Сочинения

– Слышишь! Сказано: в моем молитвенном доме, а нев в ашеми нев ихнем. Так если есть такой молитвенный дом, значит для чего же он существует, если не для того, что сам Иегова в нём молится.

– Быть может ты мне даже объяснишь, как же это Иегова молится? – невозмутимо допытывался Минчев, срывая розу с ближайшего куста и принимаясь ее усердно нюхать. – Ты, талмудист, Илау [4 - знаменитый ученый-талмудист] ты этакий!

– Разумеется могу объяснить! – отвечал Пинчев, даже побледневший от раздражения и начавший дрожать всем телом.

– Ну так какже он молится?

– Талмуд, – при этом голос Пинчева начал как то особенно свистеть сквозь зубы, – Талмуд гласит в трактате Берахол (9.), что Иегова произносит следующую молитву: «да будет моя воля и да смягчит гнев мой мое милосердие».

– Довольно! – прервал Минчев. – Неужели ты не понимаешь, что, говоря так о Иегове, ты богохульствуешь?

– Я?.. я богохульствую?..

Пинчев готов был вцепиться в бороду своего противника.

– Неужели ты не понимаешь, что ты унижаешь понятие о Иегове, уверяя меня, что Иегове нужна молитва для того, чтоб его милосердие восторжествовало над его гневом? Разве ты не знаешь, что ему достаточно для этого только одной воли и не нужна никакая молитва, что говоря то, что ты говоришь, ты выражаешь тем самым не только сомнение в силе его милосердия, но даже и сомнение в силе его могущества.

Пинчев стоял молча.

– Ну, что же ты скажешь мне на это? Ты, талмудист ученый? – продолжал его казнить Мничев.

Пинчев продолжал молчать. Виноторговец Блаувейс вышел из дома и молча созерцал диспутантов, как те продолжали стоять друг перед другом, не обращая внимания, даже не видя вышедшего.

– Во времена Моисея – поучал Пинчева Минчев – храм был нужен только для жертвоприношения, а не для молитвы верующих.

Блаувейс навострил уши и придвинулся к месту где было побольше тени; очевидно ему интересно было послушать, что будет говорить далее Минчев и он не желал нарушить уединения диспутирующих; на его красноватой, вообще равнодушной, физиономии можно было теперь прочесть выражение страстной любознательности.

– В писаниях Моисея – продолжал между тем Минчев – даже нигде не значится о необходимости публичных молитв. Молитва предписана им всякому отдельному сыну Израеля, но ни место, ни время, ни даже форма её не указаны. Талмуд, который весь так, или иначе, держится на мудрости Моисея, не приводит однако ни из него, и ни из какого другого пророка, что-нибудь касающееся времени, места, или формы молитвы. Сам Маймонид в своей книге Иад Гаха говорит: «ни число молитв, ни форма их, ни время их совершения не предписываются Торой».

Блаувейс одобрительно кивнул головой из своих потемок. Пинчев сел на пустой ящик, стоявший у стены дома; его как будто трясла лихорадка; руки его были скрыты в широких рукавах его талара, часть головы и лица запрятана в воротник, другая же часть еще глубже погружалась в шапку, так что только глаза его сверкали из всей его съежившейся фигуры, когда он зашипел снова, цедя слова сквозь зубы:

– Что же ты скажешь насчет того, что Моисей дает указание (IV. 6. 24) относительно благоговейного принятия от жрецов благословения, или что он (V. 26. 1-12.) говорит по поводу приношения первенцев от плодов, и еще (V. 14. 22–29.), как следует поступать при жертвоприношениях. По твоему всё это не есть публичное богослужение и публичная молитва? Можешь ты утверждать, что тот, кто приносит жертву покаяния, или благодарственную жертву, остается нем при этом? Ведь ты не можешь же этого утверждать! – Далее Пинчев не выдержал и снова принялся кричать во всё горло: – Кто приносит жертву, тот конечно, молится при этом и молится публично. У Самуила (1. 1. 9.), разве не достаточно ясно выражено о молитве? И еще: 8. 15–62! Насчет молитвы Соломона!.. Не достаточно ясно говорит Соломон в своей молитве: «услыши Господи всякого, кто вознесет сердце свое к тебе в месте сем?» Или и этим по твоему не доказывается, что и другие тоже молились в том же храме? Ну а Даниил? Сообрази ка! 9. 4-12!.. Там прямо идет речь о молитве Даниила, что он трижды в день совершал ее. Где же это он совершал?

– Конечно, в своем жилище, – ответил Минчев.

– А Давид? Не ввел он даже музыку в богослужение при жертвоприношениях? Не сделал он сборник гимнов?

– Несомненно сделал! Но только гимны эти были исполняемы левитами а не народом.

– А Эсра? Припомни-ка!.. Шемонех Эсрех… 18 предписанных формул благословения!

– Всё, что ты приводишь – спокойно возразил Минчев – доказывает только одно: молитва есть нечто установленное; но ни откуда, ни из чего, что ты привел, не следует, что установлена именно публичная, общественная молитва. А что касается Шемонех, то ты конечно, должен понимать не меньше всякого другого, что Эсра вовсе и не писал этой книги.

– Как? Эсра не написал Шемонех? – вышел окончательно из себя Пинчев. – Ну!.. Ну!.. Божий мир, гляди на этого человека и изумляйся!

«Божий мир» имевший в эту торжественную минуту возможность изумляться, состоял собственно из одного, скрывавшегося в тени, Блаувейса; этот «Божий мир» с очевидной готовностью последовал приглашению Пинчева и потому стоял с открытым ртом в полном удивлении от всего слышимого.

– Да! Эсра не писал Шемонех, – с полным спокойствием подтвердил Минчев. – Как мог бы он это сделать, если в книге значится: «и воздай снова жертвы в храме твоем». Ведь первым делом по возвращении Иудеев из пленения Вавилонского было восстановление жертвенного алтаря в Иерусалимском храме; случилось это в 3391-ом году. Как же мог бы Эсра, возвратившийся только двадцать два года позднее, а именно в 3413-ом году, предписывать восстановление жертвенного алтаря, если уже он за двадцать два года до того был восстановлен?

Блаувейс кивнул головой и пробормотал про себя: «экая голова-то какая!» Видимо он был в восторге.

– Сверх того – продолжал Минчев добивать своего противника – в Талмуде сказано, в том самом Талмуде, которого я по твоему мнению не знаю, и именно в трактате Берахол, который ты так хорошо изучил (то же по твоему мнению), что все восемнадцать формул благословения времен разрушения второго храма, ведут свое начало от раввина Симона Гамалиеля, которым они и написаны.

Кто-то из дома позвал в эту минуту Блаувейса, и тот направился в танцевальный зал; оказалось, что зовущий стоит в самой двери и что это именно Маркус Йоллес. Первый взяв под руки последнего спросил его:

– Скажите пожалуйста, кто этот человек, что спорит тут на улице с вашим зятем? Вот-то он стрижет его как барана!

– Кому же больше быть, если не Минчеву! – недовольным тоном ответил Йоллес – оба они кажется только на то и созданы, чтоб вечно спорить друг с другом.

Наконец и музыка смолкла, и гости разошлись один за другим, а Пинчев с Минчевым всё продолжали свой ученый диспут.

Вышел из дома и Блаувейс, являвший в своей высокой собольей шапке тип истого еврейского аристократа; с ним вместе шла хорошенькая девушка, его дочь, разгоряченная танцами и закутанная в красную шаль; газельи глазки молоденькой еврейки видимо кого то искали в уличных потемках, когда оттуда раздался голос Пинчева:

– Известно, что евреи после разрушения первого храма собрались в первую же субботу в школе.

– Верно! – отвечал Минчев. – Но собрались они не для молитвы, а для обучения; собрались с целью слушать чтение и разъяснения закона Моисеева и изречений пророков. Место подобных собраний никогда не называлось молитвенным домом; звали его Бет-Хакенессет, что значит не более как место собраний, что соответствует греческому понятию о синагоге, и что теперешние евреи называют школою. Кажется ясно из всех этих названий, что место так называемое существует не для молитвы а для обучения.

Хорошенькая еврейка между тем остановилась.

– Минчев! – позвала она не громко.

– Эстерка! это вы? – И Минчев приблизился к девушке; с ласковой улыбкой посмотрели на него хорошенькие глазки, а затем Эстерка исчезла с отцом в уличной тьме.

– Минчев! Минчев! – кричал между тем Пинчев голосом столь жалобным, как будто он был ребенок потерявший в потемках свою мать. – Минчевле [5 - Минчевле есть собственно сокращенное ласкательное «Mintschew-leben,» что составляет выражение самого дружеского расположения между евреями, нечто в роде того, как бы оно было по-русски «жизненок мой Минчев.» «душа моя Минчев,» или что-нибудь в роде того], где ты?

– Здесь! А что? – послышался ответный оклик.

– Не уходи же от меня!

– Да ведь время уж и на покой отправиться.

– Ну так погоди, я провожу тебя домой! – И Пинчев уцепил Минчева за руку. – Ты ссылаешься на Талмуд. Талмуд же доказывает, именно в трактате Берахол (4.), что молитва есть нечто установленное еще патриархами. Сам Авраам установил утреннюю молитву.

– Об этом я ничего не знаю, – иронически заметил Минчев, задерживая скорость своей ходьбы.

– А это как же понимать по твоему? Моисей, 1. 19. 27; «Авраам отправился утром на место, где и стоял он пред лицом Иеговы.

– Ну так что же? – И Минчев остановился.

– Как что же? – удивленно переспросил Пинчев, мнивший было, что своей цитатой он окончательно срезал противника.

– Ну да! Что ж из этого следует?

– Как что следует? – волновался Пинчев. – Разве выражение «омед,» не обозначает «стоять на молитве?»

– Предположим, что так. Пусть выражение «стоял» обозначает здесь, что Авраам стоял на молитве. Но из этого следует всё-таки что? Следует то, что Авраам однажды утром стоял на молитве. Отсюда невозможно вывести не только того, что Авраам установил для всех евреев утренние молитвенные собрания, но даже и того, что сам то онкаждое утростоял на молитве.

– Давись мир на этого человека! – заорал Пинчев. – Как он вывертывает Талмуд на изнанку! – В эту минуну Минчев, освободив свою руку из руки Пинчева, направился скорым шагом домой, Пинчев же побежал за ним, продолжая кричать во всё горло. – Значит по твоему Исаак не установил вечерней молитвы?.. Ты?.. Что?.. Соври-ка если осмелишься!.. А это что? Моисей I. 24. 63; «Исаак к вечеру направился в поле». Для чего он направился в поле, если не для того чтоб там молиться?