Тело скрутило в спираль от боли. Хотелось зарыдать, закричать, избавиться от нее.
Резкий толчок выбросил в реальность, погружая словно в прорубь в поток овладевших мной эмоций.
– Жива, – выдохнул кто-то. – Липова, твою метель, ты на моих руках решила скопытиться?
Комната в полумраке, Пантин держит за руку, прощупывает пульс. Что…
Воспоминания о северном сиянии, толчке, дамочке похожей на Мороза, и полет… самый страшный сон в моей жизни… или не сон?
– Не дождешься, – высвободила руку и подтянулась, опираясь спиной о стену. – Я вообще живучая.
– Пришла в себя? – с ехидством хмыкнул блондинчик. – Наконец-то. Я уже думал заупокойную речь писать.
– Не торопись, я еще тебя переживу.
– Пф! С твоим стремлением на тот свет – вряд ли.
– Я не стремлюсь, – возразила упрямо. – Я жить хочу. Столько всего еще не сказано, не сделано и не изучено.
Взять хотя бы Мороза. Я ведь так и не узнала до сих пор, почему его узоры то светятся, то не светятся.
При воспоминании ректора в душе словно птички запели. Вот бы заглянуть в его глаза и разгадать, что за неизведанные эмоции скрываются в голубых льдинках.
Мечтательная улыбка расцвела на губах.
Одернула себя. Не хватало превратиться в повернутую на нем фанатку.
– Давай думать, как выбираться, – Пантин начал ощупывать обшитые деревом стены.
– Надеешься найти тайный выход?
Давненько я на ногах не стояла. Конечности затекли и теперь неприятно покалывали.
Здесь даже подкоп не сделаешь. Разве что половицу попытаться оторвать, вдруг за ней подвал или что-то подобное.
– А ты решила сдаться? – удивленно воскликнул блондинчик, стуча по дереву. – Или чтоб ты зашевелилась тебя надо назвать "подстилкой"?
От последнего слова передернуло, снова пробуждая давние воспоминания.
– Зачем ты это делаешь? – искреннее недоумение без злости и ненависти.
Простой вопрос "зачем?". Всегда хотела узнать, чем руководствуются люди, делающие выводы на основании слухов.
Можно понять озлобленных подростков. У них в крови бушуют гормоны и прет максимализм, приправленный садизмом. Но ведь Пантин уже не подросток. Он явно перерос пустые эмоциональные всплески.
– Нравишься ты мне, – выдал блондинчик будто очевидную истину.
Руки опустились вместе с челюстью. Глаз, кажется, задергался.
– Учти, шутка несмешная.
– Кто сказал, что я шучу? – Пантин оскорбленно фыркнул.
Всевышний, да что с ними такое?! Эти мужчины… хоть в лес беги!
– Пантин…
– Липова, успокойся, – перебил меня. – Я за тобой бегать не собираюсь. Ты мне нравишься, но я себя уважаю и как Васильев хвостом ходить не стану.
Я нахмурилась, хотя он едва ли разглядел мои эмоции.
– Мы с Лисом друзья.
– И как друг он угодил на Аляску? Послушай, ты либо слепая, либо претворяешься. Так не бывает. "Просто дружбы" не бывает. Мороз, в отличие от тебя, более прозорлив.
– Лиса наказали.
– За что? За посещение тебя в больничном крыле? – неприкрытая ирония вконец обезоружила.
– Мороз показал ему…
– Где его место? – снова перебил меня. – Так Лис не дурак, соображает получше некоторых, не видящих дальше собственного носа. Васильев прекрасно знает – с Морозом ему не тягаться, но и игнорировать себя он не может. И я его понимаю.
Спящее все это время раздражение просилось наружу.
– Да вы что, издеваетесь?! Половина Академии сохнет по одному, по другому, и по тебе в том числе. Или что, ты обделен женским вниманием? Я сама видела виснущих на тебе девчонок. Так почему я? Чего вы во мне-то нашли?! Сисек выдающихся нет, задница на твердую четверочку. Не уродка, да, но и неземной красоты у меня нет. Вот нет ее и все тут!
Пантин застыл возле дальней стены.
– Дура ты, Варя, – выдал он беззлобно.
Я уже приготовилась к едкому ответу, к яростным репликам и словесной дуэли. А он просто… просто…
– Дело же не в сиськах и заднице, хотя с этим у тебя полный порядок, – начал объяснять Пантин словно маленькому ребенку. – В тебе есть то, что притягивает. Неуловимо. Это чувствуешь, читаешь во взгляде, в движениях, улыбке. Ты заряжаешь энергией… светлой, как солнышко, что ли. Рядом с тобой хочется находиться. Даже просто мимо пройти.
Пантин встал напротив, засунув руки в карманы брюк.
– Ты не видишь свои глаза, но в них отражается та самая жизнь, которой все отчаянно желают. Я не знаю, через что ты прошла и кому продала душу, чтобы сохранить сияние как в глазах ребенка… – он покачал головой. – Нет, ты точно не продавала душу. Таких как ты одна на миллион. И я не преувеличиваю. Закрой рот, – сказал мягко, – я еще не закончил. Я могу лишь мечтать встретить когда-нибудь свою любимую с таким желанием жить. Так вот, Липова, если ты превратишься в унылую, скучную, пустую куклу, клянусь, я тебя убью. Чтоб не мучилась.
– Я…
Слова застряли, разбежались тараканами в разные стороны, не желая складываться в связное предложение.
Он серьезно? Все… что сказал?
Не похоже на шутку или прикол… и даже не издевательство…
– Я… ты преувеличиваешь, – выдала более-менее внятно.