Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции

Пролетарская революция не имеет ни в каком случае своей задачей или своим методом механическое национальное обезличение и принудительное сплочение. Борьба в области языка, школы, литературы, культуры ей безусловно чужда, так как ее руководящим началом являются не профессиональные интересы интеллигенции и «национальные» интересы лавочников, а самые основные интересы рабочего класса. Победоносная социальная революция каждой национальной группе предоставит полную возможность нестесненного разрешения задач национальной культуры, объединив в то же время – к общей выгоде и с общего согласия трудящихся – хозяйственные задачи, которые требуют планового разрешения в зависимости от естественно-исторических и технических данных, но никак не от национальных группировок. Советская федерация создает для соподчинения национальных и хозяйственных потребностей наиболее подвижную и эластичную государственную форму.

Между Западом и Востоком Советская Республика выступила во всеоружии двух лозунгов: диктатуры пролетариата и национального самоопределения. В отдельных случаях эти две ступени могут оказаться отделенными друг от друга всего несколькими годами или даже месяцами. По отношению к великому царству Востока этот промежуток будет измеряться скорее десятилетиями.

В революционных условиях России оказалось достаточным девяти месяцев демократического режима Керенского – Церетели, чтобы подготовить условия победы пролетариата. По сравнению с режимом Николая и Распутина,[228 - Григорий Распутин – знаменитый проходимец последних лет царствования Николая II. Проник в придворные круги, как «святой», при помощи тобольского епископа Варнавы. Эксплуатируя религиозные чувства экзальтированной царицы Александры Федоровны и пользуясь общим разложением царского двора, вскоре занял видное положение при Дворе. В период империалистической войны, оказывал прямое влияние на государственные дела. Был убит в декабре 1916 года Дмитрием Романовым и Пуришкевичем.] режим Керенского – Церетели был историческим шагом вперед: в этом признании, от которого мы, разумеется, никогда не отказывались, заключается не формальная, профессорская, поповская, макдональдовская, а революционная, историческая, материалистическая оценка действительного значения демократии. Свое самостоятельное прогрессивное значение она успела исчерпать в течение трех четвертей года революции. Это, конечно, не значит, что можно было в октябре 1917 года путем референдума получить формально точный ответ от большинства рабочих и крестьян на вопрос о том, считают ли они, что с них достаточно подготовительного демократического курса исторической школы. Но это значит, что после девяти месяцев демократического режима завоевание власти пролетарским авангардом уже не рисковало наткнуться на отпор непонимания и предрассудков большинства трудящихся, а, наоборот, сразу получало возможность расширять и укреплять свои позиции, активно привлекая и завоевывая сознание все более широких трудящихся масс. В этом, с разрешения тупоголовых педантов демократии, и состоит великое значение советской системы.

Национальное отделение бывших окраин царской империи и их превращение в самостоятельные мелкобуржуазные республики имело то же относительно прогрессивное значение, как и демократия в целом. Только империалисты и социал-империалисты могут отказывать угнетенным народам в праве на отделение. Только фанатики и шарлатаны национализма могут видеть в этом самоцель. Для нас национальное самоопределение являлось и остается исторически неизбежной во многих случаях ступенью к диктатуре рабочего класса, который уже силою законов революционной стратегии развивает в процессе гражданской войны, в противовес национальному сепаратизму, глубоко централистические тенденции, вполне совпадающие в дальнейшем с потребностями планового социалистического хозяйства.

Как скоро классовый отпор иллюзии «самостоятельного» государственного существования сделает возможным завоевание власти рабочим классом, зависит как от общего темпа революционного развития (об этом уже сказано), так и от специальных внутренних и внешних условий данной страны. В Грузии фиктивная национальная независимость держалась три года. Нужно ли было трудовым массам Грузии действительно три года на то, чтобы в достаточной мере износить национальные иллюзии, – и достаточно ли было трех лет, – на этот вопрос нельзя дать академический ответ. Референдум и плебисцит в обстановке ожесточенной борьбы империализма и революции на каждом клочке мировой территории превращаются в фикцию. Как они устраиваются, об этом можно навести справку у господ Корфанти,[229 - Корфанти – был в 1919 году польским комиссаром по проведению плебисцита в Прусской Силезии, которая на основании этого плебисцита была присоединена к Польше. Корфанти является одним из вдохновителей империалистических кругов польского общества.] Желиховского[230 - Желиховский – генерал, командовавший в 1920 году польскими войсками, организованными Гиллером. Захватил Вильно, якобы без ведома и согласия Польши, и, организовав соответственными методами плебисцит, добился согласия виленского населения на присоединение к Польше. После этого стал виленским генерал-губернатором.] или в соответственных комиссиях Антанты. Для нас вопрос разрешается не методами формально-демократической статики, а методами революционной динамики. В чем действительная сущность дела? В том, что советский переворот в Грузии, совершенный, несомненно, при активном участии Красной Армии – было бы предательством не помочь рабочим и крестьянам Грузии вооруженной силой, раз она у нас была! – разыгрался после политического опыта трех лет «независимости» Грузии в таких условиях, которые вполне обеспечили ему дальнейший политический, а не только временный военный успех, то есть дальнейшее расширение и укрепление советского фундамента самой Грузии. А в этом именно, с позволения тупоголовых педантов демократии, и состоит революционная задача.

Политики II Интернационала, вслед за своими наставниками из буржуазно-дипломатических канцелярий, делают гримасы убийственной иронии по поводу признания нами права на национальное самоопределение. – Ловушка для простаков! Приманки красного империализма! – На самом-то деле приманки расставляет на пути сама история, которая не решает задач прямолинейно. И уж, во всяком случае, не мы превращаем зигзаги исторического развития в ловушки. Ибо, делом признавая право на национально-государственное самоопределение, мы всегда открыто выясняем массам его ограниченное историческое значение и ни в каком случае не подчиняем ему интересы пролетарской революции.

Признание права на самоопределение со стороны рабочего государства есть тем самым признание того, что революционное насилие не является всемогущим историческим фактором. Советская Республика ни в каком случае не собирается заменять своей вооруженной силой революционные усилия пролетариата других стран. Завоевание им власти должно вырасти из его собственного политического опыта. Это не значит, что революционные усилия трудящихся, хотя бы той же Грузии, не могут найти вооруженную поддержку извне. Нужно только, чтоб эта поддержка явилась в такой момент, когда потребность в ней подготовлена предшествующим развитием и назрела в сознании революционного авангарда, имеющего за собой сочувствие большинства трудящихся. Это вопросы революционной стратегии, а не формального демократического ритуала.

Реальная политика сегодняшнего дня требует от нас всемерного согласования интересов рабочего государства с условиями, вытекающими из его окружения большими и малыми буржуазными национально-демократическими государствами. Именно этими соображениями, вытекающими из учета фактических сил, определялась наша уступчивая, терпеливая, выжидательная политика по отношению к Грузии. Но когда это соглашательство, исчерпав себя политически, не давало даже элементарных гарантий безопасности; когда принцип самоопределения в руках генерала Уоккера и адмирала Дюмениля стал юридической гарантией контрреволюции, подготовлявшей новый удар против нас, мы не видели и не могли видеть никаких принципиальных препятствий к тому, чтобы, по призыву революционного авангарда Грузии, ввести в нее красные войска и помочь рабочим и беднейшим крестьянам опрокинуть в кратчайший срок и с минимальными жертвами ту жалкую демократию, которая сама погубила себя своей политикой.

Мы не только признаем, но всемерно поддерживаем принцип самоопределения там, где он направлен против феодальных, капиталистических, империалистических государств. Но там, где фикция самоопределения превращается руками буржуазии в орудие, направленное против революции пролетариата, у нас нет никакого основания относиться к этой фикции иначе, чем к другим «принципам» демократии, превращенным капиталом в свою противоположность.

Что в отношении Кавказа советская политика оказалась правильной также и в национальном отношении, об этом лучше всего свидетельствуют нынешние взаимоотношения закавказских народов.

Эпоха царизма была эпохой варварских национальных погромов на Кавказе. Армяно-татарская резня вспыхивала периодически. Кровавые взрывы под чугунной крышкой царизма являлись продолжением вековой борьбы закавказских народов между собой.

Эпоха так называемой демократии придала национальной борьбе гораздо более резко выраженный и организованный характер. Стали создаваться на первых же порах национальные армии, враждебные друг другу и нередко открывавшие друг против друга военные действия. Попытка создания буржуазной федеративно-демократической Закавказской республики потерпела жалкий и постыдный крах. Через пять недель после создания федерация распалась. Через несколько месяцев «демократические» соседи уже открыто воевали друг с другом. Один этот факт решает вопрос. Ибо, если демократия, вслед за царизмом, оказалась неспособной создать условия хотя бы только мирного сожительства народов Закавказья, необходимо было, очевидно, вступить на новый путь.

Только Советская власть внесла умиротворение в национальные взаимоотношения. При выборах в Советы бакинские и тифлисские рабочие выбирают татарина, армянина или грузина, не справляясь об их национальности. В Закавказье бок-о-бок живут мусульманские, армянские, грузинские и русские красные полки. Они себя чувствуют и сознают единой армией. Никакая сила не двинет их друг против друга. Зато все они будут отстаивать Советское Закавказье против всякого внешнего или внутреннего покушения.

Национальное умиротворение Закавказья, достигнутое советской революцией, есть само по себе факт огромного политического и культурного значения. Тут творится действительный и живой интернационализм, который мы можем спокойно противопоставить пустопорожным пацифистским речам героев II Интернационала, дополняющим шовинистическую практику его национальных составных частей.

Требование увода советских войск из Грузии и организации референдума «под контролем смешанных комиссий из социалистов и коммунистов» представляет собой одну из самых низкопробных империалистских ловушек под демократическим флагом национального самоопределения.

Мы оставляем в стороне ряд кардинальных вопросов: на каком основании демократы хотят нам навязать демократическую форму опроса населения вместо более высокой, с нашей точки зрения, советской формы? Почему применение референдума ограничивается одной Грузией? Почему такое требование предъявляется только Советской Республике? Почему социал-демократы хотят проводить референдум у нас, тогда как они не производят ничего похожего у себя дома?

Станем на позицию наших противников, если у них есть подобие позиции. Выделим вопрос о Грузии и рассмотрим его изолированно. Задачей ставится: создание условий свободного (демократического, а не советского) волеизъявления грузинского народа.

1. Кто с кем договаривается? Кто обеспечивает действительное выполнение договорных условий: с одной стороны, очевидно, союзные советские республики; а с другой? Не II ли Интернационал? Но где его материальная сила, которая могла бы обеспечить соблюдение условий?

2. Если даже принять, что договаривается рабочее государство с… Гендерсоном и Вандервельде, и что в соответствии с этим контрольные комиссии создаются из коммунистов и социал-демократов – как быть с «третьей» силой, – с империалистскими правительствами? Не вмешаются ли они? Или социал-демократические приказчики ручаются за своих хозяев? Но где материальные гарантии?

3. Советские войска должны быть уведены из Грузии. Но западная граница Грузии омывается Черным морем. А на нем безраздельно господствуют военные корабли Антанты. Белогвардейские десанты, высаживавшиеся с кораблей Англии и Франции, достаточно знакомы населению Кавказа. Советские войска уйдут, а империалистский флот останется. Для грузинского населения это будет означать, что оно должно какой угодно ценой искать соглашения с действительным хозяином положения, с Антантой. Грузинский крестьянин должен будет сказать себе, что, хотя он и предпочитает Советскую власть, но так как она вынуждена почему-то (очевидно потому, что слаба) очистить территорию, несмотря на постоянную угрозу со стороны империализма, то ему, грузинскому крестьянину, нужно искать посредников между собою и этим империализмом. Не таким ли путем хотите вы учинить насилие над свободной волей грузинского народа и навязать ему меньшевиков?

4. Или нам предложат увести военные корабли Антанты из Черного моря? Кто предложит: правительства Антанты или мистрис Сноуден? Этот вопрос (см. п. 2) имеет некоторое значение. Просим разъяснений!

5. Куда будут уведены военные корабли: в Мраморное море? или в Средиземное? Но при господстве Англии над проливами эта дистанция не имеет никакого значения. Какой же выход?

6. Может быть, запереть проливы на ключ? И, может быть, уж заодно вручить ключ Турции? Ибо из принципа национального самоопределения никак не вытекает, что Великобритания должна господствовать над турецкими проливами, над Константинополем, над Черным морем и тем самым над его побережьем, особенно если напомнить, что наш черноморский флот уведен белыми бандитами и находится в руках Антанты.

И прочее, и прочее, и прочее.

Мы согласились поставить вопрос так, как пытаются его ставить наши противники, то есть в плоскости демократических принципов и гарантий. И оказалось, что нас пытаются самым бесцеремонным образом обмануть; от нас требуют материального разоружения советской территории, а в качестве гарантии против империалистских и белогвардейских захватов и переворотов нам предлагают… резолюцию II Интернационала.

Или, может быть, никаких империалистских опасностей Кавказу не грозит? Мистрис Сноуден ничего не слышала о бакинской нефти? Возможно, возможно. Можем сообщить ей по этому поводу, что путь в Баку ведет через Батум-Тифлис. Этот последний пункт является стратегическим фокусом Закавказья, что не безызвестно английским и французским генералам. На Кавказе существуют и сейчас белогвардейские заговорщические организации, под очень торжественными именами «комитетов освобождения», что не мешает им получать денежные субсидии со стороны английских и русских нефтепромышленников, итальянских марганцепромышленников и пр. Морским путем белым бандам доставляется оружие. Борьба идет из-за нефти и марганца. Нефтепромышленникам совершенно все равно, как дорваться до нефти: через Деникина, через мусульманскую партию мусават или через ворота «национального самоопределения» с привратниками из II Интернационала. Если Деникину не удалось разбить Красную Армию, может быть, Макдональду удастся увести ее мирным путем? Результат был бы тот же самый.

Но Макдональду не удастся. Такие вопросы не решаются резолюциями II Интернационала, даже если бы эти резолюции и не были так жалки, противоречивы, вороваты и косноязычны, как резолюция о Грузии.

БУРЖУАЗНОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ, СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ, КОММУНИЗМ

Остается еще спросить, на каком собственно основании они, люди II Интернационала, требуют от нас, от Советской Федерации, от коммунистической партии, чтоб мы очистили Грузию. Во имя каких начал? Допустим, что Грузия действительно насильственно оккупирована, и что в этом нашел свое выражение советский империализм. Но что дает Гендерсону, члену II Интернационала, бывшему великобританскому министру, право требовать от нас, от организованного в государство пролетариата, от III Интернационала, от революционного коммунизма, чтобы мы, ради его благочестивых глаз, разоружили Советскую Грузию? Когда этого требует г. Черчилль, он показывает рукою на длинные хоботы морских пушек и на колючую проволоку блокады. Ну, а на что указывает рукою г. Гендерсон: на священное писание, на партийную программу или на свои дела? Но священное писание есть наивный миф; программа г. Гендерсона – миф, но без наивности; а дела его всецело свидетельствуют против него.

Не так давно Гендерсон был министром одной из демократий – своей собственной, великобританской. Почему же он не настоял, чтоб эта демократия, в защиту которой он готов на всякие жертвы и даже на принятие министерского портфеля из рук либерально-консервативного Ллойд-Джорджа, – почему же он не настоял и даже не пробовал настоять, чтобы эта демократия начала осуществлять – не наши, о, нет! – а свои собственные и его, Гендерсона, принципы? Почему он не требовал эвакуации Индии и Египта? Почему он не поддержал в свое время требования ирландцев о полном освобождении их от великобританского ига? Мы знаем, что Гендерсон, как и Макдональд, в положенные для этого дни протестует в меланхолических резолюциях против излишеств великобританского империализма. Но этот бессильный и безвольный протест никогда не грозил и не грозит действительным интересам колониального владычества английского капитала, никогда не вел и не ведет к мужественным и решительным действиям и имеет своей задачей облегчить угрызения совести «социалистическим» гражданам правящей нации и дать выход недовольству английских рабочих, а вовсе не разбить цепи колониальных рабов. Господство Англии над колониями Гендерсоны считают не вопросом политики, а фактом естественной истории. Они никогда и нигде не заявляли, что индусы, египтяне и прочие порабощенные народы имеют право, более того, обязаны перед своим будущим восстать с оружием в руках против английского владычества, и никогда не брали на себя, как «социалисты», обязательства при первой же возможности с оружием в руках помочь освободительной борьбе колоний. Уж тут-то, во всяком случае, не может быть сомнения, что дело идет об элементарнейшем архидемократическом долге, притом в двойном смысле: во-первых, колониальные рабы составляют, несомненно, подавляющее большинство по сравнению с ничтожным господствующим британским меньшинством, во-вторых, само это меньшинство и прежде всего его официальные социалисты признают принципы демократии руководящими началами своего существования. Вот Индия! Почему Гендерсон не поднимает мятежного движения в пользу увода из Индии британских войск? Ведь более явного, чудовищного, вопиюще бесстыдного попрания законов демократии, чем господство британского капиталистического спрута над огромным телом этой несчастной, порабощенной страны, нет и быть не может! Казалось бы, что Гендерсон, Макдональд и прочие должны бы изо дня в день, и не только днем, но и ночью, бить тревогу, требовать, призывать, обличать, проповедовать восстание индусов и всех английских рабочих против бесчеловечного попрания принципов демократии. Но нет, они молчат или, еще хуже, время от времени, скрывая зевок, подписывают резонерскую, пустую и пресную, как английская проповедь, резолюцию, имеющую своей целью показать, что, оставаясь целиком на почве колониального господства, они предпочитали бы иметь его розы без шипов, и что во всяком случае они не согласны исколоть об эти шипы свои руки лояльных британских социалистов. Когда это вызывается будто бы демократическими и патриотическими соображениями, Гендерсон спокойно усаживается в кресло королевского министра, и ему как бы и в голову не приходит, что это кресло опирается на самый анти-демократический в мире пьедестал: господство численно ничтожной капиталистической клики, через посредство нескольких десятков миллионов британского народа, над несколькими сотнями миллионов цветных рабов Азии и Африки. Более того, во имя защиты этого чудовищного господства, прикрытого формами демократии, Гендерсон вступил в союз с открытой военно-полицейской диктатурой русского царизма. Вы были министром русского царизма, г. Гендерсон, поскольку вы были министром войны. Не извольте забывать! И уж, конечно, Гендерсону и в голову не приходило требовать от царя, своего патрона и союзника, чтобы он уводил русские войска из Грузии, или из других порабощенных им территорий. Предъявление такого рода требований он объявил бы в то время услугой германскому милитаризму. Всякое революционное движение в Грузии против царя он рассматривал так же, как восстание в Ирландии, т.-е. как результат немецкого подкупа и немецкой интриги. Поистине, голова может пойти кругом от этих чудовищных, вопиющих противоречий и несообразностей! И однако же они в порядке вещей. Ибо господство Великобритании, т.-е. ее правящих верхов, над одной четвертью человечества Гендерсоны считают не вопросом политики, а фактом естественной истории. Анти-демократический, эксплуататорский, плантаторский, паразитический взгляд на расы, которые отличаются цветом кожи, не читают Шекспира и не носят глаженых воротничков, пропитал насквозь этих демократов, которые были и останутся пленниками буржуазного общественного мнения вместе со всем своим социализмом фабианским, худосочным и немощным.

И вот, имея за спиной царскую Грузию, Ирландию, Египет, Индию, они отваживаются требовать от нас, своих противников, а не союзников, очищения Советской Грузии! В этом сумбурном, насквозь несостоятельном требовании есть, однако, – как это ни неожиданно на первый взгляд, – невольная дань уважения пролетарской диктатуре со стороны мещанской демократии. Сами того не сознавая, или сознавая это только наполовину, Гендерсон и K° говорят: «Разумеется, от буржуазной демократии, министрами которой мы становимся, когда она нас к этому призывает, нельзя требовать, чтобы она серьезно считалась с демократическим принципом самоопределения; от нас, социалистов этой демократии, респектабельных граждан господствующей нации, прикрывающей свое рабовладельчество демократическими фикциями, нельзя требовать, чтоб мы всерьез и делом помогали колониальным рабам восстать против рабовладельцев. Но вы, воплотившаяся в государство революция, обязаны сделать то, чего мы, по трусости, по лживости и лицемерию, сделать не можем».

Другими словами, формально ставя демократию выше всего, они вольно или невольно признают, что к диктатуре пролетариата можно и должно предъявлять такие высокие требования, которые показались бы смешными и просто глупыми, если бы их адресовать буржуазной демократии, у которой они сами состоят в министрах или в лояльных депутатах.

Но этому своему невольному уважению отвергаемой ими пролетарской диктатуре они придают ту форму, какая свойственна их политическому косноязычию. Они требуют, чтобы диктатура утверждала и защищала себя не своими собственными методами, а теми, какие они признают на словах обязательными для демократии, но которых они никогда не осуществляют. Мы уже говорили об этом в первом манифесте Коммунистического Интернационала: наши враги требуют от нас, чтобы мы защищали свою жизнь не иначе, как по условным правилам французской борьбы, то есть по тем правилам, которые созданы нашими врагами, но которые они же считают для себя в борьбе с нами необязательными.

Чтобы освежить и конкретизировать свои представления о политике «западных демократий» в отношении отсталых народов, а также и о той роли, какую в этой политике играют люди II Интернационала, нужно прочитать воспоминания бывшего французского посла при царском дворе, г. Палеолога.[231 - Палеолог – французский посол в России во время империалистической войны. См. его «Мемуары».] Если бы этой книги не было, ее следовало бы выдумать. Следовало бы выдумать и самого Палеолога, если бы он своим своевременным появлением на арене мемуарной литературы не избавил нас от этого труда. Палеолог – вполне законченный представитель Третьей Республики, – не только с византийской фамилией, но и с насквозь византийской душой. В ноябре 1914 г., в первый период войны, ему через одну из придворных дам, по указанию «свыше» (очевидно, царицы), передается благочестивое рукописное наставление Распутина. Г. Палеолог, представитель республики, отвечает на строгое внушение Распутина следующим письмом: «Французский народ, который обладает чутьем сердца, понимает очень хорошо, что русский народ воплощает свою любовь к отечеству в личности царя». Это письмо республиканского дипломата, рассчитанное на то, чтобы дойти до царя, написано было через 10 лет после 9 января 1905 г. и через 122 года после того, как первая Французская Республика отрубила голову Людовику Капету,[232 - Людовик Капет – последний французский король до Великой Революции 1789 года. Людовик XVI был обезглавлен на эшафоте по постановлению революционного Конвента в январе 1793 года.] в личности которого, по утверждению тогдашних Палеологов, французский народ воплощал свою любовь к отечеству. Поразительно не то, что г. Палеолог, в порядке тайного дипломатического бесчестья, добровольно размазывал придворную грязь по своему республиканскому лицу; поразительно то, что он эту срамную работу по собственной инициативе открыто доводит до сведения той самой демократии, которую он так низкопробно представлял при дворе Распутина. И это не мешает ему по сей день оставаться политическим деятелем «демократической республики» и занимать в ней ответственный пост! Вот что было бы поразительно, если бы мы не знали законов развития буржуазной демократии, которая поднялась до Робеспьера,[233 - Робеспьер – знаменитый деятель Великой Французской Революции 1789 года. Идеолог мелкой буржуазии. Глава якобинцев крайнего революционного крыла французской буржуазии в Конвенте. Руководитель французского правительства (Комитет Общественного Спасения) в период наибольшего подъема революции (2 июня 1793 г. – 27 июля 1794 г.). Его падение 9 термидора II года и казнь, последовавшая 10 термидора, была концом французской революции и началом реакции. См. Якобинцы, прим. 81.] чтобы закончить Палеологом.

В откровенности бывшего посла скрывается, однако, по всей вероятности, высшая византийская хитрость. Он рассказывает нам так много, чтобы не рассказывать всего. Может быть, он лишь усыпляет нашу подозрительную пытливость. Кто знает, какие требования предъявлял ему капризный и всемогущий Распутин? И кто знает, какими сложными путями Палеологу приходилось обеспечивать интересы Франции и цивилизации?

Во всяком случае мы можем быть уверены в одном: г. Палеолог принадлежит ныне к той французской политической группе, которая готова поклясться, что Советская власть не представляет истинной воли русского народа, и которая не устает повторять, что возобновление сношений с Россией станет возможным лишь тогда, когда «правильно действующие учреждения демократии» вручат управление Россией русским Палеологам.

Посол французской демократии не один. Рядом с ним стоял сэр Бьюкенен. 14 ноября 1914 г. Бьюкенен, по рассказу Палеолога, заявил Сазонову:[234 - Сазонов – министр иностранных дел Николая II во время империалистической войны. При Керенском – русский посол в Англии. Сазонов был одним из главных идеологов и вдохновителей русского империализма; не мало способствовал возникновению европейской бойни 1914 – 1918 г.г.] «Правительство его британского величества пришло к признанию того, что вопрос о проливах и Константинополе должен быть разрешен сообразно с желаниями России. Я счастлив вам это объявить». Так залагалась программа войны права, справедливости и национального самоопределения. Через 4 дня Бьюкенен объявил Сазонову: «Британское правительство увидит себя вынужденным аннектировать Египет. Оно выражает надежду, что русское правительство не будет этому противиться». Сазонов поторопился согласиться. А еще через 3 дня Палеолог «напомнил» Николаю II, что «Франция обладает в Сирии и Палестине драгоценным достоянием исторических воспоминаний (!), а также интересов моральных (!!) и материальных». Он, Палеолог, надеется, что его величество одобрит те меры, которые правительство республики (все той же, т.-е. демократической) сочтет необходимым принять для сохранения этого достояния.

– «Oui. Certes» (Да. Конечно), – отвечает его величество.

Наконец, 12 марта 1915 г. Бьюкенен требует чтобы, в счет Константинополя и проливов, Россия уступила Англии нейтральную, т.-е. еще не поделенную, часть Персии. Сазонов отвечает: «C'est entendu» (Согласен).

Таким образом, две демократии совместно с царизмом, который тоже ведь был облит в ту эпоху исходившими от Антанты лучами демократического света, разрешали судьбы Константинополя, Сирии, Палестины, Египта и Персии. Г. Бьюкенен представлял великобританскую демократию не лучше и не хуже, чем г. Палеолог – французскую. После низвержения Николая II Бьюкенен сохранил свой пост. Гендерсон, министр его величества и, если не ошибаемся, великобританский социалист, прибыл во время режима Керенского в Петербург для того, чтобы в случае надобности сменить Бьюкенена, так как в английском правительстве кому-то показалось, что для разговоров с Керенским нужен другой тембр голоса, чем для разговора с Распутиным. Гендерсон осмотрелся в Петербурге и нашел, что Бьюкенен вполне на месте, как представитель великобританской демократии. Бьюкенен был, несомненно, того же мнения о социалисте Гендерсоне.

По крайней мере, Палеолог ставил «своих» социалистов в пример фрондирующим царским сановникам. По поводу придворной «агитации» графа Витте[235 - Граф Витте – (род. в 1849 году), государственный деятель конца царствования Александра III и эпохи Николая II. На фоне многочисленных посредственностей, а то и просто невежд, которые задавали тон внутренней политике в оба царствования, Витте, без сомнения, выделяется, как фигура талантливого организатора и политика. С его именем связана хозяйственная политика самодержавия, направленная к развитию и упрочению капитализма в России, путем усиленного железнодорожного строительства, урегулирования денежного обращения и системы отечественного протекционизма. Несомненной заслугой Витте в деле развития русского капитализма (в бытность его министром финансов в 1892 – 1903 г.г.) является проведение им денежной реформы в 1897 году, упрочившей в России до войны 1914 г. устойчивую золотую валюту, взамен прежней бумажной, и создавшей предпосылки для ввоза иностранных капиталов в Россию. Как дипломат, Витте проявил себя при заключении мира, после неудачной и позорной для России русско-японской войны, за что получил звание графа. Незаменимую услугу самодержавию Витте оказал в первую русскую революцию 1905 года, в качестве премьер-министра Витте вел двойную игру: с одной стороны, издал манифест 17 октября с провозглашением «свобод», заигрывал с либеральными слоями русского общества, с другой – готовил при помощи своего товарища по министерству, Дурново, предпосылки для подавления революционного движения силой. Однако Витте не был способен к роли слепого орудия царизма в специфическом черносотенно-феодальном смысле. Перед созывом I Государственной Думы в 1906 г. Витте получил отставку и с тех пор не играл никакой роли в политике царизма.] за скорейшее окончание войны Палеолог заявил Сазонову: «Поглядите на наших социалистов: они безупречны» (стр. 189). Эта хозяйская оценка господином Палеологом господ Реноделя, Лонгэ, Вандервельде и всех их единомышленников производит некоторое впечатление даже и сейчас, после всего нами пережитого. Получая сам наставления от Распутина и почтительно расписываясь в их получении, Пелеолог, в свою очередь, покровительственно оценивает перед царским министром французских социалистов и признает их безупречными. Эти слова: «voyez nos socialistes – ils sont impeccables» следовало бы превратить в эпиграф и начертать на знамени II Интернационала, откуда давно уже пора снять слова об объединении пролетариев всего мира, которые так же к лицу Гендерсону, как фригийская шапка[236 - Фригийская шапка – головной убор у древних фригийцев в виде высокого колпака с ниспадающим вперед верхом. В эпоху Великой Французской Революции красная острая шапка марсельских каторжников служила символом революционной партии.] – Палеологу.

Гендерсоны считают господство англо-саксонской расы над другими расами естественным фактом, предпосылкой человеческой цивилизации. Вопрос о национальном самоопределении начинается для них по существу только за пределами Великобританской империи. Это национальное высокомерие больше всего роднит социал-патриотов Запада с их буржуазией, т.-е. фактически закабаляет их буржуазии.

В самом начале войны в ответ на естественное возражение: как же можно говорить о защите демократии, когда вы в союзе с царизмом? – французский социалист, профессор швейцарского университета, ответил буквально следующее: «Дело идет о Франции, а не о России; Франция в этой борьбе – моральная сила, Россия – сила физическая». Он говорил это, как нечто вполне естественное, и совершенно не ощущал бесстыдного шовинизма этих слов. Месяц или два спустя, в споре на ту же тему в редакции «L'Humanite» в Париже, я привел слова французского профессора в Женеве. – «Он совершенно прав», – ответил тогдашний главный редактор газеты.

Мне вспоминается фраза молодого Ренана[237 - Эрнест Ренан (1823 – 1892) – известный французский ученый и писатель; специалист по истории иудейства и христианства; знаток семитских языков. В 1856 году был избран в члены академии надписей; в 1860 г. командирован в Сирию и затем назначен профессором еврейского, халдейского и сирийского языков в College de France. Перу Ренана принадлежит ряд сочинений, широко распространенных и за пределами Франции. Его наиболее нашумевшая книга «Жизнь Иисуса» вызвала против него бурю клерикального негодования во Франции, в результате которой он вынужден был временно оставить кафедру. В 1878 году Ренан был избран в члены французской академии наук. Политические и общественные взгляды Ренана носят либеральный характер с оттенком национализма.] о том, что смерть француза есть моральное событие, тогда как смерть казака (Ренан просто хочет сказать «русского») есть факт физического порядка. Это чудовищное национальное высокомерие имеет свои большие причины. Французская буржуазия уже оставила позади богатую историю в то время, когда другие народы еще коснели в полу-средневековом варварстве. Английская буржуазия еще ранее пролагала пути новой цивилизации. Отсюда презрительное отношение к остальному человечеству, как к историческому навозу. Своей классовой самоуверенностью, богатством своего опыта, разнообразием своих культурных завоеваний британская буржуазия духовно подавляла свой собственный рабочий класс, отравляя его психологией господствующей расы.

В устах Ренана фраза о французе и казаке являлась циническим выражением высокомерия действительно могущественного материально и духовно класса. Перелицовка той же фразы французским социалистом означала приниженность французского социализма, его идейную скудость, его чисто лакейскую зависимость от духовных объедков с барского стола буржуазии.

Если Палеолог, смягченно повторяя Ренана, говорит, что смерть француза представляет несравненно большую утрату для культуры, чем смерть русского, то тот же Палеолог говорит или, по крайней мере, подразумевает, что гибель на войне французского биржевика, миллионера, профессора, адвоката, дипломата, журналиста представляет несравненно большую утрату для культуры, чем смерть французского токаря, текстильщика, шофера или крестьянина. Одно неизбежно вытекает из другого. Национальный аристократизм в корне противоречит социализму – не в том уравнительно-водянистом христианском смысле, что все нации, все люди равноценны на весах культуры, а в том смысле, что национальный аристократизм, неразрывно связанный с буржуазным консерватизмом, целиком и полностью направляется против революционного переворота, который один только и способен создать условия для более высокой человеческой культуры. Национальный аристократизм рассматривает культурную ценность человека под углом зрения накопленного прошлого. Социализм рассматривает культурную ценность людей под углом зрения будущего. Нет никакого сомнения в том, что французский дипломат Палеолог излучает из себя больше поглощенных им культурных благ, чем тамбовский крестьянин. Но нет, с другой стороны, никакого сомнения в том, что тамбовский крестьянин, прогнавший дубиной помещиков и дипломатов, заложил основы для новой, более высокой культуры. Французский рабочий и французский крестьянин, благодаря своей высшей культурности, выполнят эту работу лучше и пойдут вперед быстрее.

Мы, русские марксисты, вследствие запоздалости развития России, не имели над собой могущественной буржуазной культуры. Мы приобщались к европейской духовной культуре не через посредство нашей жалкой национальной буржуазии, а самостоятельно, усваивая и доводя до конца наиболее революционные выводы европейского опыта и европейской мысли. Это дало нашему поколению кое-какие преимущества. И не скрою: тот искренний и глубокий восторг, с каким мы относимся к продуктам британского гения в самых различных областях человеческого творчества, только резче и беспощаднее оттеняет то презрение, тоже искреннее и глубокое, с каким мы относимся к идейной ограниченности, теоретической пошлости и отсутствию революционного достоинства у патентованных вождей британского социализма. Они вовсе не провозвестники нового мира; они только последыши старой культуры, которая в их лице испугалась за свою дальнейшую судьбу. И духовное худосочие этих последышей является как бы возмездием за бурное и пышное прошлое буржуазной культуры.

Буржуазное сознание впитало в себя огромные культурные завоевания человечества. В то же время оно является сейчас главным препятствием на пути развития человеческой культуры.

Одно из важнейших качеств нашей партии, делающее ее самым могущественным рычагом развития в нашу эпоху, состоит в ее полной и безусловной свободе от общественного мнения буржуазии. Эти слова означают нечто гораздо большее, чем может показаться на первый взгляд. Они нуждаются в пояснении, особенно, если иметь в виду такую неблагодарную часть аудитории, как политики II Интернационала. Тут каждую революционную мысль, даже простейшую, нужно закреплять надежными гвоздями.

Буржуазное общественное мнение есть плотная психологическая ткань, обволакивающая со всех сторон орудия и инструменты буржуазного насилия и тем предохраняющая их как от многих частных толчков, так и от фатального революционного толчка, в последнем счете все же неизбежного. Действующее буржуазное общественное мнение слагается из двух частей: из унаследованных воззрений, оценок, предрассудков, представляющих отложившийся опыт прошлого, плотный слой целесообразной пошлости и полезного тупоумия; и из сложной машинизированной, искусно управляемой, вполне современной техники мобилизации патриотического пафоса нравственного негодования, национального энтузиазма, альтруистического порыва и других видов лжи и обмана. Такова общая формула. Необходимы, однако, поясняющие примеры.