Морская дева

Через минуту в зале вспыхнул свет. По шуму, доносящемуся из-за занавеса, музыканты поняли, что в зал стал прибывать народ. Юра, самый нетерпеливый и любопытный, решил найти возможность оглядеть публику. Он нашел таки неприметную щель.

– Слушайте, – с восторгом и волнением комментировал он, – да тут такая публика собирается! Офицеры в чинах, да с женами, да с красивыми! И детей полно, заняли первые ряды. А мы-то думали, что будем играть только для славных матросов Военно-Морского флота… О, Миша! Ты знаешь, кого я углядел в пятом ряду? Девушку, для которой ты так старательно играл на вечере отдыха. Сейчас она выглядит совсем по-другому, шикарная красавица!

В это время Миша осторожно ощупывал языком внутреннюю поверхность губ, на которых остались стойкие отпечатки его зубов. На этот раз ощущения были болезненные. Он понял, что перетрудил свои губы перед концертом. Но реплика Кочкина заинтересовала его, и он подошел посмотреть в щель между занавесями.

– Дай посмотреть.

– Ваша юная красавица сидит в пятом ряду справа. Но не злоупотребляйте, пожалуйста, моим терпением, – подчеркнул Юра свое право собственности на щель.

Миша выглянул в зал, и ахнул. Народу набилось полный зал. Его встревожила мысль, что при таком скоплении публики акустика, от которой он был в восторге на репетиции, исчезнет. «А еще эти губы… Как же я буду играть?» – озабоченно думал он.

Девочку он узнал, но на этот раз она действительно выглядела замечательно, и казалась гораздо старше. Очевидно, сыграли роль пышные, пшеничного цвета волосы, мягкими волнами рассыпавшиеся по плечам, и скромный макияж лица. На «Петропавловске» она была без этих атрибутов красоты, и казалась совсем девчонкой. Сейчас ее женственность бросалась в глаза.

Рядом нетерпеливо переминался Юра, и Миша, озабоченно вздохнув, направился к Ботову.

– Коля, выручай, акустика исчезла напрочь, а у меня губы болят. Все соло твои. Я, наверно, играть не смогу.

Коля подумал, и сказал:

– Коньяк. Ящик.

– Не будь сволочью, – расстроено ответил Миша.

– Что, все так плохо?

– Да, боюсь, что не возьму «фа» второй октавы.

– Ладно, выручим, Юре тоже скажи, чтобы поддержал.

На сцену поднялся деловитый мичман Василий.

– Если у вас все готово, я открываю занавес.

Музыканты ободряюще переглянулись, взяли инструменты и заняли свои места. Когда занавес раздвинулся, сцену ярко осветили софиты, и зал для музыкантов потонул во мраке. Миша поприветствовал публику, поздравил всех с праздником. Марина прочла стихи, соответствующие моменту, а Лебедев взял долгий, низкий, вибрирующий аккорд, и зазвучала песня «Усталая подлодка». Исполняли ее Рекунов и Ботов, Марина сопровождала голосом их выступление. После этой песни оркестр сыграл несколько вещей из своего обычного репертуара, чередуя песни и инструментальную музыку.

Потом Марина сказала:

– Мы надеялись, что в зале будут дети, и очень рады, что вас здесь так много. Специально для вас мы подготовили детскую ирландскую песенку.

Песня понравилась не только детям, и с этого момента у музыкантов установился с залом приятный контакт.

Мишу с одной стороны радовало, что все идет гладко, даже солистка ни разу не вступила поперек такта, и в то же время он чувствовал, что играет на пределе. Пытаясь сдержать предательское шипение, он изо всех сил растягивал губы. Он был вынужден теснить Ботова, чтобы играть в его микрофон, потому что звук своей трубы он почти не слышал. А через микрофон труба звучала жалко и неестественно. Глаза музыкантов привыкли к темноте в зале, и Миша изредка посматривал в сторону девушки виноватым взглядом. И когда он в очередной раз глянул в ее сторону, то с некоторой досадой, и в то же время с облегчением увидел, что кресло девушки опустело. Играть оставалось еще минут десять, хотя Миша уже давно утратил интерес к этому концерту, и с нетерпением ждал его окончания. Зрители аплодировали каждому исполненному произведению, но Мише казалось, что аплодируют они только из сочувствия к оркестру. И настроение у него было «на нуле».

Когда, наконец, концерт закончился, Миша, дождавшись, когда зал опустеет, незаметно покинул своих коллег. Они оживленно обсуждали подробности, и, отнюдь не считали, что концерт провалился. Но Мише хотелось побыть одному. Чувствовал он себя отвратительно. Выйдя из бомбоубежища, он увидел девушку, которая была здесь явно не случайно. Встретившись с ним глазами, она покрылась ярким румянцем, тем не менее, смело шагнула ему навстречу:

– Я слышала вашу репетицию, – торопливо и с волнением сказала она, – потихоньку пробралась в зал еще до начала концерта, вы меня, кажется, не заметили. Играли вы тогда замечательно. Вашу трубу я слушала с восторгом. Знаете, я поняла, что случилось во время концерта. Я знаю, что для трубы необходима хорошая акустика, а она как раз таки и исчезла в этом наполненном публикой зале. Мне было больно смотреть, как вы переживаете, и поэтому я ушла. Но мне хотелось поблагодарить вас за то удовольствие, которое мне доставила ваша труба тогда, на теплоходе, и сегодня на репетиции.

У Миши потеплело на душе, хотя странное поведение этой девочки привело его в растерянность.

– Как зовут вас, юная Нимфа? – Спросил он, придя в себя.

– Меня зовут Светлана, – улыбнулась девушка, – а вас как зовут?

– Михаил Стрельцов. Не ожидал услышать такую лестную оценку от юной красавицы. Особенно сегодня, – усмехнулся он, – спасибо вам, вы первая, кто так высоко оценил мои скромные способности. Спасибо, и всего тебе хорошего, добрая юная фея. Будь счастлива.

Девочка улыбнулась ему в ответ, неуверенно повернулась, и направилась к поселку. Миша сел на подвернувшийся камень и закурил. Неожиданное появление девочки нарушило его планы безутешно оплакивать свой провал на концерте. Ей удалось развеять его мрачные мысли, и он невольно улыбался, вспоминая ее торопливые слова. А скоро из бомбоубежища шумно вышли его коллеги. Увидев Мишу в позе страдающего «Мыслителя», Саша Лебедев деловито обратился к Кочкину:

– Юра, ты у нас самый сердобольный. Намыль-ка веревку для друга!

– «Услужливый дурак опаснее врага». Спасибо за заботу, но меня уже утешили более гуманным, я бы даже сказал, очень приятным способом.

Парни переглянулись, а Миша, легко поднявшись, направился к поджидавшему их УАЗику. От шутки Лебедева его меланхолия испарилась окончательно.

Глава 2

Южные широты

В начале осени «Петропавловск» стал готовиться в рейс на Новую Зеландию. Время от времени крупная рыболовная организация «Океанрыбфлот» фрахтовала судно для смены экипажей больших морозильных траулеров, работающих в южном полушарии. Перед каждым рейсом за границу на судах Камчатского Морского пароходства происходило то, для чего в мореходной лексике подходящего слова нет. Никто, начиная с капитана и стармеха, и кончая уборщицей, не мог быть уверен, что перед самым рейсом его не спишут с судна. Причиной списания мог быть какой-либо эпизод пятилетней давности, в основном – зафиксированный факт распития спиртных напитков на судне.

Таким образом, многочисленный аппарат руководства и береговых служб внедрял в экипажи судов нужных людей: родственников, друзей, любовниц.

Наиболее конкретно эта практика проявлялась на пассажирских судах, потому что кроме береговых служб, своих людей нужно было пристроить еще и судовой администрации. Дирижером этого омерзительного процесса всегда был помощник капитана по политической части – помполит Эрнест Рудольфович. Россия всегда была богата людишками такого сорта, но дело в том, что Эрнест Рудольфович был немцем. Пунктуальность великой германской расы передалась и ему, но выражалась в том, что всякий, самый мелкий просчет в работе или в поведении каждого моряка он тщательно и скрупулезно фиксировал в специальном журнале, по каждому поводу требовал объяснительную, и в нужный момент эти документы пускались в дело. На каждого члена экипажа у помполита было досье. В каждой судовой службе помполит имел глаза и уши, которые он вербовал из нарушителей. Они тоже находились под присмотром. Таким образом, все, что происходило на судне и в умах, было под контролем помполита. Его в пароходстве знали все, потому что свою гнусную деятельность на «Петропавловске» он продолжал уже лет двенадцать. Поэтому и ненавидели все, включая и капитана. Но Эрнест Рудольфович был настоящим коммунистом, то есть негодяем по призванию, и в симпатиях моряков не нуждался. И кто бы мог подумать, что спустя три года после описанных событий этого монстра удалось свалить маленькой дневальной с бархатистым голосом, – Марине, любимице экипажа и оркестра. Но это уже другая история.

Две недели белоснежный снаружи лайнер, внутри был мрачен, угрюм и подозрителен. С судна удаляли неугодных, неблагонадежных, подозрительных, а также будущих нарушителей. Уходили чьи-то друзья, подруги, а главное – высококлассные специалисты. Маловероятно, чтобы кто-то из музыкантов остался на судне, если бы они не были под защитой собственной музыки; маловероятно, что помполит посчитался бы с этим обстоятельством, если бы наличие оркестра на судне не считалось в парткоме пароходства его личной заслугой. Наконец, экипаж был сформирован.

Тем не менее, за два дня до отхода, у Миши Стрельцова произошел казус, после которого он чудом остался в экипаже.

У Миши в городе была женщина. Впрочем, справедливости ради, стоит отметить, что Срельцов был любвеобильным парнем, и на судне любовница у него тоже была. Быть в любовных отношениях с кем-либо на судне считалось преступлением, и приравнивалось, по крайней мере, к терроризму. Каждый вечер комиссия в составе: старпом, пассажирский помощник, старшая номерная, во главе с помполитом совершали обход по судну. Проверялись каюты экипажа, служебные помещения, выборочно пассажирские каюты. Помполит всегда входил без стука. Входить таким образом в женские каюты, вероятно, доставляло ему особое удовольствие. Визг полураздетых женщин его нисколько не смущал. В таких условиях любовникам, (а если в замкнутом пространстве есть коллектив женщин и коллектив мужчин, то пары образуются неизбежно) приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы уединиться.

Со своей судовой любовницей Миша иногда уединялся в салоне третьего класса, где хранились музыкальные инструменты, и проходили репетиции оркестра. Статус руководителя оркестра давал ему право иметь личный ключ от салона.

Салон состоял из двух помещений, в дальнем из которых было несколько коек. Чтобы обезопасить себя от внезапного вторжения, Стрельцов просверлил в язычке замка тонкое отверстие, в которое можно было вставить изнутри гвоздик, который блокировал замок.

Миша попал в состав пожарной вахты, и уйти с судна не мог. С Ниной Миша встречался уже восемь месяцев, и был ею горячо любим. Эта любовь несколько тяготила его, хотя Нина ему нравилась и была славной и симпатичной женщиной, но он бы предпочел полный паритет в отношениях.

Миша позвонил ей, чтобы сообщить, что встреча не состоится. И тогда Нина заявила, что придет к нему на судно сама. Миша сопротивлялся слабо: перспектива провести бурную ночь, была очень заманчива. Он встретил Нину на трапе, и провел ее прямиком в салон. Подробности встречи автору неизвестны, но в начале двенадцатого ночи снаружи в замочную скважину кто-то вставил ключ. Миша велел Нине тихо и быстро одеваться. Ключ оказался очень настойчивым, однако гвоздик был весьма упрям. Наконец ключ вынужден был ретироваться. Нина была уже готова, а Миша успел дозвониться по внутреннему телефону до Игоря Маркевича. Наступил самый острый момент: нужно было выпустить Нину, но обладатель ключа мог стоять за дверью. Миша беззвучно открыл дверь и выглянул. В коридоре не было никого. Трап на главную палубу был в двух шагах, а наверху должен был стоять Игорь, который проводит Нину на берег.

Миша вернулся в салон, чтобы замести следы. Он едва успел навести порядок, прежде чем назойливый ключ снова появился в замочной скважине. Стрельцов прыгнул на койку. Дверь открылась, зажегся свет. Сквозь неплотно закрытые веки Миша увидел старшую номерную в сопровождении вахтенного штурмана и боцмана. Его окликнули. Щурясь от яркого света, Миша открыл глаза, старательно сохраняя на лице сонное выражение.

– Почему ты спишь здесь? – спросил штурман.

– Да в каюте спать не дали, расшумелись, а мне с утра на вахту.

– А почему дверь не открывалась ключом? – недоверчиво спросила номерная.

– А как же вы вошли? – резонно спросил Миша.

– А вот первый раз я открыть не смогла.