Сочинения

Генриетта задумалась, но все ее попытки разгадать эту таинственную личность были безуспешны. Малютина по-прежнему была для нее тайной, точно так же, как и для других.

Между тем в доме уже все проснулись и собрались к завтраку. Тараевич мысленно спрашивал себя, не пригрезилось ли ему вчерашнее приключение и, чтобы разрешить свое недоумение, обратился к Генриетте с вопросом:

– Скажите, неужели я вчера действительно проиграл все мое состояние?

Девушка молча кивнула головой.

– И даже свою жизнь?

– Нет, это вы видели во сне!

– Ну, я так и думал.

После завтрака супруги Монкони и Сесавин уехали обратно в Киев; остальное общество проводило их до перекрестка и оттуда поворотило на дорогу к селу Мешково. Когда они подъехали к усадьбе, все та же старая баба отворила им ворота. Дом по-прежнему казался необитаемым.

Все четверо вошли в гостиную. Эмма села на диван, Солтык прислонился к стене, Генриетта с пистолетом в руке караулила замкнутую дверь, а Тараевич в недоумении топтался посреди комнаты.

– Помнишь ли ты нашу вчерашнюю игру? – сурово спросил граф у своего родственника.

– Помню, что я проиграл все, что имел.

– И даже свою жизнь.

– О нет! Это я видел только во сне. Не правда ли, мадемуазель Генриетта?

– Эмма и я были свидетельницами, когда вы проиграли графу вашу жизнь, – отвечала девушка, – теперь вы его собственность, и он может сделать с вами все, что захочет.

– Знаю, знаю! Все это не более как шутка!

– Я не шучу, – прервал его граф, – ты оскорбил меня и находишься в моей власти.

– Так убей меня… Я готов умереть…

– Я не намерен убивать тебя, а так как ты мне совершенно не нужен, то я дарю тебя мадемуазель Эмме.

– Перестань шутить, – возразил Тараевич, – разве я невольник, которого можно продать или подарить кому-нибудь?

Злая усмешка появилась на губах графа.

– Жизнь твоя в руках этой прелестной особы. Ты должен исполнять все ее приказания, – сказал Солтык, поклонился дамам и вышел.

Несчастный стоял как громом пораженный.

– Позвольте узнать, какая участь ожидает меня? – спросил он дрожащим голосом.

– Предоставляю вам выбор: или слепо повиноваться моей воле, или умереть, – сказала Эмма, с кинжалом в руке подходя к своей жертве.

– Я буду вашим самым покорным рабом.

– Оставайтесь здесь, пока я не вернусь из Киева. Генриетта будет вас караулить, и вы должны повиноваться ей, точно так же, как мне самой.

– Вы мой пленник, – строго объявила Генриетта, – если вы осмелитесь хоть в чем-нибудь меня ослушаться, я застрелю вас, как собаку. – И она пригрозила ему пистолетом.

– Умоляю вас, скажите, что меня ожидает? – обратился несчастный к Малютиной. – Сжальтесь надо мной!.. Не убивайте меня!

Эмма презрительно пожала плечами.

– Вы сообщник иезуитов, и я не могу иметь к вам сострадания, – отвечала она, гордо подняв голову, – но, быть может, вы мне еще понадобитесь и я пощажу вас на некоторое время, – понимаете ли вы?

– Благодарю вас.

– Не благодарите: я вам ничего не обещала. – И сектантка вышла из комнаты с гордым величием королевы.

Солтык ожидал ее на крыльце, и они вместе уехали в Киев.

– Теперь я за вас отвечаю, – обратилась девушка к своему пленнику, – убедитесь в том, что здесь вам никто не окажет помощи, а при малейшей попытке бежать вас застрелят.

Тараевич машинально подошел к окну и увидел на дворе двух мужиков с ружьями.

– Будете ли вы повиноваться мне? – спросила Генриетта, не выпуская из рук пистолет.

– Буду.

– Идите же вслед за мной.

И она повела его в то подземелье, где еще так недавно сама молилась, обливаясь слезами. Там ожидали ее две молодые крестьянки. Они совершенно равнодушно посмотрели на новую жертву кровавой секты.

– Свяжите его, – приказала им Генриетта.

– Вы хотите убить меня! – закричал Тараевич.

– Не смейте защищаться, – сказала девушка, приставляя дуло пистолета к груди страдальца.

В одно мгновение несчастный был связан по рукам и ногам; тяжелая, привинченная к стене железная цепь обвилась вокруг его туловища.

– Накажите его, – продолжала Генриетта, – и научите молиться Богу. Он великий грешник.

Крестьянки сорвали с Тараевича сюртук и взяли в руки висевшие у них за поясом плети.

Солтык проводил Эмму до Киева и снова вернулся в Комчино, где его ожидал патер Глинский. Сектантка отправилась прямо к Карову, переговорила с ним и, вернувшись домой, написала записку Ядевскому. Тот не замедлил явиться.

– Скажу тебе коротко, – начала девушка, – счастье наше близко: дня через три я буду готова идти с тобою под венец.

Сначала Казимир не поверил ее словам, но не прошло и двух минут, как он лежал у ног Эммы и страстно клялся ей в вечной любви. Яркий луч надежды снова озарил сердце доверчивого юноши, и он ушел домой, напевая веселую песенку.

Эмма подехала на извозчике к дому, где Солтыку являлись призраки его родителей; у ворот ее ожидал Долива, держа под уздцы верховую лошадь. Не прошло и минуты, как сектантка с быстротой стрелы мчалась по большой дороге, не заметив, что за нею кто-то следит. Когда она приехала в Мешков, Каров был уже там.

– Покорился ли Тараевич своей участи? – был первый ее вопрос.