Святость над пропастью

В 1914 году с запада заполыхало пламя войны. Две противоборствующие армии встали друг напротив друга: Антанта и Четверной союз. Россия, Франция, Великобритания, а также их союзники США, Италия, Бельгия, Сербия, Румыния, Греция, Китай, Португалия по одну сторону; Четверной союз – усиливающаяся Германия, Австро-Венгрия, Османская империя и Болгария по другую сторону. Польша находилась на рубеже двух противоборствующих сторон: западные земли оказались в руках воинственных немцев, восточные же области стояли за Российскую Империю. Отец Дионисий как и архиепископ поддерживал Антанту. Если Жозеф Теофил Теодорович на Сейме громогласно осуждал немецкую сторону за ее желание к мировому господству, то Дионисий Каетанович держал сопротивление внутри собора, отражая нападение неприятеля.

В соборе святые отцы забыли о сне и отдыхе, с раннего утра до полуночи принимали в стены обители тех, кто остался без крова, без поддержки, кто бежал с небольшим скарбом в города, в то время как враги жгли деревни и села. По улицам маршировали военные отряды русских, украинских и польских солдат, за ними катили пушки, замыкала шествие конница. Где-то вдалеке раздавались стрельба, взрывы, кровавым рассветом полыхали высокие здания. От каждого удара-грохота трещали стекла и дрожала земля, в такие моменты становилось поистине страшно, в короткой тишине оставшиеся под кровом замирали, никто не произносил ни слова, а последующие за гнетущей тишиной взрывы отдавались гулом в ушах.

Бывало время, когда пальба велась неподалеку от центрального собора и тогда стекла в высоких окнах осколками разлетались по залу, падали на скамьи. Святые отцы и монахи вечерами собирали острое стекло, на месте окон временно ставили доски. Дионисий, позабыв об отдыхе и еде, метался по собору, отдавал приказания. Когда немецко-австрийский отряд приблизился к центру – как раз напротив собора, в любой миг враг мог направить оружие на мирную обитель, в рядах верующих началась паника. Понимая опасное-критическое положение, осознавая, что снаряд или бомба могут сравнять собор с землей вместе с людьми, превратив его в груду кирпича и пепла, отец Дионисий взялся как истинный главнокомандующий укреплять позиции. Он повелел натаскать как можно больше тяжелых мешков, досок, другого строительного материала, забаррикадировать ими ворота, все входы-выходы. Когда с большим трудом оборонная позиция укрепилась, святой отец пошел по кельям и подсобным помещениям, в которых расположились вдовы с детьми, женщины, чьи мужья ушли на фронт воевать, старики, подростки – словом, самые обездоленные и обессиленные, собрал их вместе, приказал женщинам с маленькими детьми укрыться в глубоких туннелях подвала, проходящего под собором, а подросткам и старикам, что могли еще держать оружие, сказал:

– Враг уже здесь, а нас слишком мало, чтобы выступить в открытом бою. Те из вас, что способны держать отпор с оружием в руках, должны немедленно занять места в укреплении и любым способом не дать врагу одолеть нас. Я никого не стану неволить, если вы не чувствуете достаточно сил, можете схорониться в подвале.

Остались все. Кто что мог: вилы, топоры, ножи, палки, пистолеты – взяли с собой. Потекло время осады. В эти дни течение жизни изменило привычный бег: когда грохотали пушки и здесь и там раздавалась стрельба, отец Дионисий падал на земь, закрывал голову руками, не заботясь о том, что попади снаряд в церковь, его разорвет на куски. В те мгновения время замирало-останавливалось, каждая минута казалась секундой, а жизнь красочными красками пробегала перед глазами. В часы затишья все возвращалось в привычное русло. Монахи переносили раненных в безопасные кельи, хоронили наспех погибших на церковном кладбище; женщины небольшими группами по три-четыре человека выходили из-под укрытия, помогали ухаживать за раненными. Отец Дионисий на правах пастора собора взял на себя роль врача: вместе с женщинами сидел у изголовья тяжело раненных и умирающих, помогал обрабатывать и перевязывать раны, останавливал кровотечение, обрабатывал гнойные язвы. Все они потеряли счет времени, практически не ели и не спали. В кельях стоял удушливый, смрадный запах человеческих испражнений, крови, загноившихся ран, да и святые отцы и женщины – все потные, по несколько дней не принимающие душ, мучились от собственного зловония, бегали с тазами к больным и обратно. Отец Дионисий с трудом держался на ногах, от удушливых запахов к горлу подкатывал неприятный комок и он уходил в отхожее место, где его долго рвало. Святой отец не боялся за собственную жизнь, а погибнуть, защищая обитель, было делом чести, но на его руках оставались все те несчастные, что с таким рвением и мужеством стояли плечом к плечу против неприятеля, что погибнуть, оставить их оказалось для него равносильно предательству; ради них в глухой ночной тишине он молился о собственном спасении.

Однажды ранним утром к отцу Дионисию вбежал испуганный монах – лицо бледное, глаза широко раскрыты, заплетающимся языком проговорил:

– Отче, в нас стреляли, застигнув врасплох. В одной стороне баррикада прорвана, двое погибли, один сильно ранен – все трое мальчишки не старше шестнадцати.

Что-то тяжелое надломилось в груди Дионисия, с замиранием сердца он искал ответа, но не мог его найти: его молчание было воспринято как разрешение о докладе и монах добавил:

– Что делать, отче? Врагов слишком много – во всем городе, вокруг полыхают пожары. У нас много людей, а запасы еды и воды почти иссякли. Что нам делать? Не умирать же от голода.

Последние слова будто бы пощечина больно ударили по лицу, и щеки Дионисия вспыхнули маковым цветом; монах в недоумении даже отступил на шаг: таким гневным святой отец никогда не был.

– Что же вы ждете, чего бегаете ко мне за советом или в вас растаяло мужество и способность обдумывать шаг?!

– Вы пастор, мы не смеем решать без вас.

Дионисий замолчал, ответ монаха показался ему куда мудрее его велеречивых слов. И правда, как он мог предположить, что за его спиной – без его ведома они станут решать судьбы укрывшихся людей. Постепенно благоразумие вернулось к нему и, немного помолчав, он сказал:

– Ты прав, брат Николай, да и я слишком уж погорячился. Лучше для всех нас: укрепить баррикаду чем можно – пусть даже пойдет в ход мебель, а всех людей собирать здесь, в соборе, и не под каким предлогом не выходить наружу. Станем молиться о нашем спасении, а иного выхода нет.

Из подвалов и сараев вынесли все, что было не жалко, но что могло загородить вход-выход: мешки с различным хламом, старая поломанная мебель, доски, оставшиеся после строительства и многое другое. Оставшиеся в живых укрылись в стенах собора – под кров святой обители. Когда раздавались выстрелы, оставляющие в стенах дыры, люди выстраивались кругом перед отцом Дионисием – у алтаря, молились, сотворяя крестное знамя: кто по католическому обряду, кто по-православному. Всех ныне, таких разных, объединяло одно – сопротивление неприятелю.

Дионисий Каетанович глубоко молился, вымаливая у Господа прощение и прося о спасении. Невысокий, исхудавший, с запавшими щеками, он, тем не менее, являл неприступную твердыню, силу, способную одним мановением руки уничтожить все преграды, и люди верили ему, шли за советом, а он успокаивал напуганных, вселял уверенность в отчаявшихся, облегчал переход из бренного мира в Вечность умирающим. Он и сам старался казаться сильнее – не ради гордыни, но ради тех, кто так остро нуждался в нем, брал на себя ответственность за их жизни в свои руки, но лишь в ночи, когда на землю опускалась темнота, он вставал на колени перед Образом, неустано молился, испрашивая Его помощи и защиты от непрошеных врагов.