Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг.

– Сукины д?ти, такiе сякiе, хороводы водить, вотъ я васъ.

Мужики, какъ тараканы изъ подъ чашки, по десятинамъ разб?жались, а бабы грабли на плеча вскинули, идутъ, какъ ни чего не бывало. См?ется Маланька. Никого не боялась. Наскакалъ прикащикъ.

– Я, – говоритъ, – васъ найду, – къ мужикамъ, да на бабъ съ плетью, я васъ, такiя сякiя, курвы устюжныя, – такая у него пословица была, – въ об?дъ на покосъ идутъ; да еще хороводы на пол? водятъ.

Совс?мъ было осерчалъ, да какъ Маланьку призналъ, такъ и сердце прошло, самъ съ ней посм?ялся.

– Вотъ я, – говоритъ, – тебя, мужицкiе уроки допахивать заставлю.

– Что жъ, – говоритъ, – давай соху, я проти мужика выпашу.

– Ну буде, буде. Идите, вонъ еще бабы идутъ. Пора, пора гресть. Ну, бабы, ну!

Совс?мъ другой сталъ. —

За то придетъ на лугъ, поставятъ бабъ на ряды тресть, выйдетъ Маланька впередъ, такъ б?гомъ начнетъ растресать, такъ что бабы ругать зачнутъ: замучала, молъ, совс?мъ. А начальнику, изв?стно, любо – см?ется.

Зато когда об?дать или шабашить пора, замучаются бабы, промежъ себя поговариваютъ, <пора бы отпустить>, Маланька прямо къ начальнику идетъ, отпустить проситъ, и отпустятъ. Никого она не боялась. Въ рабочую пору разъ как-то сп?шная уборка была, ц?лый день работали, a об?дать домой не отпускали. Хл?бца закусили, прис?ли отдохнуть на полчасика. И прикащикъ за об?домъ домой посылалъ, тутъ же съ бабами въ холодокъ с?лъ.

– Что, кума, спать будешь? – говоритъ. Онъ съ Маланькой крестилъ.

– Н?тъ, – говоритъ, – зач?мъ спать, только раззадоришься.

– Такъ поищи въ голов?, Маланьюшка, смерть люблю.

Легъ къ ней на кол?ни, какъ разъ заснулъ. Такъ что жъ? Взяла березокъ, в?никовъ нарвала, – бабы ей подали, – убрала ему в?нками голову всю, за рубаху натыкала, въ носъ ему листьевъ засунула. Проснулся, гогочутъ бабы, на него глядючи – покуда хватился. И ничего.

А то прi?халъ баринъ въ это же л?то, былъ съ нимъ холопъ, такая бестiя продувная, что б?да. Самъ, бывало, разсказываетъ, какъ барина обманываетъ, у него деньги таскаетъ. Это бы все ничего, только насчетъ бабъ такой подлый былъ, что страхъ.

** II.ТИХОНЪ И МАЛАНЬЯ.

Въ деревн? было пусто и празднично. Народъ былъ весь въ церкви. Только малые ребята, бабы и кое какiе мужики, пол?нившiеся идти къ об?дн?, оставались дома. Бабы вынимали изъ печей, ребята ползали около пороговъ, мужики кое что осматривали по дворамъ. На улиц? было пусто. Былъ Петровъ день.

Въ конц? улицы послышался ямской колокольчикъ и показалась тройка, запряженная въ почтовую тел?гу.

Одинъ изъ мужиковъ, остававшихся дома, Анисимъ Жидковъ, услыхавъ колокольчикъ, бросилъ тел?жный ящикъ, который онъ переворачивалъ, и, скрипя воротами, вышелъ на улицу посмотр?ть, кто ?детъ. У пристяжныхъ были гривы заплетены съ оборочками, коренная, знакомая ему чалая, была высоко подтянута головой подъ дугу. Она, чуть пошатываясь головой, быстро, раскачиваясь, тронулась на изволокъ, когда ямщикъ, приподнявшись на кол?но въ ящик?, крикнулъ на нее. Лошади были гладки и не потны, несмотря на то, что солнце уже сильно пекло съ совершенно яснаго неба. – Ямщикъ былъ курчавой, въ новомъ кафтан? и шляп?.

– Ермилинъ Тихонъ! – проговорилъ про себя Анисимъ, узнавая ямщика и выступая въ своихъ новыхъ лаптяхъ на середину улицы.

Тихонъ, про?зжая мимо Анисима, молча приподнялъ шляпу; и въ выраженiи его лица было видно, что онъ очень счастливъ и знаетъ еще, что вс? не могутъ не эавидовать ему и его тройк?, которую онъ самъ собралъ и привелъ въ такое положенiе; и что онъ только старается не слишкомъ оскорбить другихъ довольствомъ, которое онъ испытываетъ. Онъ не крикнулъ на лошадей; снимая новую шляпу, над?лъ ее не на бокъ, а прямо, только шевельнулъ возжей пристяжную и недалеко отъ Анисима, заворотивъ, сталъ сдерживать тройку, старательно и излишне продолжительно отпрукивая лошадей, которыя и безъ того весьма скромно подходили шагомъ къ знакомымъ воротамъ. Анисимъ, котораго д?ла шли не слишкомъ хорошо это л?то, съ завистью, но и уваженiемъ, подошелъ къ Тихону, чтобы покалякать съ нимъ.

Старуха мать, одна остававшаяся дома, вышла на крыльцо.

– Слышу, колоколъ, думаю, кто изъ ямщиковъ, – сказала она радостно. – Стала опять пироги катать, мн? и не слыхать. Послушала, а онъ вовсе близко.

– Здорово, матушка! – сказалъ сынъ, соскакивая тяжелыми сапогами подл? передка.

– Здорово, Тишинька. Живъ ли, здоровъ ли?

И она продолжала говорить, какъ и всегда говорила обо всемъ, какъ о воспоминанiи чего-то грустнаго и давно прошедшаго.

– Думаю вотъ, коли нашъ Тихонъ, старика то н?тъ и бабъ н?тъ, къ об?дн? ушли…

Тихонъ, не дослушавъ ее, вынулъ узелокъ изъ передка, вошелъ въ избу, поклонился образамъ и, черезъ с?ни пройдя, отворилъ ворота. Онъ заткнулъ рукавицы и кнутъ за поясъ, приперъ ворота, чтобъ не зац?пить, провелъ подъ уздцы пристяжныхъ, скинулъ петли постромокъ, захлестнулъ, раввозжалъ, разсупонилъ, вывелъ, нигд? ни стукнулъ, ни дернулъ и, какъ только бросалъ одно, такъ, не торопясь, но ни секунды не медля, брался за другое. Ничто не ц?плялось, не валилось, ни соскакивало у него подъ руками, а все спорилось и ладилось, точно все было намаслено. Когда въ рукахъ у него ничего не было, большiе пальцы его рукъ очень далеко оттопыривались отъ кистей, какъ будто все хот?ли схватить еще что нибудь и сработать. Распрягая, онъ не переставалъ говорить съ подошедшимъ Анисимомъ.

Анисимъ подошелъ, л?ниво выкидывая свои ноги въ лаптяхъ и почесывая пояскомъ животъ подъ б?лой чистой рубахой. Онъ опять приподнялъ шапку и над?лъ. Тихонъ тоже приподнялъ и над?лъ.

– Ай, по молодой жен? соскучился? – сказалъ посм?иваясь Анисимъ, желавшiй распросить совс?мъ другое.

– Нельзя! – отв?чалъ Тихонъ.

– Что наши, какъ живутъ? Митрошины? – серьезно уже заговорилъ Анисимъ, почесывая голову.

– Какъ кто. Кто хорошо, а кто и худо. Тоже и на станцiи какъ себя поведешь, дядя Анисимъ, – разсудительно и не безъ гордости думая о себ?, сказалъ Тихонъ.

– Каряго то пром?нялъ чтоли? – теперь ужь могъ спросить то, что хот?лъ, Анисимъ. – Саврасую то тоже купилъ чтоль?

– Что карiй, только батюшка вздорилъ. Его бы давно отдать. Того и стоилъ.

И Тихонъ не безъ удовольствiя разсказалъ, какъ онъ пром?нялъ, купилъ, сколько выработалъ, и сколько другiе меньше его выработали. Анисимъ предложилъ, шутя и серьезно, поставить ему водки, Тихонъ тихо, но р?шительно отказалъ.

Между разговоромъ онъ все д?лалъ свое д?ло. Лошади были отпряжены, онъ повелъ ихъ подъ нав?съ. Анисимъ, узнавъ все, что ему нужно было, сталъ молча чесаться об?ими руками и, почесавшись, ушелъ. Кинувъ лошадямъ с?на изъ ящика, Тихонъ сдвинулъ шляпу на лобъ и, оттопыривъ еще больше пальцы, пошелъ въ избу. Но д?лать было нечего, и пальцы такъ и остались. Онъ только пов?силъ, встряхнувъ, шляпу на гвоздь, смахнулъ м?сто, где лежать армяку, сложилъ его и въ одной новой александрынской рубах?, которую еще не видала на немъ мать, с?лъ на лавку. Портки на немъ были домашнiе, материной работы, но еще новые, сапоги были ямскiе, съ гвоздями. Онъ на двор? отеръ ихъ с?нцомъ и помазалъ дегтемъ. Д?лать было р?шительно нечего: онъ расправилъ рукава, смявшiеся подъ кафтаномъ, и сталъ разбирать изъ узелка гостинцы. Для жены былъ ситецъ большими цв?тами, для матери платокъ б?лый съ коемочкой, баранокъ была связка для вс?хъ домашнихъ.

– Спасибо, Тишинька, мн? то бы и даромъ, – говорила старуха, раскладывая на стол? свой платокъ и поводя по немъ ногтемъ. – Немного не засталъ. Старикъ еще съ заутрени на поповк? остался, а я вотъ домой пошла; молодыя бабы охотились къ поздней идти, подсобили мн? горшки поставить и пошли, а я вотъ осталась.

И старуха, уложивъ платокъ въ сундучекъ, опять принялась за работу у печи и, работая, все говорила:

– Все, слава теб? Господи, – говорила она, – старикъ только мой отъ ногъ все умираетъ, какъ ненастье, такъ крикомъ кричитъ, на барщину все больше Гришутка зa него ходитъ. (Гришутка былъ меньшой, не женатый братъ Тихона.) Спасибо, начальники не ссылаютъ. Все Михеичъ старостой ходитъ. Чтожъ, жаловаться н?чего, порядки настоящiе ведётъ. Только, говоритъ, въ косьбу Гришутку не посылайте, не вынесетъ, еще младъ. Намеднись барскiе сады косили, такъ старикъ Гришутку послалъ, самъ косу ему наладилъ и Герасима свата просилъ отбивать; такъ какъ измучился, сердечный. – Я, матушка, говоритъ, не снесу. Вс? рученки, ноженки заломило. Да и гд? ему? т?ло мягкое, дробное, молодое. Такъ вотъ и не знаемъ, какъ быть, ты ли на покосъ останешься, работника ли наймать.

– Ну а про господъ что слыхать? – спросилъ Тихонъ, видимо, но желая даже и говорить о такомъ важномъ д?л? съ бабою, хотя бы она и была его мать.

– Сказывали намеднись, что вс? будутъ, а то опять замолчали. Молодой тутъ живетъ, да его и не слыхать. Все Андрей Ильичь зав?дуетъ. Мужики говорятъ ничего, что то только изъ за покосовъ съ нимъ вышло, старикъ знаетъ, онъ на сходк? былъ, все разскажетъ. Навозъ свозили, слава те Господи, запахали всю почесть землю. Осьминника два ли осталось. Старикъ знаетъ. Барщина тоже ничего была. Мужикамъ все дни давали. Вотъ бабамъ такъ дюже тяжело было. Все вс?ми да вс?ми. Замучали полоньемъ совс?мъ. Какую то (какъ ее?) свекловичу – чтоли все полютъ. Дома все я, да я одна бьюсь. Твоя баба съ солдаткой, что ни день, то на барщину. Хл?бушки ставить, коровъ доить, холсты и то я стелю. Покуда ноги служатъ. Незнамо, что дальше Богъ дастъ. Баба то твоя молодая день деньской замучается, а домой идетъ, хороводъ ведетъ, п?сенница такая стала, гд? и спрашивать съ нее, челов?къ молодой, куражный, а народъ хвалитъ, очень къ работ? ловка, и худого сказать н?чего. Ну съ солдаткой другой разъ повздорять – нельзя. Старикъ покричитъ и ничего. То то рада будетъ, сердешная. Не чаяли мы тебя дождаться. Вчера пирогъ ставила, думала, кто мой пирогъ кушать будетъ. Кабы знала, п?тушка бы зар?зала для сынка дорогаго. Слава Богу, нас?дка вывела, трехъ продали.

Старуха говорила все это и много еще другаго разсказала сыну, про холсты, про гумно, про стадо, про сос?да, про прохожихъ солдатъ, и все д?лала свои д?ла и въ печи, и на стол?, и въ клети. А Тихонъ сид?лъ на лавк?, кое что спрашивая, кое что самъ разсказывая, и, взявъ на знакомомъ м?ст? гребешокъ, расчёсывалъ свои кудрявые, густые волосы и небольшую, рыжеватую бороду и съ удовольствiемъ посматривая въ изб? то на панёву хозяйки, которая лежала на полатяхъ, то на кошку, которая сид?ла на печи и умывалась для праздника, то на веретено, которое сломанное лежало въ углу, то на курицу, которая безъ него занеслась и съ большими цыплятами зашла въ избу, то на кнутъ, съ которымъ онъ самъ ?зжалъ въ ночное и который Гришка бросилъ въ углу.[31 - Зачеркнуто: Все ему это мило было, потому что все это напоминало ему Маланью, его хозяйку.] Не одни его оттопыренные пальцы, но и внимательные, поглядывающiе на все глаза просили работы, ему неловко было сид?ть, ничего не д?лая. Онъ бы взялъ косу, отбилъ бы, починилъ бы завалившуюся доску на палатяхъ или другое что, но во время об?дни нельзя работать. Наговорившись съ старухой, онъ поднялъ охлопавшiйся кнутъ, досталъ пеньки, вышелъ на крыльцо и на гвозд?, у порога, сталъ свивать хлопокъ своими здоровыми ручищами, сд?ланными только для того, чтобы пудовиками ворочать, и все поглядывалъ по улиц?, откуда долженъ былъ идти народъ изъ церкви. Но еще никого не было, только мальчишки въ вымытыхъ рубахахъ б?гали около пороговъ. Мальчишка л?тъ пяти, еще въ грязной рубах?, подошелъ къ порогу и уставился на Тихона. Это былъ солдаткинъ сынъ, племянникъ Тихона.

– Сёмка, а Сёмка, – сказалъ Тихонъ, – ты чей? – улыбаясь на самаго себя, что онъ съ такимъ мальчишкой занимается.

– Солдатовъ, – сказалъ мальчикъ.

– А мать гд??

– Въ коб?дн?, и д?душка въ коб?дн?, – щеголяя своимъ мастерствомъ говорить, сказалъ мальчикъ.

– Аль ты меня не призналъ? – Онъ досталъ изъ кармана одинъ бубликъ и далъ ему.

– Вонъ она, коб?дня! – сказалъ мальчикъ на расп?въ, указывая вдоль по улиц? и безсознательно вц?пляясь въ бубликъ.

– А кто я? – спросилъ Тихонъ.