Повесть о рыжей девочке

– Интересное? – спрашивает Ева.

– Очень интересное. Вольф меня спрашивает: «Ваша подруга – рыжая, в синем кафтанчике?» – «Да», – говорю. «Так вот, – говорит Вольф, – ваша подруга в Пушкинском саду побила Горчанинова Кольку. Он в пятом классе учится, вместе со мной. Мы ему говорим: «Что же ты ей сдачи не дал?» А он говорит: «Девочек не бьют». Подумай, Ева, какой благородный. И ты знаешь ли, кто такой Коля Горчанинов? Сын начальницы. Ей-богу. С ума сойти!

– Как, – вскричала Ева, – сын нашей начальницы? У нее сын?

– Ну да. Один-единственный сын. Как ему на улицу выходить, она сама ему шинель на все пуговки застегнет и шею шарфиком замотает. А ты раз – и пощечину.

Ева расхохоталась.

– Нина, – крикнула Ева, – снимай шубу, снимай шапку! Оставайся у меня ночевать. Бабушки нет, – теперь я совсем одна осталась. И ты должна ко мне приходить каждый день.

На другой день за обедом Ева встретилась с папой. Ева на месте хозяйки разливает суп. Ева волнуется, двумя руками поднимает тарелку с супом для папы.

«Как я полно налила. Только бы не выплеснуть».

И выплеснула на скатерть.

– Росомаха, – сказал папа и поморщился.

Росомахи – это звери, неуклюжие, противные, всегда висят на деревьях.

Папа помешивает ложкой горячий суп и пристально смотрит на Еву.

«Что он смотрит? – тревожится Ева. – Какие странные у него глаза. Мутные, холодные, с красноватыми веками. Счастье какое, что папины глаза мне не достались в придачу к рыжим волосам. Тогда хоть топись».

У Евы карие глаза, мамины.

Не горбись, – сказал папа.

Ева поспешно выпрямилась.

Молчание.

– Не чавкай, – с раздражением сказал папа.

Ева покраснела и, чтобы не чавкать, перестала есть.

– Ты, – сказал папа, – совсем теперь на приличную девочку не похожа. Испортилась. Разлагающее влияние подруг. С хамками дружишь.

– Кто это хамки? – удивилась Ева.

– Вотячка. И другие твои – дочки сапожников.

– Неправда, неправда, – сказала Ева, – они хорошие. И никто меня не портит. Я сама по себе.

Папа усмехнулся.

– Дура, – сказал папа. – Была бы умной, старалась бы дружить с теми, от которых хорошего можно набраться. Учится у вас Козлова, дочь городского головы. И еще есть Смагина. У Смагиных большой кожевенный завод. Я думаю, к таким людям в гости пойти приятно. Вот это настоящая компания.

Ева исподлобья посмотрела на папу и ничего не ответила.

Долго молчали. Наконец папа говорит:

– Ну-с, скажи мне, каковы у тебя отметки. По русскому сколько?

– По русскому – пять. По географии – пять. По истории – пять.

– А по математике?

– А по математике – три.

– Почему ж это?

– Математику я не люблю. Математика мне не дается, – тихонько вымолвила Ева.

– Хм… Тебя не спрашивают, что ты любишь. Нужно учиться тому, что преподают в гимназии, и быть прилежной. Ни одной тройки не должно быть.

Ева заволновалась.

– За тройки никто не бранит, – сказала Ева, – тройка отметка ничего себе. Бывает, единицы приносят домой.

– Единицы! – грозно нахмурился папа. – Попробуй только, принеси единицу.

«Ни за что не попробую», – подумала Ева и съежилась. А папа говорит:

– Тебя воспитывали мать и бабушка. Я не вмешивался, бабы и распустили вожжи. Теперь я сам за тебя примусь. Подтянись. Отец в поте лица добывает тебе хлеб, дает образование и требует: учись прилежно. Ни одной тройки. Пятерки, изредка четверки. Ты способная, рыжая бестия, и я вправе требовать этого. Бросай лень. Если не бросишь, пеняй на себя. Я из тебя вышибу лень, так и запомни.

Ева не хочет, чтобы из нее вышибали лень.

Ева старательно принимается учить уроки. Сколько этих уроков задают на каждый день! И по русскому задают, и по геометрии задают, и по алгебре задают, и по истории, и по географии. А еще немецкий и французский – слова столбцами, неправильные глаголы, упражнения и стихотворения. Если весь вечер учить на совесть – и то не успеешь, что-нибудь да останется невыученным.

Ева из кожи лезет вон, чтоб получать пятерки.

Часть вторая

Весна. Леса вокруг города зазеленели. Кама разлилась. Очень широкая Кама. На той стороне низкий берег кажется тоненькой черточкой. Большие пароходы на Каме гудят, пристани кишат народом.

По Покровской улице целыми днями грохочут возы, тянутся на набережную к пристаням. И вот однажды случилась беда. Воз, нагруженный кожами, переехал бродячую собачонку. Собралась толпа, все смотрят, как черная собачонка в пыли по камням волочит окровавленные задние лапы и отчаянно визжит.

Ева все это увидела в окно. Она выбежала за ворота, присела на корточки, подняла собачонку в передник и унесла во двор.

– Настя! – кричит Ева. – Ужасное несчастье случилось. Отпирай сарай. Мы ее положим в ящик с соломой и будем лечить.

– Что тут зря пачкаться, – говорит Настя, – все равно сдохнет.

Но сарай открыла и в ящик положила соломы.

Собачонка стала жить в ящике. Лежит целыми днями на соломе и зализывает раны, а Ева кормит собачонку мясом и поит молоком. И собачонка стала крепнуть и поправляться.