там, где морская пена,
там, по словам пиита,
славные были дела:
вышла на брег Афродита,
вышла и быстро ушла.
Да, не на всякой ярмарке
добрую душу сыщешь.
Не получилось в Гамбурге,
есть еще город Мышкин.
Бричка стучит по ухабам,
Чичикову не спится,
свидится ли у Шёнграбена
небо Аустерлица?
Ох, не мытьем, так катаньем,
катаньем – не мытьем, —
пестренькими заплатами
кружится забытье.
Что же нам скажет партия,
если народ молчит?
Катится бричка, катится…
Чичиков сладко спит.
VII
То, тебе чего хочется,
ты у живых не найдешь —
что-то во мраке корчится,
сразу не разберешь,
за воротник хватает
и в кулаке сожмет,
да, завела кривая
в этакий переплет,
или совсем придушит,
срубит, как в чаще ель?
Родненький, я по души,
на, забери шинель!
Тот лишь грохочет пуще,
как ледяной поток:
– А подавай-ка лучше
мне заветный платок.
Будешь измят и скомкан,
как измолоченный злак,
ты покажи Дездемоны
подлой измены знак.
Лучше сознайся сразу,
не доводи до греха
иль потеряешь разум
до третьего петуха.
Гамлета папы тенью,
кровью Макбета клянусь,
ответишь мне за измену
ты – настоящий гусь…
Лучик мелькнул надежды,
что-то совсем не так…
Было же это прежде,
только не гусь – гусак!
И разбежались чары,
лижет волна песок,
будто верблюд, задаром
соль запасает впрок,
ветер бормочет грустный
устный народный стих,
батюшки, Фамагуста!
Чичиков вмиг притих.
Эвон Отелло замок,
рядом турецкий стяг,
дело теперь за малым,
кажется, не пустяк:
где меня черти носят?
Вляпался точно лох,
вроде посеешь просо,
скосишь чертополох.
Здесь же одни арабы,
голову мигом вжик…
Глядь, а навстречу баба
или вообще мужик.
Вон и платок сполошный
млеется исполать,
на подбородок брошен,
чтобы не заплевать.
Вроде не бес, мастырит
тот свой облезлый хвост,
этот же все четыре
вывалил на разнос.
Прет из щеки репейник,
сохнет на шее чулок,
сам капитан Копейкин
выдумать лучше б не смог.
Видно, хозяин ушлый,
аж пробирает жуть.