Владек Шейбал

– Я так и знал, что тебя любят больше! Я не хотел, чтобы ты родился, а сейчас я тебя ненавижу.

Недетские слова Казимежа больно ранили Владислава, и казалось ему, будто сердце его пронзило тысячи ржавых иголок. Крупные капли слез блеснули в его красивых глазах и, помедлив, он сказал:

– Казимеж, я завтра попрошу отца, чтобы он вновь полюбил тебя более меня. Прости, я все еще хочу дружить с тобой, потому что люблю тебя.

В коридоре раздались шаги – кто-то торопливо следовал к комнате мальчиков. Казимеж приложил палец к губам и закрылся с головой под одеяло, притворившись спящим. Влад последовал его примеру. Дверь открыла няня, до которой донесся слабый детский шепот. Она решила удостовериться, что мальчики спят, и когда она увидела закутавшихся в одеяла детей, со спокойной душой ушла. Казимеж и Владислав более не разговаривали друг с другом, обоим было тяжко: старший ревновал и завидовал, а младший никак не мог понять, за что к нему такая ненависть, что он сделал не так?

Следующим днем праздник продолжился. Теперь уже в большом зале, главным украшением которого явились мраморные колонны и большие зеркала в позолоченных рамах. Родственники Шейбалов танцевали армянские танцы. Играл патефон, женщины, мужчины и дети веселились. И вот хозяин дома – немолодой тучный мужчина с темным лицом и зелеными глазами именем Пасакис вышел в середину зала и громко объявил, что он приглашает всех мужчин, юношей и мальчиков на танец берд. Большинство с радостью поддержали эту идею и встали в один ряд; лишь Станислав, не любивший армянские танцы, остался сидеть рядом со своей родной сестрой Вандой.

– Почему ты не танцуешь с другими мужчинами? – поинтересовалась она.

– Потому что я поляк, – с нарастающим раздражением ответил он.

– Если ты родился в Польше, то это не значит, что ты поляк. Сам стыдишься своего народа и детей учишь тому же, – женщина взяла гроздь винограда и с гордым видом ушла к толпе других дам.

Станислав глядел ей вслед, в душе – про себя – споря с сестрой, но оправдания себе не находил. И тогда стало ему стыдно и неловко за свое поведение перед лицами родственников, перед двоюродным братом Жозефом, перед младшим сыном – все мысли о нем не принесли мужчине никакого утешения, с раскаянием и обидой на самого себя подумал Станислав, что лучше бы третьему не рождаться, и осекся: ребенок не виноват в неопределенности отца. Невольно взгляд его приковался к Владиславу, с задорным смехом так легко танцующего берд наравне со взрослыми дядями и двоюродными братьями. Ах, сын мой, думал Станислав, в душе любуясь и гордясь им, ты ни в чем не виноват, это все я. Владислав же не чувствовал смятения в душе отца, сейчас он танцевал, веселился, грмко смеялся – просто жил.

Глава шестая

Минуло несколько лет. Подросший, не по годам умный, рассудительный Владислав вступил в подростковый возраст. Отец его стал уважаемым человеком в Кременце: подумать только – один из лучших профессоров искусства, единственный фотограф города, чьи работы были представлены на собственной выставке – и фамилия Шейбал стала у всех на слуху.

Владиславу исполнилось двенадцать лет. Все такой же невысокий, крепкий, большеглазый, он отличался от других детей не только внешностью и восточным акцентом, но более своим непонятным, каким-то далеким-чужим для всех нравом. Детские игры и забавы были неинтересны ему, чаще мальчик проводил время в беседе со взрослыми: художниками, литераторами – кои ежедневно приходили к ним в гости, заполняя дом веселыми разговорами. Влад часто смеялся, вопреки установленному Станиславом правилу – ложиться детям спать после девяти часов вечера, он оставался за общим столом в гостиной, вступая в долгие диалоги с гостями. Непонятный, не принятый в кругу сверстников, Владислав жил без друзей, никто из одноклассников не желал иметь дело с ним. Несмотря на то, что в школе, где он учился, присутствовали три религии для каждого народа: католицизм для поляков и польских армян, православие для украинцев и русских, иудаизм для евреев, объектом насмешек оставался Владислав. Было ли то следствием его характера и рассказов о своих видениях, либо зависть к его творческим талантам не только как художника и пианиста, но даже проявления его актерского мастерства, когда Влад впервые выступил в школьном спектакле в роли гриба – то было в первом классе, и с тех пор он стал членом школьного театра благодаря брату Казимежу.

Его внутренние чувства и возможность видеть, слышать и ощущать то, чего нет, сыграли с ним злую шутку и в родной семье. Однажды, будучи десятилетним мальчиком, Владислав подбежал к родителям, радостный – глаза его так и сияли, воскликнул:

– Мама, папа, сейчас придет тетя София!

Родители переглянулись, Бронислава зажала рот руками, дабы не вскрикнуть: она давно ожидала сестру у себя в гостях, но не надеялась увидеть ее этим днем. Лишь Станислав оставался хладнокровным и недовольным к сыну. Грозно взглянув на мальчика, он говорил:

– Где она? Как так?

– Она рядом, тут – совсем скоро придет, – отвечал Владислав, весь съежившись от страха перед отцом.

– Владимир! – кричал выходящий из себя Станислав. – Ты всегда говоришь, что чувствуешь приход гостей. Впредь я запрещаю тебе говорить что-то подобное, потому что я не верю в это.

Владислав опустил глаза, чувствуя себя виноватым – виноватым в своем даре, о котором он не просил. Гордая кровь взыграла в нем вопреки воли, вопреки трепету перед отцом. Он молвил:

– Я… я просто чувствую запах духов тети Софии. Я не вру, правда.

И вдруг в дверь раздался звонок. Бронислава, встрепенувшись от неожиданности, побежала открывать гостям, и когда на пороге в синей блузке и черной юбке предстала София, женщина потеряла дар речи, а изумленный до глубины души Станислав бросил полный противоречивых чувств взгляд на Владислава, понимая, что неверием своим больно ранил его. А мальчик, ни на кого не глядя, убежал в другую комнату и спрятался за спинку дивана – в самом темном углу. Там он укрылся от посторонних глаз и горько заплакал, стыдясь открытости души своей и гнева родителей, которые не верили ему, не понимали. Обидно было Владиславу, в такие моменты он чувствовал себя одиноким и покинутым, ненужным никому, непонятным даже в собственной семье.

Если отец не доверял Владу, называя с крещения его новым именем – Владимир, то что говорить о школьниках? Его чурались и отказывались играть на переменах из-за всего: необычной для поляков внешности, странной труднопроизносимой фамилии – наследие от шотландского предка, но более всего из-за размера его мужского органа, которому завидовали другие мальчики, и тогда Влад вынужден был переодеваться в самых дальних уголках раздевалок, дабы не слышать насмешек в свой адрес, что так больно ранили его.

Поворотным событием стал приход новой девочки в класс. Учитель представил ее – это была русоволосая, почти белокурая полька с задорными веснушками на курносом лице и большими глубокими глазами серо-зеленого цвета. Девочка прошла на свободное место и, усевшись за парту, принялась разглядывать класс. Многие мальчики зашептались между собой, по достоинству оценив красоту новенькой. Но взгляд девочки был прикован к одиноко сидящему Владиславу на соседнем ряду. Но тоже глядел на незнакомку – в ее чудесные, необычайно прекрасные глаза. Вдруг щеки девочки вспыхнули от смущения и она робко отвернулась, стараясь больше не смотреть на одноклассника. Владислав, темный, со смуглым лицом, все глядел и глядел на нее, любуясь ее красотой, погрузившись в новое, доселе невиданное чувство так, что не сразу расслышал голос учителя, обращенного к нему. Выйдя из оцепенения, под смешки одноклассников, Влад в недоумении глянул на доску и побледнел. Учитель строго спросил:

– Владислав, встань с места и повтори то, что я сказал.

Мальчик робко поднялся. Сердце его бешено колотилось от волнения и еще одного – непонятного – чувства.

– Ну… когда… Простите, я не слышал.

Весь класс разразился хохотом, все – кроме той новой девочки. Учитель с негодованием и жалостью взглянул на Владислава, но все же проговорил:

– Если твоя фамилия Шейбал, то это не значит, что я просто так буду ставить хорошие оценки. Сегодня ты, Влад, разочаровал меня своим невниманием. Садись, два.

Мальчик с тяжким вздохом сел на место, остро чувствуя тугой комок, сдавливающий горло. Первая двойка – и так глупо полученная. Он еще раз мельком взглянул на новенькую девочку – та сидела с таким лицом, будто наказали ее, а не его, ясно понимая, что одноклассник пострадал из-за нее. Она бросила ему полный сочувствия и досады взгляд.

На перемене девочка подошла к нему, сказала:

– Прости за сегодняшнее, а меня Катаржина зовут.

– А меня Владислав, – ответил тот.

– Ты мне понравился, – продолжала девочка, нисколько не смущаясь откровенным чувствам.

– Это хорошо, а я боялся, что все будет наоборот, – Влад натянул улыбку, а взгляд его так и скользил по красивому лицу Катаржины, по ее светлым локонам.

На школьном дворе, почти у ограды высокого забора, Владислав столкнулся лицом к лицу с пятью своими одноклассниками. Каждый из них был выше его ростом и крупнее в плечах, и малорослый Влад понял, что встревать с ними в драку – безумие, одному с ними не справиться.

– Чего это ты, темнокожий, хочешь от наших девчонок? – подошел к нему вплотную лидер класса и главный подстрекатель Кшиштоф.

– О чем ты говоришь? – выдавил из себя Влад, стараясь до последнего держать хладнокровие, не выдавать страх.

– Разве тебе не приглянулась новенькая? – смеясь, отозвался другой мальчишка, стараясь угодить Кшиштофу. – Думаешь, мы такие дураки и не видели, как ты весь урок смотрел на нее?

– Я тебя последний раз предупреждаю, черный! Держись подальше от славянских девушек, – тихо, угрожающе сказал Кшиштоф, возвышаясь над Владиславом.

– Мы с ней лишь познакомились, – словно во сне, предугадывая развязку этой истории, молвил тот.

– Нет, не только познакомились.

– Бей жида! – крикнули четверо стоящих за спиной главаря, и не успел Влад вскрикнуть, как одноклассники повалили его на землю, стали пинать ногами по животу, спине, били кулаками по голове, разбили нос и губу, порвали пиджак.

Зажимаясь от ударов, корчась от боли, Владислав ожидал только одного – когда его закончат бить, убежать что есть сил домой, спрятаться в комнате, забыться сном. Избитого, с окровавленным лицом, оставили его одноклассники и с издевательским смехом удалились. Сплюнув на землю скопившуюся кровь, побрел Влад домой, сильно прихрамывая на правую ногу.

Бронислава при виде сына пришла в ужас. Смазав синяки и приложив вату к разбитой губе, заботливая мать сказала:

– Завтра в школу не пойдешь, а отец разберется с произошедшим.

Вечером в кабинете Станислава состоялся долгий разговор. Строгий отец вопреки чуждому отношению к Владу, почувствовал жалость. Как-никак, но он был сын его. Грозным взором посмотрел отец на Казимежа, сделал ему выговор:

– Как так получилось, что ты, учась в той же школе, не знал, не видел, как обижают твоего младшего брата, коего ты должен защищать? Владимиру пока двенадцать лет, он ребенок. Тебе же пятнадцать.

– Но, отец… – начал было оправдываться Казимеж, но вовремя осекся, чувствуя, как Станислав готов вот-вот разразиться громом.

– Молчать! – не выдержал, крикнул на любимого сына мужчина. – Теперь оба идите. А ты, Казимеж, до конца недели после школы никуда ходить не посмеешь.

Мальчики в задумчивости вышли в коридор. Старший брат взглянул на Влада таким взором, будто все из-за него случилось, тихо спросил над ухом: