Империя. Том 2

Так пали последние Бурбоны, чтобы вновь явиться – на радость или беду – несколько лет спустя. Они пали в Аранхуэсе, как пали в Париже и в Неаполе, когда Французская революция настигла их, подобно фурии-мстительнице, преследующей виновных. В Париже революция лишила одного из Бурбонов головы, другого выкинула из Неаполя в море[11 - Речь идет о Фердинанде IV. – Прим. ред.], заставив укрыться на Сицилии. В Аранхуэсе, благодаря народу, влюбленному не в свободу, а всё еще в монархию, она заставила Карла IV отречься от трона ради спасения жизни бесчестного фаворита. Всегда ужасная, хотя, по счастью, всё менее жестокая, революция, низвергая с тронов, уже не убивала королей.

XII

Байонна

При известии о падении князя Мира население Мадрида испытало своего рода жестокую радость. Известие же об отречении Карла IV и о вступлении на трон Фердинанда VII довело ее до экстаза. Но для толпы нет полной радости, если она не сопровождается разрушением. Узнав, что князь Мира арестован в Аранхуэсе, решили наброситься на его семью и лиц, пользовавшихся его доверием. Разгромили их дома, искали их самих, но благодаря мужеству Богарне никто, к счастью, не попал в руки толпы. Вернувшись в Мадрид тотчас после отречения Карла IV, французский посланник успел спрятать семью Годоев. Мать, брат и сестры Мануэля провели ужасную ночь под крышей своего дворца, и Богарне предоставил им убежище в здании посольства, где их защищал страх перед французским оружием, ибо Мюрат в эту минуту находился всего лишь в одном переходе от Мадрида. Погромы и поджоги продолжались всё воскресенье 20 марта, и никакая власть им не препятствовала. Усталость, содействие некоторых вооружившихся горожан и прокламация Фердинанда, не желавшего опозорить начало своего правления гнусными бесчинствами, положили конец беспорядкам. К тому же Мадрид был охвачен радостью из-за того, что ненавистное правление наконец-то закончилось, а правление, столь пламенно желанное, наступило. Вряд ли в удовлетворенных душах могло пробудить тревогу известие о приближении к столице французов. Теперь испанцы обольщались мыслью, что французы признают Фердинанда VII; в любом случае, народ этот, возгордившийся тем, что победил ужасного фаворита сам, обрел огромную уверенность в себе и, казалось, никого более не боялся. Вдобавок в своей наивной радости люди верили только в то, что им нравилось, и французы были для них только союзниками, явившимися торжественно открыть правление Фердинанда VII. При подобных настроениях французские войска могли быть уверены в хорошем приеме.

Они уже большей частью перешли Гвадарраму. Двадцатого числа две первых дивизии корпуса Монсея находились меж Каванильесом и Буйтраго, третья – в Сомосьерре. Первая дивизия Дюпона пришла в тот же день в Гвадарраму, готовая подойти к Эскориалу; вторая была в Сеговии, третья – в Вальядолиде. Таким образом, Мюрат мог в течение суток вступить в Мадрид с двумя дивизиями Монсея, дивизией генерала Дюпона, всей кавалерией и гвардией, то есть с 30 тысячами человек.

Беспорядки в столице глубоко огорчили Мюрата, и он испугался, как бы французов не обвинили в желании вызвать потрясения в Испании, дабы легче завладеть ею. Не знал он и того, был ли такой неожиданный поворот событий желателен Наполеону и мог ли наверняка привести к освобождению испанского трона. Гуманность, послушание и честолюбие вели в его душе мучительную борьбу. В таком состоянии Мюрат написал Наполеону, чтобы поделиться с ним тем, что только что узнал сам, вновь пожаловаться на свою непосвященность, выразить сожаление по поводу событий в Мадриде и сообщить, что собирается без промедления вступить в столицу, дабы любой ценой подавить бесчинства черни. Он тотчас выдвинул войска Монсея к Сан-Агостино, а войска генерала Дюпона – к Эскориалу.

Двадцать первого марта Мюрат принял в Эль-Моларе переодетого курьера, доставившего ему письмо от королевы Этрурии. Эта государыня, которую он знавал в Италии и с которой подружился, взывала к его сердцу от имени августейшей и глубоко несчастной семьи. Она сообщала, что ее престарелым родителям грозит великая опасность и что для защиты они прибегают к его великодушному покровительству. Она молила его тайно прибыть в Аранхуэс, дабы убедиться в их прискорбном положении и найти средства их вызволить.

Мюрат с большой любезностью отвечал Марии-Луизе, что весьма сочувствует несчастьям королевской семьи Испании, но не может покинуть штаб-квартиру, где его удерживает долг, и посылает к ней вместо себя одного из своих офицеров, Монтиона, человека надежного, которому она может сказать всё, что доверила бы ему самому.

Монтион прибыл в Аранхуэс 22 марта и нашел семью старых государей безутешной. Приступ страха довел Карла IV и его жену до того, что они лишили себя верховной власти. Но когда первый испуг миновал, за народным мятежом последовали тишина и одиночество, а князю Мира, которого Фердинанд VII приказал судить, начали угрожать новые опасности, королеву охватила двойная скорбь от утраты власти и от того, что предмету ее преступной привязанности угрожает опасность. И поскольку движения ее души тотчас отзывались в душе ее слабого супруга, Карл IV исполнился тех же сожалений и той же скорби. В довершение несчастья их от имени Фердинанда VII известили, что им надлежит отправляться в Бадахос, вглубь Эстремадуры, подальше от французов, чтобы жить там в изгнании и, быть может, в нищете, в то время как ненавистный сын будет править, мстить за себя и уничтожит, вероятно, несчастного Годоя!

В таком положении нашел Монтион эту обездоленную семью. Старые король и королева Испании и молодая королева Этрурии осаждали его мольбами и пылкими просьбами. Ему поведали о тревогах последних дней, насилии, которое они претерпели и которому могли подвергнуться снова, о предписании удалиться в Бадахос и об опасностях, грозивших Годою. О последнем говорили более, чем о самой королевской семье, молили о покровительстве со стороны Франции, соглашались во всем положиться на решения Мюрата, сделать его вершителем судеб Испании и подчиниться всем его приказаниям.

Монтион тотчас отбыл к Мюрату, который приближался к Мадриду, собираясь вступить в столицу 23 марта, почти точно в день, назначенный Наполеоном. Он рассказал маршалу обо всем, что видел и слышал во время беседы со старыми государями, об их горьких сожалениях и желании воззвать к Наполеону по поводу последних событий. Когда Мюрат выслушал его рассказ, его посетило своего рода внезапное озарение. Он не знал тайны политики, орудием которой являлся, но догадывался, что Наполеон хочет, напугав Карла IV, принудить его к бегству и завладеть короной Испании, как и короной Португалии. Когда революция в Аранхуэсе этот план расстроила, Мюрат понял, что сами обстоятельства подсказывают новый план. Ему пришла в голову мысль превратить сожаления старых государей в официальный протест против их отречения 19 марта, а после составления, подписания и получения им этого протеста отказать в признании Фердинанду VII (что было вполне естественно, ибо принц Астурийский, вступив на трон подобным способом, мог получить признание только от самого Наполеона). В результате такой комбинации Испания оставалась без государя: ибо протест свергнутого короля не мог вернуть ему трона, а власть Фердинанда VII благодаря протесту приостанавливалась. При королях, один из которых уже не был, а другой еще не стал таковым, Испания переходила под власть единственного человека – главнокомандующего французской армией. Фортуна, таким образом, сама возвращала средство, которое отняла, помешав бегству Карла IV.

Обостренный честолюбием ум Мюрата изобрел то, что находчивый гений Наполеона задумал несколько дней спустя, при известии о последних событиях. Не медля ни минуты, Мюрат вновь отправил Монтиона в Аранхуэс, приказав еще раз повидаться с королевской семьей и предложить ей опротестовать акт отречения от 19 марта, ибо он был подписан под принуждением; опротестовать тайно, если она не решится на публичный протест, вложить протест в письмо к Наполеону, который прибудет в ближайшие дни в Испанию и сделается, таким образом, судией гнусной узурпации сына по отношению к отцу. Мюрат обещал выиграть при Наполеоне дело старых государей, а пока защитить не только их, но и несчастного Годоя, ставшего пленником Фердинанда VII.

Монтион снова уехал в Аранхуэс, а Мюрат поспешил уведомить Наполеона о случившемся и сообщить ему о придуманной комбинации. Добравшись к вечеру 22 марта до Чамартина, возвышающегося над Мадридом, он приготовился вступить в столицу на следующий же день. Там же он принял посланца Фердинанда VII, герцога дель Парке, который приветствовал его от имени нового короля Испании, пригласил вступить в Мадрид, обещал продовольствие и жилища для армии и заверил в дружеских чувствах нового двора в отношении Франции. Мюрат оказал герцогу любезный прием, в котором сквозила, однако, некоторая надменность, ему свойственная, и, приняв заверения герцога, довольно ясно ему выразил, что только Император Французов может признать Фердинанда VII и придать законность революции Аранхуэса. Он заявил, что в ожидании императорского решения сам может видеть в новом правлении только правление фактическое, а Фердинанда VII титуловать только принцем Астурийским. Этот род отношений был принят, и всё было подготовлено для вступления французов в Мадрид 23 марта 1808 года.

Утром 23-го Мюрат собрал на высотах за Мадридом часть своей армии, состоявшей в ту минуту из двух первых дивизий маршала Монсея, кавалерии всех корпусов и подразделений Императорской гвардии, присланной из Парижа для формирования эскорта Наполеона. Мюрат вступил в столицу в середине дня во главе своего блестящего штаба и очаровал испанцев своим милым лицом и открытой улыбкой. Особенно всех поразила гвардия; впрочем, кирасиры своим ростом, доспехами и дисциплиной поразили их не меньше. Однако пехота Монсея, состоявшая большей частью из плохо одетых юношей, измученных усталостью, внушила людям скорее сострадание, нежели страх. Тем не менее в целом этот военный спектакль произвел впечатление на воображение испанцев. Они щедро рукоплескали французам и их командирам.

В то время как Мюрат входил в Мадрид, ему сообщили, что туда собираются привезти под конвоем гвардейцев пленника, закованного в цепи, – несчастного Годоя, суд над которым желали начать без промедления. Из великодушия и из расчета, чтобы пощадить старый двор, призванный стать орудием новых комбинаций, Мюрат решил не допускать жестокой расправы над павшим фаворитом. Опасаясь, что появление этого человека, ненавистного толпе, вызовет народные волнения, особенно в минуту вступления французских войск, он послал одного из своих офицеров с простым и ясным приказом отложить перевод узника и задержать его в какой-нибудь деревне близ Мадрида. Этот приказ застал князя Мира в городке Пинто, где его удержали на несколько дней. Мюрат тотчас направил в Аранхуэс кавалерийское подразделение, чтобы защитить старых государей, помешать их отправлению в Бадахос и придать им мужества следовать его советам. В то же время он объявил, что ни он, ни его господин не потерпят жестокостей, замышляемых против Мануэля Годоя.

Монтион нашел семью старых государей еще более опечаленной, чем накануне, еще более встревоженной участью князя Мира, еще более удрученной своим одиночеством, еще более раздраженной триумфом Фердинанда VII и, вследствие этого, еще более расположенной броситься в объятия Франции. Мысль о протесте, способном вернуть им власть или отомстить за себя, была принята с воодушевлением. Карл IV тотчас выказал готовность подписать протест.

Мюрат, уверенный, что сможет располагать старыми государями по своему усмотрению, решил воздействовать и на Фердинанда VII, чтобы убедить его не принимать пока корону, провести коронацию как можно позже и отложить на время торжественное вступление в Мадрид. Мюрат думал, что чем меньше Фердинанд VII пробудет королем, тем вернее сбудутся его надежды. Кроме того, он желал добиться от Фердинанда еще одного, неотложного, решения. Думая об отъезде в Андалусию, князь Мира приказал испанским войскам вновь пересечь португальскую границу, чтобы дивизия Таранко вернулась в Старую Кастилию, а дивизия Солано – в Эстремадуру. Последняя уже приближалась к Мадриду и могла стать причиной столкновений, противных целям Мюрата, который отлично понимал, что дела в Испании нужно вести с помощью ловкости, а не силы. Но приказ испанским войскам совершить попятное движение мог отдать только сам Фердинанд.

Мюрат отправил к нему Богарне, которому, зная о его привязанности к Фердинанду, не особенно доверял, но в котором предполагал больше тонкости, чем способен был проявить в политическом заговоре этот честный и неуклюжий посол. Мюрат просил использовать всё влияние на Фердинанда VII, чтобы убедить его не вступать в Мадрид, приостановить свою вновь обретенную королевскую власть до решения Наполеона и отвести испанские войска. Богарне, уступив просьбам, тотчас отбыл в Аранхуэс, чтобы сделать если не всё, то хотя бы часть того, чего так желал Мюрат.

Прибыв к Фердинанду, он прежде всего с обыкновенной своей настойчивостью просил его отослать испанские войска на их первоначальные позиции. Не имея еще при себе двух своих главных доверенных лиц, каноника Эскоикиса и герцога Инфантадо, сосланных слишком далеко от Мадрида, Фердинанд призвал отцовских министров Севальоса и Кабальеро и, посоветовавшись с ними, приказал генералу Таранко и маркизу Солано вернуться в Португалию или хотя бы остановиться на границе этого королевства в ожидании новых инструкций. Выполнив первую часть поручения, Богарне, то ли не вполне понимая намерения Мюрата, то ли не желая считаться с ним, стал убеждать Фердинанда, что нужно любой ценой обрести благосклонность Наполеона, а для этого он должен выступить ему навстречу, броситься в его объятия, просить его дружбы и защиты; что чем скорее он совершит подобный демарш, тем быстрее обретет уверенность в своей власти; что лучше всего ехать немедленно; что ему не придется проделывать большой путь, ибо он встретит Наполеона по дороге; и что в Мадрид ему нужно идти только для того, чтобы как можно скорее пересечь его и попасть в Бургос или в Виторию.

Богарне советовал от чистого сердца, не подозревая, что способствует, со своей стороны, как Мюрат со своей, изобретению ловушки, в которую принц вскоре попадется. Фердинанд VII не отверг его совета, но отложил решение до прибытия своих доверенных лиц, без которых не желал предпринимать ничего важного. Из советов Богарне он принял только то, что подходило ему в то время: решил покинуть Аранхуэс и тотчас отправиться в Мадрид, объявив о своем торжественном вступлении в столицу 24 марта.

Отбыв ранним утром 24-го из Аранхуэса, Фердинанд вышел из кареты у мадридских ворот Аточа, сел на коня и в окружении придворных офицеров въехал на широкую улицу Алькала под приветствия огромной толпы. Хмельное от радости население высыпало на улицу и прильнуло к окнам, женщины бросали цветы, мужчины устилали плащами дорогу перед молодым королем. Иные, потрясая кинжалами, клялись умереть за него, ибо эти пламенные души смутно ощущали надвигающуюся опасность. Коварный, злобный, столь мало достойный любви принц был в ту минуту окружен такой же любовью, какую получил от римлян Тит, а от французов Генрих IV. Он был отрадой Испании, которая не догадывалась ни о своем, ни о его будущем.

Прибыв во дворец, Фердинанд VII принял представителей местной власти. Днем к нему явился с приветствиями дипломатический корпус. Удержанный Мюратом Богарне не появлялся; его отсутствие весьма встревожило новый двор и поставило в затруднительное положение членов дипломатического корпуса, которые уступили своим тайным чувствам, так скоро примкнув к монархии Бурбонов. Министры слабых и зависимых дворов принесли Мюрату извинения. Министр России также извинился, но менее униженно, сославшись на неизменность дипломатических обычаев, в силу которых приветствуют всякого нового короля, не обсуждая вопрос его окончательного признания.

Мюрат принял эти объяснения с плохо скрываемым недовольством, ибо уже рассматривал Фердинанда как соперника, притязавшего на корону Испании. Когда же ему предложили самому посетить его, он категорически отказался, объявив, что Карл IV останется для него королем Испании, а Фердинанд – принцем Астурийским, до тех пор пока Наполеон не рассудит их великий и прискорбный конфликт. Вечером 21 марта Мюрат написал Наполеону обо всем случившемся и о своем плане заставить Карла IV опротестовать акт отречения и не признавать королем Фердинанда. В последующие два дня, занятый маршем и вступлением в Мадрид, он не мог писать. Двадцать четвертого марта он прибавил к своему плану новую мысль, которую невинно подсказал ему Богарне и которой предстояло обрести вероломное употребление: выслать Фердинанда навстречу Наполеону, чтобы тот завладел его особой и поступил с ним затем по своему усмотрению. Тогда пришлось бы иметь дело только с Карлом IV, у которого нетрудно было вырвать скипетр при его неспособности удержать его в своих немощных руках, тем более что сама Испания не была расположена ему его оставить.

Наполеон узнавал о событиях в Испании по прошествии пяти – семи дней, ибо именно такой срок требовался тогда на сообщение между Мадридом и Парижем. Так, с 23 по 27 марта он узнал о мятеже в Аранхуэсе, низложении фаворита и вынужденном отречении Карла IV. Такой непредсказуемый поворот событий, хоть он и был наиболее естественным, удивил Наполеона, но не расстроил. Поскольку отъезд правящего дома не состоялся, первый план пришлось признать неудавшимся. Однако в новых событиях Наполеон усмотрел и новое средство добиться цели, и средство это в точности совпало с тем, какое обстоятельства подсказали Мюрату. Еще прежде, чем письма Мюрата добрались до Парижа, Наполеон решил не признавать Фердинанда VII, чью молодую и столь желанную испанцам монархию будет трудно уничтожить, и продолжать считать королем Карла IV, потому что его старую, одряхлевшую и всем опостылевшую монархию будет легко низложить. Выступая в качестве третейского судии меж отцом и сыном, можно будет удовлетворить требования отца, который не преминет вскоре уступить Наполеону корону Испании, по внушению князя Мира и королевы, более всего желающих отомстить за себя Фердинанду. Если вдобавок, под предлогом такого третейского суда, удастся заманить к себе принца Астурийского, станет нетрудно завладеть его особой и тогда придется иметь дело лишь с низложенными государями – удобными инструментами в могущественной руке, способной обеспечить им покой, в котором так нуждается их старость, и отмщение, которого жаждет их уязвленное сердце. Можно будет на некоторое время оставить им скипетр, а затем вынудить уступить его в обмен на роскошное и безопасное пристанище, или же забрать его у них тотчас, воспользовавшись их страхом перед революцией и отвращением к ним народа, которому надоели их пороки.

Так, вступив на путь захвата иностранного трона без военных действий, Наполеон с каждой минутой становился всё более виновным. Иные приписывают этот процесс его «прирожденному коварству», другие – неосмотрительности Мюрата, втянувшего Наполеона помимо его воли. Истина такова, какой мы представляем ее здесь. Оба – и Наполеон, и Мюрат, – воодушевляемые честолюбием и ведомые обстоятельствами, способствовали этому темному делу; что же до плана не признавать сына и использовать рассерженного на мятежного сына отца, то он родился одновременно и в Мадриде, и в Париже, и у Мюрата, и у Наполеона и был вызван самим ходом событий[12 - То, что я здесь излагаю, подтверждается письмами Наполеона и Мюрата, их содержанием и датами.].

Пригласив к себе генерала Савари, которого уже использовал в самых ответственных миссиях и который как раз возвратился из Санкт-Петербурга, Наполеон открыл ему свое желание возродить Испанию и привязать ее к Франции путем перемены династии, рассказал о трудностях этого предприятия, о новых событиях после революции в Аранхуэсе и появившейся наконец возможности добиться их желаемого завершения, воспользовавшись конфликтом Карла IV с Фердинандом VII. Наполеон выразил намерение не признавать сына, притворно поддержать власть отца, затем вынудить Карла IV уступить корону себе, выманить Фердинанда из Мадрида в Бургос или в Байонну, завладеть его особой и заставить отступиться от своих прав взамен на такое возмещение в Италии, как, например, Этрурия. Наполеон приказал генералу Савари приступить к делу со всей осторожностью, завлечь Фердинанда в Байонну обещаниями разрешить распри в его пользу, но в случае его упрямства внезапно обнародовать протест Карла IV, объявить последнего единственным правителем Испании и обращаться с Фердинандом как с мятежным сыном и подданным. Предпочтение должно неизменно отдаваться ненасильственным средствам. Наполеон хотел, чтобы Савари без промедления отправлялся в Мадрид и раскрыл Мюрату тайну, которую от него до сей поры скрывали, но которую он превосходно разгадал и в которую теперь его должен был посвятить надежный человек. Генерал Савари тотчас отбыл, чтобы целиком и полностью исполнить волю Наполеона.

В это самое время в мыслях Наполеона произошел один из внезапных поворотов, каковые при незнании человеческой природы удивляют и поспешно принимаются за непоследовательность у людей, чье превосходство не так общепризнанно, как превосходство человека, историю которого мы описываем. При всем роковом влечении к узурпации короны Испании, Наполеон не скрывал от себя нежелательных последствий этого прискорбного предприятия. Он предвидел порицание общественного мнения, возмущение испанцев, их упорное сопротивление и выгоду, которую сумеет извлечь из этого сопротивления Англия; он предвидел всё это с удивительной ясностью и тем не менее, ослепленный своей способностью превозмочь все трудности и увлеченный страстью основать новый порядок в Европе, шел к своей цели, волнуемый, однако, время от времени предвидением самых зловещих картин. Происшествие, до сегодняшнего дня неизвестное, произвело в нем один из таких поворотов и побудило отдать приказы, противоположные отданным ранее. Некоторые неосведомленные историки сочли это доказательством того, что Наполеона вовлекло в испанское дело – быстрее и глубже, чем он сам того желал, – неосмотрительное честолюбие Мюрата.

Одному из своих агентов, отправлявшихся в Испанию, Наполеон по справедливости доверял: то был его камергер Турнон – хладнокровный, не склонный к иллюзиям и достаточно преданный, чтобы говорить правду. Турнон, наблюдавший во время последней поездки в Мадрид предвестия Аранхуэсской революции и народную любовь к принцу Астурийскому, пребывал в убеждении, что стремление завладеть Испанией любым способом – безумие, что куда лучше сделать Фердинанда VII своим союзником, который станет более послушным, чем Карл IV, ибо рядом с ним не будет уже князя Мира и старой королевы, перемежавших подчинение с капризами и ненавистью.

Наполеон приказал Турнону быть 15 марта в Бургосе, предполагая приехать туда в это же время и услышать из уст надежного человека подробности обо всех событиях. Чтобы попасть в Бургос, Турнон проехал через штаб-квартиру Мюрата, не скрыл ни от него, ни от его офицеров страх, который внушало ему предстоящее предприятие, выслушал их насмешки и прибыл в Бургос 15-го числа, как ему было приказано. Из Бургоса он писал Наполеону, смиренно, но с настойчивостью честного человека, умоляя не принимать никаких окончательных решений, пока он не увидит Испанию собственными глазами, и не доверять донесениям его доблестных, но легкомысленных военных, мечтающих лишь о сражениях и коронах. Он был убежден, что в Испании придется столкнуться с жестокими разочарованиями и, быть может, с ужасными несчастьями. Прождав в Бургосе до 24-го и не дождавшись Наполеона, он отбыл в Париж, куда при всей спешке смог добраться лишь 29 марта.

Поскольку Мюрат не писал 22-го и 23-го, будучи занят вступлением в Мадрид, Наполеон 28-го и 29-го оставался без новостей. Он весьма беспокоился о том, что могло случиться в Испании, и в таком состоянии крайней обеспокоенности был какое-то время склонен видеть вещи в самом неблагоприятном свете. Неожиданное прибытие благоразумного и хорошо осведомленного очевидца, убежденно и бескорыстно противоречившего небескорыстным донесениям военных, произвело в Наполеоне внезапную, но, к несчастью, кратковременную перемену, ибо продлилась она не более суток. Он тотчас написал Мюрату, что опять посылает Турнона в Испанию с новыми приказами, так как, кажется, действует слишком быстро и слишком торопится в Мадрид; что слишком поспешно выдвинул генерала Дюпона по ту сторону Гвадаррамы; что не нужно было оголять Сеговию и Вальядолид при известии о возвращении войск генерала Таранко в Старую Кастилию; что следует остерегаться вмешательства в дела испанцев и вступать в столкновения с ними, ибо всякая война с ними будет губительной; что нельзя считать испанцев безобидными только потому, что они безоружны; что помимо природной свирепости они обладают всей энергией нового народа, не изнуренного политическими страстями; что испанская армия, хоть и малочисленная и неспособная сопротивляться даже самому слабому французскому войску, рассеется по всем провинциям, чтобы служить в них ядром вечного мятежа; что священники, монахи и знать, хорошо понимая, что французы идут для реформирования старого общественного строя Испании, употребят всё свое влияние, чтобы возбудить против них фанатичный народ; что Англия тотчас воспользуется случаем доставить Франции новые неприятности и создать огромные трудности; что поэтому следует сохранять крайнюю сдержанность в отношении отца и сына; что сын по сути является врагом Франции, ибо в высочайшей степени разделяет все испанские предрассудки, и что его предполагаемое отвращение к политике отца (политике уступок Франции) немало значит в его популярности; что Фердинанд скоро станет открытым врагом французов, но с ним не следует рвать, ибо, при всей его посредственности, столкновение с Францией сделает его героем; что не следует торопиться с выбором между отцом и сыном и гадать о решении, которое еще только будет принято, тем более что он, Наполеон, еще сам его не знает; что Мюрата ни в коем случае не должны заподозрить в личной заинтересованности; что Наполеон позаботится о нем, лишь бы он не заботился о себе сам; что самый верный из его помощников и муж его сестры будет вознагражден за свои услуги короной Португалии.

Таковы были благоразумные советы, которые Наполеон собирался отправить Мюрату под влиянием и через посредство Турнона, когда наконец получил письмо Мюрата от 24 марта. Тот сообщал о мирном вступлении в Мадрид, об оказанном ему превосходном приеме, о желании старых государей броситься в его объятия и их готовности опротестовать отречение от 19-го числа, а также о том, как легко освободить трон, отказав в признании Фердинанду VII и оставив Испанию с уже отрекшимся и еще не признанным королем. Вновь обретя все подручные средства, в которые он на какое-то время перестал верить, Наполеон вернулся к первоначальному плану и подтвердил приказы, отправленные незадолго до прибытия Турнона с генералом Савари. Вследствие чего в новом письме от 30 марта Наполеон написал Мюрату, что одобряет всё его поведение; что он поступил правильно, войдя в Мадрид; что нужно в то же время продолжать избегать всяческих столкновений и помешать тому, чтобы причинили какое-либо зло князю Мира, даже отослать его в Байонну, если возможно; тщательно защищать старых монархов, заставить их перебраться из Аранхуэса в Эскориал, где они будут рядом с французской армией; не признавать Фердинанда VII и дожидаться прибытия французского двора в Байонну, куда он собирается незамедлительно переместиться.

Наполеон тотчас отправил Турнона, не отдав ему своего столь прозорливого письма, но с поручением продолжать за всем наблюдать и подготовить ему жилье в Мадриде. Сам Наполеон 2 апреля отбыл в Бордо, где хотел провести несколько дней, дождаться новых писем от Мюрата и дать время добраться до Байонны всем тем, кого должны были, волей или неволей, туда привезти. В Париже, для бесед с представителями европейской дипломатии, которых потребуется ободрять или сдерживать после прибытия каждого курьера из Мадрида, он оставил Талейрана, взяв с собой послушного и верного Шампаньи, от которого не ждал серьезных возражений. Готовясь к долгому пребыванию на границе с Испанией и приему многих государей, Наполеон приказал Жозефине присоединиться к нему в ближайшие дни и 4 апреля, горя нетерпением узнать новости от Мюрата, прибыл в Бордо.

События в Мадриде, замедлившись на то время, пока Мюрат ожидал приказов из Парижа, а Фердинанд VII – каноника Эскоикиса и герцога Инфантадо, вскоре вновь пошли своим ходом. Мюрат пришел в восторг, получив письмо от 30 марта, и с еще б\льшим усердием последовал изобретенному им самим плану действий, недостойному его честности. Савари привез ему тайные волеизъявления Наполеона, пребывавшие в столь печальной гармонии с его собственными желаниями, и колебаниям не оставалось места. Не признавать Фердинанда VII, убедить его отправиться навстречу Наполеону, в случае сопротивления обнародовать протест Карла IV и объявить последнего единственным королем Испании, а принца Астурийского – мятежным сыном и узурпатором, вырвать князя Мира из рук его палачей – из человеколюбия и из расчета, ибо ему предстояло стать полезным орудием в данных обстоятельствах, – такой план подсказывали Мюрату события и излагал Наполеон, который в ту минуту направлялся к Байонне.

Мюрат и Савари договорились о том, как наилучшим образом расставить сети. У них под рукой имелся удобный помощник – господин Богарне, тем более удобный, что в своем слепом доверии он был убежден, что для Фердинанда VII нет ничего лучше, чем мчаться навстречу Наполеону, броситься в его объятия или к его ногам и добиться признания нового титула и руки французской принцессы. Богарне ежедневно рекомендовал такое поведение Фердинанду, и тот, горя нетерпением получить от Наполеона право на власть, но не решаясь принимать решения в отсутствие своих фаворитов, обещал последовать советам французского посла, как только в Мадрид прибудут лица, облеченные его доверием.

Наконец, когда прибыл герцог Инфантадо, Фердинанд VII сделал его главой Совета Кастилии и командующим военным домом. Он имел также удовольствие вновь обнять своего наставника, которого недостойно предал во время процесса Эскориала, но которого любил и которому привык открывать свое сердце, открывавшееся весьма немногим. Он хотел осыпать каноника почестями и сделать великим инквизитором, от чего Эскоикис с напускным бескорыстием отказался, пожелав оставаться лишь наставником своего королевского воспитанника, но в качестве такового мечтая править Испанией и Индиями. Он согласился только на титул государственного советника и ленту Карла III, будто желая доставить своему королю удовольствие чем-нибудь его одарить.

Вместе с герцогом Инфантадо и каноником Эскоикисом королю предстояло решить важнейшие вопросы, от которых зависела его участь и судьба монархии. Все вопросы сводились к одному: ехать ли навстречу Наполеону, чтобы обрести его милость, признание нового титула и руку французской принцессы, или же гордо дожидаться его в Мадриде, в окружении верного и воодушевленного народа? Но еще прежде решения этого важного вопроса навстречу французам послали графа Фернана Нуньеса, герцога Мединасели и герцога Фриаса, а затем отправили инфанта дона Карла. После воздания Наполеону этих первых почестей, оставалось узнать, на какие уступки придется пойти, чтобы обеспечить себе благоволение французского императора в том случае, если он будет притязать на роль третейского судьи между отцом и сыном. Этот трудный предмет обсуждался в течение нескольких дней.

Прежде всего, нужно было понять, что замышлял Наполеон в отношении Испании, когда присоединил к 30 тысячам человек, посланным в Лиссабон, новую армию, численность которой оценивали не менее чем в 80 тысяч и движение которой от Байонны и Перпиньяна через Кастилию и Каталонию указывало совсем на иную цель, нежели Португалия. Однако советники Фердинанда – как вновь назначенные, так и те, что остались со времен князя Мира, – не были посвящены в тайну дипломатических отношений с Францией. Министр иностранных дел Севальос ничего не знал о предмете переговоров, ведущихся в Париже господином Искуэрдо. О нем знали только князь Мира и королева, а король знал только то, о чем ему соблаговолили сообщить. К тому же сами переговоры, как проницательно утверждал Искуэрдо, были, возможно, лишь отвлекающим маневром, имевшим целью скрыть истинные намерения Наполеона.

Таким образом, советники Фердинанда, как новые, так и старые, не знали того, что знал князь Мира, а сам князь Мира не знал того, что Искуэрдо скорее разгадал, нежели узнал наверняка. Пока шло обсуждение, в Мадрид прибыла от Искуэрдо депеша, адресованная князю Мира и написанная в Париже 24 марта, до того как агенту стало известно о революции в Аранхуэсе. Искуэрдо сообщал подробности переговоров между кабинетами Мадрида и Парижа, из которых следовало, что Наполеон требовал договора о вечном союзе между двумя государствами, открытия для французов испанских колоний и обмена Португалии на провинции, расположенные на реке Эбро, у подножия Пиренеев, такие как Наварра, Арагон и Каталония (чтобы облегчить проход войск, предназначенных для охраны Португалии). На таких условиях, писал Искуэрдо, император Наполеон пожалует королю Испании титул императора Америк, признает Фердинанда VII наследником испанской короны и даст ему в жены французскую принцессу. Искуэрдо писал, что горячо оспаривал эти условия, особенно оставление провинций Эбро, но безуспешно. Он не добавлял, ибо говорил об этом непосредственно во время своего краткого пребывания в Мадриде, что Наполеон, по его мнению, хочет совсем другого и стремится завладеть самой короной Испании.

Прочитав депешу, им не предназначенную, советники Фердинанда сочли себя полностью посвященными в тайну политики Наполеона. Они простосердечно предположили, что правительства Франции и Испании договариваются по вопросам, упомянутым в депеше, и что Наполеон ничуть не помышляет завладевать испанской короной. По их мнению, речь шла лишь об обмене нескольких провинций на Португалию, открытии испанских колоний французам и согласии на альянс, который уже существовал де-факто и де-юре и который полностью соответствовал подлинным интересам обеих стран. Единственным щекотливым пунктом было принесение в жертву провинций Эбро. Но от необходимости отдавать провинции можно избавиться, установив сервитут[13 - Здесь: право в установленных пределах пользоваться чужой собственностью. – Прим. ред.] для военной дороги и потерпеть таким образом прохождение французских войск, стесняющее, но временное; ибо как только Наполеон начнет новую войну на севере (что не замедлит произойти), ему придется уйти из Португалии, и Испания освободится от присутствия его войск.

Так была истолкована депеша Искуэрдо. Советники Фердинанда полагали, что в обмен на такие жертвы, разумеется, будет получено признание титула нового короля. Последнее соображение более всего влияло на несведущих советников и их несведущего господина и заставляло смолкнуть все остальные. Между тем некоторые симптомы внушали им тревогу на этот счет. Оказанные королю и королеве почести, готовность Мюрата защитить чету с помощью французской кавалерии, заявление о том, что он не потерпит никакого насилия против князя Мира, некоторые речи, долетевшие из Аранхуэса, где старый двор хвалился покровительством своего могущественного друга Наполеона, – все эти признаки заставляли Фердинанда и его маленький двор опасаться внезапного вмешательства Франции в пользу Карла IV. Хотя Богарне и внушал им надежду на благосклонность Наполеона, не обещая ее, они уже несколько дней выслушивали от посла лишь туманные обещания и совет броситься в объятия Наполеона, чтобы снискать себе его благосклонность, которая, получается, еще не обретена, коль скоро нужно ехать добывать ее в такую даль. Мюрат, по положению своему куда более близкий к императору, обнадеживал еще менее, выказывая расположение только к старым государям, а молодому королю жалуя только титул принца Астурийского. Другие речи, долетавшие из Аранхуэса, внушали опасение, как бы старым государям не пришло в голову самим поехать к Наполеону, чтобы на свой лад описать революцию в Аранхуэсе, добиться его благоволения и получить восстановление прав. Опасались, как бы власть не вернулась к Карлу IV и если не к князю Мира, то по крайней мере к королеве, которая вновь поставит Фердинанда в прискорбное положение угнетенного сына, а герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса сошлет и отомстит таким образом за несколько дней своего унижения и за низложение фаворита.

Последний довод, более чем какой-либо иной, побуждал Фердинанда VII и его легковерных советников выехать навстречу Наполеону: ими овладело опасение, что Карл IV сам отправится к Наполеону защищать свое дело и, возможно, его выиграет. Они предпочли бы видеть на троне Испании Наполеона, нежели допустить возвращение к власти королевы. Подобные чувства владели и старыми государями и в итоге позволили, к несчастью Испании и Франции, скипетру Филиппа V попасть в руки семьи Бонапарт.

Как только возник этот страх, вопрос о поездке навстречу Наполеону был решен, а продолжавшееся его обсуждение свидетельствовало лишь о колебаниях слабых людей, которые не умеют даже решительно хотеть того, чего желают. Впрочем, покончить с колебаниями помогали и принц Мюрат, и генерал Савари. Мюрат ежедневно прибегал к услугам посла Богарне, чтобы напомнить Фердинанду свой совет отправиться в путь, и беседовал с каноником Эскоикисом. Обещать ему признание Фердинанда VII Мюрат поостерегся, но несколько раз повторил, что Наполеон питает абсолютно дружеские намерения и не собирается вмешиваться во внутренние дела Испании, что французские войска находились у ворот Мадрида в минуту революции по чистой случайности, но поскольку Европа может переложить ответственность за революцию на Императора Французов, последний должен убедиться, прежде чем признать нового короля, что в Аранхуэсе всё произошло законно, а лучше самого Фердинанда никто не сумеет осведомить его на этот счет. Так Мюрат провел бедного каноника, который обольщался тем, что провел Мюрата сам, и вышел от него убежденный, что поездка неминуемо приведет к признанию принца Астурийского королем Испании.

Стало известно, что в Мадрид прибыл генерал Савари, и хотя его положение было куда более низким, чем положение Мюрата, генерала считали более посвященным в подлинные замыслы Наполеона. Поэтому каноник Эскоикис и герцог Инфантадо захотели побеседовать с ним, сначала сами, а затем в присутствии Фердинанда VII. Услышав из его уст слова еще более недвусмысленные, чем слова Мюрата, ибо Савари не считал необходимым скрытничать, они представили его принцу Астурийскому. Тот расспросил генерала Савари о возможной пользе поездки, которую ему советовали совершить, и о последствиях беседы с Наполеоном. Речь шла не о Байонне, а лишь о Бургосе или Витории, ибо император, как уверяли, должен был вот-вот прибыть, и следовало только оказать ему честь, опередить старых государей и первыми побеседовать с ним, чтобы убедительным образом объяснить непонятную революцию в Аранхуэсе. Стараясь говорить от собственного имени, генерал Савари утверждал, что когда Наполеон увидит испанского принца, услышит из его уст рассказ о последних событиях и, главное, обретет уверенность, что Франция получит в его лице верного союзника, он признает его королем Испании.

Случилось то, что и случается в беседах такого рода: генерал Савари ничего не обещал, позволив на многое надеяться, а Фердинанд VII счел, что ему обещали всё то, на что позволили надеяться.

Итак, Фердинанд решился на поездку, но вначале хотел отправиться в Аранхуэс, чтобы навестить отца, которого оставил в забвении и почти в нужде с 19 марта, не соизволив навестить ни единого раза. Он желал получить от него письмо для Наполеона, дабы связать своего старого отца в некотором роде свидетельством в свою пользу. Но Карл IV весьма дурно принял дурного сына. Королева встретила его еще хуже, и ему было отказано в свидетельстве, которым он мог бы вооружиться для подтверждения своего хорошего поведения во время событий в Аранхуэсе.

Хоть и несколько расстроенный отказом, Фердинанд тем не менее назначил отъезд на 10 апреля. В Мадриде он оставлял регентство в составе своего дяди-инфанта дона Антонио, военного министра О’Фаррила, министра финансов Азанзы и министра юстиции дона Себастьяна Пиньюэлы, а с собой брал своих ближайших советников герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса, министра Севальоса и опытных переговорщиков Мускиса и Лабрадора. Кроме того, его сопровождали герцог Сан-Карлос и другие придворные.

Однако не так-то просто было заставить смириться с таким решением население Мадрида. Большинство, начиная догадываться о причине, приведшей французов на Иберийский полуостров, зловещим образом истолковывали отказ признать Фердинанда VII и считали из ряда вон выходящей ошибкой ехать навстречу Наполеону, ибо это значило добровольно предаться в его могущественные руки. При этом известии в Мадриде поднялось невыразимое волнение и начался бы бунт, если бы Фердинанд не успокоил народ прокламацией, заявив, что Наполеон сам едет в Мадрид, чтобы завязать узы нового альянса и упрочить счастье испанцев, и что невозможно не выехать навстречу столь знаменитому и столь великому гостю.

Прокламация предупредила волнения, но не вполне рассеяла подозрения, внушенные народу здравомыслием.

Фердинанд отбыл 10 апреля, окруженный протестующими преданными сторонниками и огромной толпой обычных людей, которая лениво его приветствовала. У некоторой части населения можно было заметить и своего рода пренебрежительное сочувствие к наивной доверчивости молодого короля.

С Мюратом было условлено, что генерал Савари, во избежание перемены решения со стороны Фердинанда, поедет вместе с ним, чтобы заманить принца и его сторонников из Бургоса в Виторию, а из Витории в Байонну. Кроме того, было решено требовать освобождения князя Мира только после пересечения Фердинандом границы, а до тех пор воздерживаться как от этого демарша, так и от любого другого, способного внушить подозрения.