечтою; он полагал его обманом воображения и боялся верить чувствам.

На следующую ночь карло пришел ранее обыкновенного; кушанье, принесенное им, было питательнее и в большем количестве, вино крепче и лучше. В минуту выхода упал он на колена, взял правую руку рыцаря, поднял ее к небу, поцеловал, заплакал и скрылся. Но не успел умолкнуть отзвук загремевшей решетки, как снова тихие, сладостные звуки послышались в отдалении, подобно легкому журчанию источника.

Играла прежняя арфа. Сначала трогательные меланхолические тоны; казалось, они изображали жалобы страстного сердца, его желания, потери, уныние. Душа Виллибальдова погрузилась в задумчивость. Вдруг магические струны величественно зазвучали; послышались быстрые, сильные аккорды; казалось, гремели бранные трубы, мечи об мечи ударялись, панцири звенели, и песни торжественные потрясли воздух. Сердце Виллибальдово кипело; руки его невольно искали меча, но через минуту приятная гармония опять заступила место величественной и торжественной, как будто нежная мать усыпляла с песнею своего младенца; струны играли час от часу тише, казалось, сладкие звуки их умирали; наконец едва настороженное ухо могло отделить их от безмолвия, все умолкло; рыцарь, смятенный, растроганный и унылый мало-помалу утихал, погружаясь в забвение, и, наконец, заснул глубоким сном.

Между тем Аделина уединенно тосковала в своей келье. Сердце её казалось увядшим, душа ко всему охладевшей, бремя жизни её утомило. «Счастие мое навеки погибло», – повторяла она и приходила в отчаяние, воображая, сколько времени еще осталось ей мучиться, скитаясь на земле, в которой уже ничто драгоценное сердцу её не существовало. Она хотела молиться; но взоры её с некоторым ужасом отвращались от распятия, перед которым она так недавно простиралась с надеждою, любовью и сладкою благодарностию. Увы! Сама вера в душе её умолкла. Прошел день, наступил вечер, луна сияла ярко; Аделина без всякого намерения оставила келью, приблизилась к саду Гертруды и видит сестру свою с заступом в руке под тенью развесившейся липы. Она пела погребальную песню и рыла могилу; у ног её лежала мнимая Виллибальдова голова и шлем. Лунный свет прямо на них падал. Аделина затрепетала, бросилась к сестре: «О, Гертруда, – воскликнула она горестно, – не отнимайте у меня последнего сокровища!» И прежде, нежели изумленная Гертруда успела опомниться, схватила окровавленный платок, в котором завязана была голова, и побежала назад в келью; там, в уединенном месте, сидя под розовым кустом, вырыла она своими руками могилу и скрыла в ней милые останки того человека, которого почитала погибшим и которого воспоминание казалось единственным благом, оставшимся для неё в жизни. Целую ночь провела она в слезах над могилою; безмолвие полуночи возмутилось её жалобами! Вся природа вокруг неё спала; одно журчание источника, один шорох деревьев сливались с её вздохами, в пустоте рощи слышались отрывистые песни Филомелы; месяц спокойно катился над головой её. Светлый, полупрозрачный сумрак скрывал окрестные горы и рощи; длинные тени простирались по долине. Увы! Горестная душа была нечувствительна к очарованию природы. «Все умерло», – говорила несчастная, окруженная жизнью и красотой.

Взошло солнце и озарило замок Фельзек. Аделина залилась слезами. Ах! Она вспомнила, с каким восхищением за несколько дней она стояла на самом том месте, ждала зари, смотрела на замок; с какой радостью заметила первые лучи, ударившие в угол и в кровлю высокого терема. Вдруг слышится ей лошадиный топот, и она бежит к окну. Рыцарь Герман скакал с толпой вооруженных по долине. Он несколько дней напрасно искал Виллибальда, и, услышав, что рыцарь Отто фон Вульфинген, готовясь иметь поединок, приглашает соседних рыцарей в свой замок, решил ехать к нему в надежде получить какое-нибудь известие о Фельзеке. Он быстро промчался мимо Аделининой кельи.

Тут вспомнила она слова незнакомого, и волосы на голове её стали дыбом. «Я видела Виллибальдова убийцу, – сказала она, – и этот убийца – Герсбрук». Она побежала к Гертруде; Гертруда подтвердила сказанное незнакомцем, которого сама вместе с патером научила обвинить Германа, вечного неприятеля урзулинских монахов.

Новое чувство пробудилось в невинной душе Аделины, чувство ненависти и мщения; в мрачной задумчивости пошла она в келью; навстречу ей попались рыцари и на вопрос, куда они едут, отвечали:

– В замок Вульфинген, рыцарь Отто будет там иметь поединок; с кем, еще не известно; все здешние рыцари должны быть свидетелями суда Божия.

– И рыцарь Герсбрук?

– Вероятно!

Приезжие удалились. «И я там буду, – сказала Аделина, – и я потребую суда Божия». Она заперлась в своей келье и целый день провела в слезах и молитве.

Рыцарь Виллибальд на самой заре пробужден был стуком решетки; вошли в темницу вооруженные люди, подали ему, не говоря ни слова, шлем, панцирь, меч и щит. Рыцарь вооружился; спрашивал, чего от него требуют; никто не отвечал на его вопросы; молча отвели его в отдаленную комнату, заперли на замок, сказав, что освободят, когда наступит время.

Между тем соседние рыцари с оруженосцами и служителями находились уже на площади замка Вульфингена и окружали место поединка, обведенное загородкою. Заиграли трубы и бубны. Является Отто фон Вульфинген, молодой статный рыцарь, на прекрасном коне, с ног до головы вооруженный, кланяется собратьям и говорит: «Привет вам, храбрые рыцари, товарищи и братья; вам, которые видели Святой гроб Искупителя и пролитую кровь за веру! Вы думаете, что я вас призвал в свой замок для игрищ веселых и сражений потешных. Увидите сражение! Но меч не будет притуплён, с копья не сымут железа вострого; поединок не на живот, а на смерть! Кровь обагрит этот песок, моя кровь или убийцы несчастного моего брата!» «Брат твой убит!» – воскликнули рыцари. «Храбрый Адельберт фон Вульфинген убит?»

Отто. Изменою! Предательством! Молчите трубы! Молчите бубны! Словами возвещаю ужасы убийства!

Все умолкло. Вульфинген продолжал: «Рыцари, вы знали брата моего, редкий из вас не видел его в сражении! А кто из вас не любил его за доброе, нежное сердце. Случай познакомил его в Палестине с одним иноземным рыцарем, добрым по наружности, прекрасным собою и в обхождении отменно любезным: этот иноземец казался искренно к нему прилепленным, последовал за ним в Германию, в замок Вульфинген, пользовался его гостеприимством и в благодарность – стыжусь, но должен сказать – обольстил сестру его Гильдегарду. Обманщик имел жену и детей, которых оставил. Коварные слова и приятная наружность его прельстили Гильдегарду. Между тем верная жена об нем тосковала; дети его терпели нужду и притеснения; множество гонцов, за ним разосланных, его искали. От них узнал Адельберт, что мнимый друг его имеет детей и супругу; и сердце его, благородное и чувствительное, закипело гневом. „Оставь мой дом, – сказал он чужестранному рыцарю. – Никогда не соглашусь, чтобы изменник и клятвопреступник имел убежище под моею кровлею“. Что сказать вам ещё, рыцари. Мстительный чужестранец умертвил, умертвил предательски гостеприимного Адельберта, – и горе мне – сестра наша Гильдегарда – его сообщница».

«Ужасно!» – воскликнули рыцари и взоры их воспламенились гневом.

Отпто. Меня, по несчастию, на то время не было в замке. Я возвратился, но уже поздно. Брат мой, окровавленный и бездыханный, принесен был из ближайшей рощи в замок. Чужестранец и Гильдегарда скрылись. Я в ту же минуту послал за ними погоню; их скоро настигли. Гильдегарду поймали, а рыцарь ушёл, но Провидение правосудно: оно помрачило взоры убийце; он потерял дорогу, сам приблизился к моему замку, и люди мои нашли его в той самой роще, где бедный Адельберт изменой его лишился жизни. Рыцари, какое наказание определили бы вы этому недостойному убийце…

Все рыцари. Мщение, мщение! Поединок ни на жизнь, а на смерть.

Отто. Приговор ваш будет исполнен! Преступник здесь! Шесть дней как заключен он в темницу моего замка! Гильдегарда, которой сердце не чувствует раскаяния, всякую ночь присылала ему вино и пищу; я знал это и не препятствовал; справедливость на моей стороне: могу ли опасаться сильного соперника? Будьте свидетели, рыцари… – Отто хотел продолжать, но в ту минуту послышался в народе шум, толпа расступилась, увидели Аделину, бледную, с распущенными волосами, стремительно приблизившуюся к загородке; она сама её отворила и, выступив на середину площади, воскликнула: «Рыцари! Правосудия и мщения! Пускай снимут с Герсбрукова щита рыцарский герб! И выгонят его из общества благородных рыцарей! Герсбрук – убийца, и тот, кто терпит его с собою, его сообщник! Он умертвил Виллибальда Фельзека, моего жениха, благороднейшего из рыцарей!» Герман содрогнулся; поспешно закинул забрало шлема, выехал вперед, воскликнул: «Вы слышали обвинение? Оно ложно! Клянусь Богом и всеми святыми! Кто твои свидетели?»

Аделина. Бог и этот окровавленный шлем! Смотри и содрогнись!

Аделина бросила к ногам Германа Виллибальдов шлем; он узнал его, поднял, долго рассматривал и, наконец, сказал: «О, Виллибальд, тебя нет, и меня называют твоим убийцею! Ты призываешь Бога в свидетели, Аделина! Но он имеет громы! Пускай сражает ими виновного». Страшное молчание, все трепетали. Аделина подняла руки к небу с горестным видом; Герман устремил на него ясные, изображающие спокойствие взоры.

Герман. Божий гром молчит, Аделина! Кто из людей мои обвинители?

Аделина. Сестра моя Гертруда.

Герман. Расступитесь, рыцари!