Девственники в хаки

– Ты что, не понял? – фыркнул он. – Его выносят, чтобы он не дай Бог не запачкался. С ним все в порядке, просто ни одна пылинка не должна…

Бригг, наконец, догадался.

– Ты хочешь сказать – его несут на носилках, чтобы он не запылился! – переспросил он на всякий случай.

– Вот именно, – чопорно ответил бледный. – Тогда его поставят на самый главный пост, к знамени, а мы заработаем еще двадцать баллов в соревновании взводов. Кстати, мы и так уже опередили всех на сорок очков.

– Потрясно! – ахнул Бригг. – Стало быть, вы всем взводом полировали и чистили его ради того, чтобы заработать еще два десятка очков и получить в конце подготовки почетный вымпел?

– Ага. И не забудь про сорок восемь часов увольнительной, – напомнил молодой солдат.

– Двое суток вместо тридцати шести часов, которые получат все остальные? – уточнил Бригг. – Бог мой, да вам, наверное, потребовалось часов двенадцать, чтобы привести его в такой вид!

И он в благоговейном ужасе стал смотреть, как одетое в хаки изваяние несут к краю парадной площадки. Там носилки опустили на газон с такой осторожностью, словно на них сидел сам принц крови. Лицо молодого солдата было суровым и серьезным, форма вычищена и отглажена, стрелки отутюжены, волосы смазаны бриллиантином. С помощью товарищей живой манекен поднялся и теперь стоял совершенно неподвижно, а остальные хлопотали вокруг, нанося последние штрихи.

Бригга поразило, что никто из новобранцев не дурачился, не смеялся, напротив – все относились к делу с величайшей серьезностью. Каждый выполнял свою бесполезную работу старательно и со знанием дела, словно тихо-помешанный, возводящий стену из воды. В каждом движении щетки или клочка замши чувствовались безграничное воодушевление и восторг. Одни слюнявили пальцы и в последний раз проходились по стрелкам на брюках и гимнастерке, другие проверяли, правильно ли расположены свинцовые грузики, заставлявшие штанины красиво нависать над гетрами, третьи выискивали пропущенные при бритье волоски на подбородке и тусклые пятна на отдраенных башмаках, однако все их усилия были тщетны.

– Почему бы им еще не проверить, в какую сторону у него фитиль свисает? – поинтересовался Бригг.

– Ты просто завидуешь, – желчно парировал новобранец. Впрочем, за очередным приступом энтузиазма он тут же позабыл про свой гнев.

– Взгляни только на его ботинки! – пригласил он Бригга. – Это я чистил правый, чистил своими собственными руками. Из-за этого я вчера лег почти в два, зато как он теперь горит, как сияет!… Ну ладно, наши пошли. Скрести пальцы, дружище!

Бригг молча смотрел, как образцово-показательное чучело промаршировало на плац, где уже собрались двенадцать будущих часовых.

В тот день Бригг истово молился, чтобы хотя бы раз, хотя бы один-единственный разочек этот блестящий кадет уронил винтовку прямо на голову штаб-офицеру, но, увы, этого не случилось. Офицер без всяких происшествий прошелся туда и обратно вдоль шеренг, которые разомкнули и сомкнули строй, дружно стукнув об асфальт прикладами. У ненавистного Бриггу солдата этот стук вышел особенно здорово, потому что он догадался положить в пустой магазин винтовки две мелких монетки. В результате он снова был выбран лучшим из лучших, и прошагал на прямых негнущихся ногах туда, где его по-девчоночьи обступили болельщики. Серолицый новобранец, с которым разговаривал Бригг, аж всхлипнул от счастья и помчался в солдатскую лавку за комиксами.

Еще на плацу был старый кровавый след. Эта кровь пролилась одной неспокойной ночкой, когда полковой мясник всадил тесак в своего удачливого соперника в каких-то любовных делах и едва не снес ему голову. Самое большое пятно, замытое и посыпанное песком, но все равно сохранившееся, напоминало своей формой африканский континент, и однажды утром Бригг обнаружил, что лежит на твердом асфальте, упираясь носом прямо в то место, где находится Дар-эс-Салам.

В тот день Бригг отравился завтраком и потерял – или почти потерял – сознание, когда его взвод, выстроившись в линию поперек плаца, отрабатывал парадный шаг. Бригг шел с краю, поэтому когда он упал лицом вниз, взвод ушел вперед без него. Лежал он тихо, боясь как бы его не стошнило, и только смотрел, как последний солдат скрывается за низким горизонтом.

Никто из командиров не заметил его падения, и никто за ним не вернулся. Бригг провалялся на плацу еще минут десять, искоса поглядывая из стороны в сторону. Офицеры, сержанты, солдаты – все проходили совсем рядом с ним, но ни один не сказал ни слова. В конце концов, резонно спросив себя, что толку тут валяться, Бригг сумел подняться без посторонней помощи и поплелся разыскивать врача.

Синклер, спавший у дальней стены палатки, заворочался и навалился всем телом на винтовку. Твердая и холодная, она разбудила его, и Синклер приоткрыл глаза, щурясь на поблескивающее в пирамиде оружие, словно на сундук с сокровищами. Затем он перевел взгляд на Бригга.

– Чего это ты так держишь палец? – спросил он у Бригга, который все еще любовался тенью.

– Это, – ответил Бригг и пошевелил пальцем, – Британский Большой Палец!

– А-а-а… – протянул Синклер без всякого интереса. Затем он поднялся и, переступив через одного из малайцев, пошел взглянуть на ночное небо. Небо было удивительно высоким, и в нем было полным-полно жидкой густо-голубой краски, в которой сверкали крупные, остро обрисованные звезды. Ночь выдалась великолепная, но довольно жаркая и душная. Синклер предпочитал холодные ночи.

– Ты никогда не слышал, как идет ночной экспресс? – негромко спросил он, оборачиваясь через плечо.

– Только не надо опять про паровозы! – запротестовал Бригг. – Не сейчас, ладно?

– Хорошо, – мягко согласился Синклер. – Ты просто не понимаешь.

– А ты уже слишком большой, чтобы играть в эти игры, – заметил Бригг.

– Я специально вставал в два часа пополуночи, чтобы посмотреть товарный поезд… – продолжал Синклер, не слушая его, да и обращался он больше к самому себе.

Чтобы только увидеть, как он карабкается в гору, подумал Синклер. И услышать… Лучше всего подходит для этого морозная зимняя ночь, когда все вокруг замирает, скованное холодом: птицы на ветвях, звери в берлогах, вода в пруду. Когда все вокруг неподвижно и бело, нужно только скорчиться на старом пне возле насыпи и ждать.

В такую ночь приближение поезда можно было услышать издалека. В этом заключалась добрая половина всей радости от предстоящего события. Долгожданные звуки ясно раздавались в холодном, неподвижном воздухе, разносясь далеко над окоченевшими деревьями, над заснеженными полями и опустевшим гумном. Потом становилось слышно, как в начале подъема машина разминает могучие мускулы и пускает струи раскаленного пара. Басовито пыхтя, паровоз начинал карабкаться вверх, волоча за собой нагруженные вагоны, словно гремящий, лязгающий хвост. А еще какое-то время спустя над полотном появлялось густое облако пара, в котором темнела медленно растущая громада локомотива с размытым оранжевым сердцем раскаленной топки. В одну из таких лунных ночей Синклер видел лису, бегущую по путям перед самой решеткой скотосбрасывателя, и слышал, как в ветвях шевелятся и жалуются птицы, чей сон потревожил проходящий состав.

Ни один человек не видел, как Синклер сидит у насыпи, как жадно следит он за крадущимся мимо грузным металлическим зверем и прислушивается к могучим звукам волнующей и прекрасной симфонии железа и огня. Он знал, что паровозу, тянущему по холодным стальным рельсам тяжелый состав, предстоит ползти вверх по склону до самого Рагби. Обычно Синклер дожидался, пока состав минует семафор, расположенный в двух милях дальше. После этого ночь снова замирала и успокаивалась, и тогда он вприпрыжку бежал домой по звенящим от холода полям.

Синклер все еще раздумывал об этом, когда в кронах деревьев на краю лагеря вспыхнули красные огоньки трассирующих пуль.

Причиной переполоха был скромный младший капрал ветеринарной службы – слишком стеснительный, чтобы вслух обсуждать ту выдающуюся роль, которую он сыграл во всем, что случилось той ночью, однако именно ему было лучше других известно, кто первым открыл стрельбу. Должно быть, ему успели рассказать только о мулах, которые, пугая часовых, бродили по ночам вокруг лагеря, поэтому он не сумел узнать в темноте самого обыкновенного светлячка и растерялся. Увидев огонек, медленно двигавшийся между стволами грозно-неподвижных деревьев в непосредственной близости от уборной, где он сидел в засаде, бедняга сначала заморгал, затем крепко зажмурился. Когда он открыл глаза, упрямые огоньки все еще приплясывали между деревьями, подмигивая друг другу, то исчезая, то снова появляясь совсем в другом месте. В панике капрал привстал над стульчаком и, не глядя, схватился одной рукой за штаны, а другой – за автомат «стэн».

Огни приближались стремительными рывками. Объятый ужасом, капрал пробормотал что-то невнятное, дергая одновременно за поясной ремень и за спусковой крючок. К несчастью, ствол автомата запутался в одежде, и солдат, тщетно пытаясь прицелиться, выпустил полмагазина прямо сквозь ткань, превратив форменные брюки в тлеющие лохмотья. Светляки, естественно, нисколько не пострадали, но в лагере сразу поднялась суматоха.

В сумеречной темноте джунглей метались и сталкивались люди и тени. Среди деревьев раздавались громкие вопли и команды, однако многие из них были, мягко говоря, невнятными, не слышными за общим шумом, а те, что удавалось разобрать, никто и не думал выполнять. Солдаты то и дело падали, споткнувшись о веревки палаток, или с треском сталкивались головами, так что в конце концов на верхушках пальм проснулись обитавшие там существа, с трепетом и ужасом взирали они на кавардак в лагере. У северных ворот снова поднялась стрельба – это часовые палили по болоту, так как теперь они были уверены, что трясина ворочается и вздыхает не просто так.

Окончательно разбуженные трескучей пальбой, Бригг и Синклер, спотыкаясь, ринулись к воротам лагеря, где, собственно говоря, и находился вверенный им пост. У ворот их едва не расстрелял в упор перепуганный малайский солдат, но он, к счастью, забыл снять оружие с предохранителя.

Когда началась стрельба, шестеро солдат из пенглинского гарнизона, – невинные, как девочки-герлскауты, – мирно спали в палатке-колоколе ногами к центральному столбу. После первых же выстрелов рядовой Таскер, завывая в темноте, словно слепой волк, ринулся навстречу неясному светлому пятну, которое он принял за дверь.

Единственным человеком, который в этой суматохе действовал собранно и целеустремленно, был сержант Дрисколл. Прибыв к своему подразделению, он сразу увидел, что из стены палатки торчит голова Таскера, который стал похож на полуодетую лошадь из школьной пантомимы. Выстрелы затихли, а большинство новобранцев, перестав бестолково метаться из стороны в сторону, плашмя лежали на земле.

– Что случилось, Таскер? – сурово спросил Дрисколл.

– Я застрял, сержант, – пожаловался солдат. – В темноте мне показалось, что это и есть дверь.

– Но это была не она, верно?

– Никак нет, – вынужден был признать Таскер. – Просто сраное маленькое окно. Но ведь было очень темно…

Дрисколл резко, по-регбийному, толкнул Таскера ладонью в лоб, и его голова благополучно выскользнула из тесной дыры. Потом сержант протопал ко входу в палатку, где сгрудились остальные ее обитатели. Здесь были Джекобс, Лонтри, впавший от волнения в ступор капрал Брук, а также рядовые Фостер и Вильерс, крепко державшие друг друга за руки.

– Дерьмо собачье! – выругался Дрисколл. – Какого черта вы их нацепили? Зачем вам пижамы! Вы же не… не… Вы находитесь на военной службе, черт побери! Вам

не положено!…

Его голос задрожал и сорвался.

– Но нам никто ничего не сказал, – несмело возразил Лонтри. – Вот мы и…

– Боже всемогущий! – прошептал Дрисколл. – Боже всемогущий и милосердный!…

Он посмотрел на Вильерса и Фостера.

– Прекратите держаться за руки! – рявкнул он вдруг.

За палаткой послышалась какая-то возня. Дрисколл быстро взвел «стэн» и пошел в обход, двигаясь нервным, пружинистым, как у охотничьей собаки, шагом. Вскоре он вернулся в обществе начальника учебного сбора Уилфри-да Бромли Пикеринга.

– Все в порядке, сержант, – успокоил Дрисколла полковник. – Все в порядке, мальчики. Не надо волноваться. Просто один из наших молодых солдат испугался и начал стрелять во что-то, что ему привиделось в темноте. Вполне простительная ошибка. Так что давайте спать, мальчики, это было не нападение. По местам, по местам…