Точка

– Ого, крутая тачка!

– Решил отметить. Хочешь такую же?

– Нет, куда мне ездить? – осматривает меня с головы до ног. – Загорелый. И худой! – Пошли в дом.

– Погодь, вытащу сумки. Я в отпуск ездил.

– С этой твоей, как ее, мне Ровена показывала журнал… Элен?

– Нет, один. Мы разошлись.

– Опять? Потом поговорим. Как я рад, что ты приехал, мой мальчик! – папа взъерошивает мне волосы и притягивает к себе. Он пахнет несвежим бельем. Щетина с небольшими кустиками более длинных волос – видно, пропустил при бритье. Ему семьдесят два, старость.

– На себя-то посмотри, сам как скелет. Чем ты меня будешь кормить? Я привез красного вина.

– Сейчас посмотрим, что нам с тобой наготовили. Иди пока, руки помой.

В доме чисто. На камине фотография мамы. До сих пор не понимаю, зачем надо было делать камин, но мама настояла, ее вечный главный аргумент – красиво. Красиво, не спорю.

Поднялся на второй этаж. Заглянул в свою комнату, которую мама обклеила постерами. Алтарь Тейлора Джонса: десятки Тейлоров разного возраста смотрят на меня, очаровывают и соблазняют.

Потом зашел в их спальню: на одной стороне кровать смята, белье свежее, нетронутое – похоже, папа спит сверху под покрывалом. Спертый запах сигарет, пожелтевшие стены, кое-где прожжен ковер.

Я открыл окно, чтобы проветрить, и спустился в мастерскую – небольшую комнату-пристройку. Токарный станок в паутине. В углу валяются недоделанные болванки.

– Тейлор! – звал папа с кухни.

– Почему такой бардак в мастерской?

– Я не пускаю ее туда: один раз убралась, так я ничего найти не мог, до сих пор не знаю, где тот маленький рубанок.

– Сам уберись. И поменяй ковер в спальне – он весь прожженный. Мама бы тебя убила.

– Нет сил.

– Это потому, что надо есть, – сказал я и положил в рот здоровый кусок салата. – Очень вкусно! – прожевав, я откупорил первую бутылку, разлил вино и выпил за папу, потом за маму, а потом перестал произносить тосты. Когда первая бутылка кончилась, я набрался смелости, чтобы спросить:

– Почему ты позволял ей?

– Я не хотел детей, я хотел быть с ней. Мне было достаточно Аманды и своего ремесла. Но она согласилась пожениться, если мы заведем ребенка. Ну а когда ты появился, понравилось возиться с тобой, учить: я почувствовал, что ты мое продолжение. Потом, у тебя мой нос… Но у нас был уговор, поэтому мы проводили с тобой так мало времени.

Мы сложили посуду в посудомойку, взяли вторую бутылку и сели на крыльцо. Папа продолжил:

– В наше время еще не было УЗИ, мы ждали, кто родится. Аманда решила: если девочка, назовем Элизабет, если мальчик – Тейлор. В честь Элизабет Тейлор, конечно. Ты ведь знаешь, как она ей восхищалась. И, конечно же, ее дети обязательно будут красивыми и талантливыми, и, конечно же, актерами. Она рассказывала, что, когда приехала в роддом, между схватками ходила по коридору. Была ночь – ты же в четыре утра родился; медсестра на посту заснула. Аманда подошла и увидела открытый журнал: сверху шли имена матерей, в другом столбце – пол ребенка, а в соседнем написано «мертв» – пять мальчиков перед тобой родились мертвыми. Тут у нее начались последние схватки, медсестра проснулась и вызвала доктора. Представляешь, как она испугалась, – папа звучно вздохнул прокуренными легкими и добавил: – Ты не можешь винить нас. Ты никогда не мучился от мысли, на что себя употребить, тебя брали за руку и вели, именно в этом есть родительский долг. То, что ты не набил пару лишних шишек, – твое счастье, а не беда.

Он сидел молча, смотрел перед собой и курил.

– Тейлор, люди видят любимых в розовых очках. Но через какое-то время очки сваливаются, тогда и начинается настоящая супружеская любовь, когда человек – часть тебя, когда знаешь и любишь его со всеми недостатками. Мне ее жутко не хватает: женских бредней про то, какое платье надеть или какая прическа ей больше идет, в какой цвет покрасить гостиную… – он улыбнулся, вспоминая что-то. – Как она хмурилась, когда читала сценарии: ей было трудно разбираться в мыслях людей, которые намного умнее. Мама очень тебя любила, она жила ради тебя, твоей жизнью, все время в разъездах на твоих съемках. А я жил для вас. Я хочу, чтобы и у тебя было так же. Тебе скоро тридцать три – ищи свою любовь.

– Ты сам женился почти в сорок.

– Ну, ты же не встретишь ее завтра. Потом, почему сразу жена, человек. Я уже прожил жизнь и могу судить. Самое лучшее, что может с тобой случится, – это найти свое дело и быть с любимым человеком. Потом, слава и деньги у тебя уже есть. Со смертью Аманды я потерял смысл, живу одними воспоминаниями. Перед смертью я хочу знать, что у тебя все хорошо.

– У меня все хорошо, – соврал я.

Он подтянул меня рукой, словно крюком, и я уперся щекой в его грудь, как когда-то в детстве. Как же спокойно.

Мы провели вместе день: обсуждали политику (вернее, он рассказывал о том, что происходит в мире), футбол, книги, поужинали вместе, посмотрели семейный фотоальбом. Папа вспоминал, каким я был в детстве, смеялся, а я радовался. Я снова был ребенком, а он – молодым и счастливым. Казалось, дверь откроется и мама скажет, что пора идти спать, или надеть носки, или выключить эту гадость, а потом сядет к папе и будет держать для него пепельницу или протянет ему палец со смазанным лаком, а он сотрет его, словно рыцарь берет ладонь прекрасной дамы, чтобы поцеловать.

***

Утро началось со звонка. Папина домработница визжала в трубку: «Мистер Джонс, ваш папа, ваш папа…» – я почти не понимал из-за акцента. Как всегда в десять утра, она пришла убираться и готовить и нашла его в кресле с простреленной головой. На столе лежала записка:

«Спасибо, сынок.

Люблю, целую.

Папа».

***

Марк все организовал. Нанял каких-то телохранителей, чтобы нести гроб.

И вот место, куда я не ходил последние три года, очерчено глянцевым темно-бордовым гробом с золотыми заклепками.

Обычно, когда лицо обезображено, крышку не открывают, но я не могу не попрощаться. Марк накрывает папино лицо платком и сжимает мне плечо в знак того, что можно смотреть.

Я долго не давал им хоронить. Наконец Марк отволок меня в машину, пообещав, что мы обязательно приедем завтра и тогда, когда я захочу.

На следующий день желтая пресса пестрела обложками с моим рыдающим лицом. И это единственная статья, которую мне никогда не пришлет Марк.

***

Я переехал обратно домой. Марк не хотел отпускать, но был слишком занят, чтобы протестовать, – Олди только что сделал его СЕО, ему было не до меня. Мы договорились, что он приедет на день рождения.

Я вызвал старьевщиков, которые вывезли три машины.

Месяц ходил по пустому дому и все никак не мог собраться, чтобы начать что-то делать. Садился на пол в гостиной, подключал к телефону колонки и слушал, как музыка заполняет пространство, заглушал весь остальной мир старым фотоальбомом и очередной бутылкой.

***

Тридцать три. Сегодня мне тридцать три. Я валяюсь на матрасе в спальне, которая раньше была родительской.

В детстве мы собирались втроем в столовой, покупали торт, родители открывали шампанское, мне – лимонад; мама готовила что-нибудь вкусное. И мы праздновали.

Друзей у меня никогда не было. Так, иногда общался с кем-то на площадке или в школе – обсуждали супергероев, играли в машинки или Lego; за несколько месяцев на съемках я ни к кому не привязывался, тем более мама всегда была рядом, мы могли болтать и готовиться вместе. Да мы все могли делать вдвоем!

Мне тридцать три, и за все эти годы у меня не появилось ни одного друга, ни одной девушки, которые бы сказали искренне со слезами на глазах: «Как здорово, что ты есть!». Короче, в день рождения телефон не обрывался.