Империя. Том 1

Наполеон, не имея более возможности требовать от Испании субсидии в сорок восемь миллионов, поспешил урегулировать вопрос ее участия в военных действиях, особенно постаравшись вдохновить ее на решения, достойные ее былого величия.

Испанский кабинет, желая угодить Наполеону и воздать по справедливости заслугам, выбрал в качестве посла во Франции адмирала Гравину. Первый офицер испанского морского флота под обыкновенной наружностью скрывал редкий ум и бесстрашие. Наполеон весьма сильно привязался к адмиралу, а тот к Наполеону. По тем же причинам, по каким его назначили послом, ему поручили и главное командование испанским морским флотом и, перед тем как он покинул Париж, согласование с французским правительством плана военно-морских операций. С этой целью адмирал подписал 4 января 1805 года конвенцию, в которой определялась доля участия в войне каждой из держав. Франция обязывалась постоянно поддерживать в море 47 линейных кораблей, 29 фрегатов, 14 корветов и 25 бригов и скорейшим образом добиться завершения строительства и снаряжения 16 кораблей и 14 фрегатов, находящихся в настоящую минуту на судовых верфях. Кроме того, требовалось собрать войска, которые встанут лагерями у портов погрузки, из расчета пятьсот человек на линейный корабль, двести человек на фрегат; и наконец, постоянно поддерживать французскую флотилию в готовности перевезти девяносто тысяч человек, не считая тридцати тысяч, которым предстояло погрузиться на голландскую флотилию. Если оценить мощь флотилии в кораблях и фрегатах и присоединить к мощи французского высокобортного флота, можно сказать, что Франция располагала в целом шестьюдесятью линейными кораблями и сорока фрегатами.

Испания, в свою очередь, обещала немедленно снарядить 32 линейных корабля с запасом воды на четыре месяца и провиантом на полгода. Распределялись они по портам следующим образом: 15 в Кадисе, 8 в Картахене, 9 в Ферроле. В пунктах погрузки надлежало собрать испанские войска, из расчета четыреста пятьдесят человек на линейный корабль и двести человек на фрегат. Кроме того, надлежало приготовить транспортные средства на оснащенных парусных баржах из расчета четыре тысячи повозок в Кадисе, две тысячи в Картахене, две тысячи в Ферроле. Договорились, что адмирал Гравина будет осуществлять верховное командование испанским флотом и напрямую подчиняться французскому морскому министру Декре. Это означало, что он будет получать инструкции от самого Наполеона, и испанская честь могла, не стыдясь, принять такое руководство.

Военные договоренности сопровождались некоторыми политическими условиями. Со дня начала военных действий Англии против Испании выплата ею субсидии, естественно, прекращалась. Более того, обе дружественные нации обязались не заключать сепаратного мира. Франция обещала добиться возвращения Испании Тринидада и даже Гибралтара, если война завершится убедительной победой.

Нужно сказать, что обязательства, принятые мадридским двором, серьезно превосходили его возможности. Хорошо, если вместо тридцати двух кораблей Испании удалось бы снарядить двадцать четыре весьма посредственных, хоть и с бравыми экипажами.

Таким образом, сложив силы Франции, Испании и Голландии, получалось, что три государства располагали совместно девяносто двумя линейными кораблями, шестьдесят из которых принадлежали Франции, двадцать четыре – Испании и восемь – Голландии. В то же время, приравняв флотилию к пятнадцати кораблям, можно довести действительную мощь высокобортного флота трех государств до семидесяти семи кораблей. Англичане обладали восьмьюдесятью девятью великолепно оснащенными, экипированными, опытными кораблями, во всём превосходившими корабли союзников, и собирались вскоре довести их число до ста. Так что преимущество было на их стороне, они могли быть побеждены лишь превосходством остроумных комбинаций, которые никогда и близко не имеют такого влияния на море, как на суше.

К несчастью, Испания, обладавшая некогда столь богатым морским флотом и всё еще желавшая обладать им по причине обширных колоний, пребывала, как мы уже говорили, в абсолютной нужде. Ее арсеналы были заброшены и не содержали ни дерева, ни пеньки, ни железа, ни меди. Великолепные верфи в Ферроле, Кадисе и Картахене были пусты и необитаемы: не хватало ни материалов, ни рабочих. Матросы, весьма малочисленные с тех пор как торговля в Испании свелась почти к одной перевозке драгоценных металлов, стали еще более редки из-за желтой лихорадки, свирепствовавшей на побережье и заставлявшей их бежать за границу или вглубь страны. Если добавить к этой картине сильный неурожай и финансовую депрессию, усилившуюся вследствие потери недавно украденных галеонов, можно составить себе почти точное представление о великой нужде, охватившей державу, прежде столь великую, а тогда пребывающую в столь печальном упадке.

Наполеон, часто и тщетно советовавший ей во время последнего мира посвятить по крайней мере часть своих ресурсов реорганизации морского флота, захотел в последний раз совершить усилие в отношении испанского двора даже без надежды быть услышанным. На сей раз вместо угроз, как в 1803 году, он прибег к ласке и поощрительным мерам. Он вызвал из Португалии маршала Ланна, чтобы поставить его во главе гренадеров, которые должны быть первыми высадиться в Англии, а генералу Жюно поручил заменить его в Португалии. Жюно получил приказ остановиться по дороге в Португалию в Мадриде и, сыграв там роль чрезвычайного посла, попытаться несколько оживить пришедший в упадок двор[6 - Об этих событиях подробнее читайте в книге герцогини Абрантес «Записки о Наполеоне», М.: «Захаров», 2013. – Прим. ред.].

Теперь следовало как можно лучше распорядиться ресурсами трех морских держав – Франции, Голландии и Испании. Намерение внезапно привести более или менее значительную часть своих военно-морских сил в Ла-Манш беспрестанно занимало Наполеона. Но неожиданно его отвлекла, хоть и ненадолго, одна великая мысль.

Наполеон часто получал донесения от командующего французскими факториями в Индии генерала Декана, удалившегося на Иль-де-Франс со времени возобновления войны и совместно с адмиралом Линуа чинившего великий вред британской торговле. Генерал Декан, обладавший пылким умом и весьма способный командовать в независимой и опасной ситуации, вступил в сношения с маратхами[7 - Маратхи – народ в Западной Индии. – Прим. ред.], еще не до конца покоренными. Он раздобыл любопытные сведения о расположении этих недавно завоеванных принцев и решил, что шесть тысяч французов, высадившись с достаточным боеприпасом и при незамедлительной поддержке восставших, которым не терпится свергнуть иго, смогут пошатнуть британское владычество в Индии. Именно Наполеон, как мы помним, направил генерала Декана на сей путь, и тот пустился по нему с воодушевлением.

Но Наполеону хотелось предпринять не дерзкую вылазку, а нечто вроде большой экспедиции, достойной его египетского похода, способной отнять у англичан важное завоевание, составлявшее в настоящем веке их величие и славу. Огромное расстояние делало такую экспедицию трудной совсем в другом смысле, нежели экспедицию в Египет. Перевоз тридцати тысяч человек из Тулона в Александрию в военное время уже представлял собой довольно значительную операцию; но транспортировка их из Тулона на берег Индии, в обход мыса Доброй Надежды, становилась гигантским предприятием. Успех подобного предприятия требовал соблюдения глубочайшей тайны и великого искусства, чтобы обмануть английское адмиралтейство. Однако Наполеон уже давно располагал всем, чтобы ввергнуть последнее в настоящее смятение ума. Обладая войсками, собранными и готовыми погрузиться повсюду, где у него имелись эскадры, то есть в Тулоне, Кадисе, Ферроле, Рошфоре, Бресте и Текселе, он всегда мог отправить армию так, чтобы англичане не проведали об этом тотчас и не сумели догадаться ни о ее мощи, ни о конечном назначении. План высадки оказался весьма полезен тем, что приковывал к себе внимание неприятеля, заставляя его непрестанно опасаться экспедиции к Ирландии или к английскому берегу. Таким образом, ситуация благоприятствовала попытке совершить одну из тех необычайных экспедиций, которые Наполеон столь стремительно умел задумывать и осуществлять. Он предполагал, к примеру, что возможность отнять у англичан Индию стоит того, чтобы согласиться отложить на время все другие планы, даже план высадки;

и склонялся к тому, чтобы употребить с этой целью все свои морские силы.

Вот каковы были его расчеты. В портах погрузки, помимо готовых выйти в море эскадр, он располагал резервом из старых кораблей, мало пригодных к активным боевым действиям. И в экипажах, помимо бывалых матросов, имелись совсем молодые новички или недавно переведенные на борт кораблей с суши новобранцы. Именно на этом двойном соображении Наполеон и построил свой план. Он хотел присовокупить к некоторому количеству новых кораблей те, что уже отслужили свое, но еще могли осуществить переход; снарядить их как баржи, то есть убрать с них артиллерию, заменив большой массой войск, укомплектовать экипажи людьми всякого рода, набранными в портах, и отправить таким образом из Тулона, Кадиса, Ферроля, Рошфора и Бреста флоты, которые, не ведя с собой никаких транспортных судов, сумели бы перебросить в Индию значительный воинский контингент. Он предполагал отправить из Тулона тринадцать кораблей, из Бреста – двадцать один, всего тридцать четыре, по крайней мере половину из которых составят старые суда, и добавить к ним еще двадцать фрегатов, из которых десять будут почти вышедшими из строя. Два флота, выйдя почти в одно время и встретившись у Иль-де-Франса, могли перевезти сорок тысяч человек – как солдат, так и матросов. По прибытию в Индию следовало пожертвовать кораблями в дурном состоянии, оставив лишь те, которые будут способны к плаванию, то есть около 15 кораблей из 34 и 10 фрегатов из 20.

Так же требовалось разделить и экипажи. Все хорошие матросы должны были подняться на борт сохранившихся кораблей, в то время как матросы посредственные, но способные воевать, превратившись в боевой состав, – перейти в армию высадки. Наполеон предполагал, что для хорошего снаряжения пятнадцати кораблей и десяти фрегатов, которым предстояло вернуться в Европу, понадобится примерно 14–15 тысяч матросов. Таким образом оказывалось возможным получить в Индии 25–26 тысяч человек из 49 тысяч солдат-моряков, отбывших из Европы, и вернуть обратно флот, превосходный во всех отношениях: и качеством оснащения, и выбором людей, и опытом, приобретенном в долгом плавании. Флот лишь очистился бы от старых развалин и отбросов экипажей, а в Индии осталась бы армия, совершенно достаточная для победы над англичанами, особенно если она будет состоять под командованием столь предприимчивого человека, как генерал Декан. Кроме того, Наполеон предполагал отправить в Индию три тысячи французов с голландским флотом из Текселя, две тысячи – в новой флотской дивизии, которая снаряжалась в Рошфоре, и четыре тысячи – с испанским флотом из Кадиса. Это составляло новое подкрепление в девять тысяч человек и доводило численность солдат в армии генерала Декана до 35–36 тысяч.

Таким образом, план строился на принципе принесения в жертву посредственной и дурной части флота – как в людях, так и в кораблях – и возвращения наилучшей части. Такой ценой могло осуществится чудо переброски в Индию армии в 36 тысяч человек. Жертва, к тому же, была не столь велика, как могло казаться, ибо нет моряка, который не знает, что в море качество сил означает всё и что можно сделать больше с десятью отличными кораблями, нежели с двадцатью посредственными.

Сей план означал временную отсрочку высадки, но мог и поспособствовать ей весьма необычайным образом, ибо через некоторое время англичане, уведомленные об отправке наших флотов, должны были отправиться вслед за ними и очистить тем самым моря Европы, в то время как эскадра из пятнадцати кораблей и десяти фрегатов на обратном пути из Индии могла появиться в проливе, где Наполеон, поджидая удобного случая, всегда был готов воспользоваться и самой краткой милостью фортуны. Правда, последняя часть комбинации предполагала двойную удачу – и успешный поход в Индию, и благополучное возвращение, – а фортуна редко одаривает человека до такой степени, каким бы великим он ни был.

В течение четырех недель Наполеон колебался между мыслью отправить экспедицию в Индию и мыслью пересечь Па-де-Кале. Однако в итоге его окончательно увлекла Булонская экспедиция. Этот удар Наполеон рассматривал как более стремительный, решающий и даже почти непогрешимый, если французский флот внезапно появится в Ла-Манше. Он снова заставил свой ум работать в полную мощь и придумал третью комбинацию соединения всех его военно-морских сил между Дувром и Булонью, комбинацию еще более великую, глубокую и беспроигрышную, чем две предыдущие.

Его план был завершен в первые дни марта, и тут же были разосланы соответствующие приказы. Как и Суринамский план, он состоял в привлечении англичан к Вест-Индии и Антильским островам, куда их внимание уже привлекла отбывшая 11 января эскадра адмирала Миссиесси, и внезапном возвращении в моря Европы в соединении сил, превосходящих любую английскую эскадру. Конечно, частично новый план повторял декабрьский, но он расширился и дополнился присоединением военно-морских сил Испании. Адмиралу Вильневу надлежало отплыть при первом благоприятном ветре, пройти через пролив, подойти к Кадису, соединиться с адмиралом Гравиной с его шестью-семью испанскими кораблями, а также с французским кораблем «Орел», затем отправиться к Мартинике, соединиться с Миссиесси, если тот будет еще там, и ожидать нового подкрепления, более значительного, чем все предыдущие. Такое подкрепление являл собой флот Гантома, который, воспользовавшись первой же бурей равноденствия и отходом англичан от берега, должен был выйти из Бреста с двадцать одним кораблем, подойти к Ферролю, соединиться там с французской и испанской дивизиями и направиться к Мартинике, где ждал его Вильнев. После всеобщего воссоединения, которое не представляло реальных трудностей, на Мартинике оказывалось двенадцать кораблей Вильнева, шесть-семь Гравины, пять Миссиесси, двадцать один Гантома, а также франко-испанская эскадра Ферроля, то есть примерно пятьдесят-шестьдесят кораблей – сосредоточение огромной силы, прежде невиданной ни в каких морях. На сей раз комбинация была столь полной и хорошо рассчитанной, что вселило в Наполеона подлинную надежду. Сам министр Декре согласился с тем, что она предоставляла наибольшие шансы на успех.

Были приняты тщательные меры для соблюдения строжайшей тайны. Ее не доверили даже испанцам, которые обязывались послушно следовать указаниям Наполеона. В тайну решили посвятить только Гантома и Вильнева, но не при отплытии, а уже в море, когда они лишатся сообщения с сушей. Предстоящий маршрут они могли узнать из депеш, вскрыть которые имели приказ на определенной широте. Капитаны не посвящались в тайну предприятия, зная только назначенные пункты встречи в случае вынужденного разделения кораблей. Никто из министров не был осведомлен о плане за исключением Декре. Ему же недвусмысленно рекомендовалось сообщаться напрямую с Наполеоном и писать ему депеши собственной рукой. Между тем во всех портах распространили слух об экспедиции в Индию. Делался вид погрузки множества войск, в то время как в действительности эскадре Тулона предписывалось взять от силы три тысячи человек, а эскадре Бреста – шесть-семь тысяч. Половину этих сил адмиралам предстояло оставить на Антильских островах для усиления их гарнизонов, а затем вернуться в Европу с четырьмя-пятью тысячами лучших солдат, чтобы соединить их с силами Булонской экспедиции.

В результате флоты оказывались не перегруженными, подвижными и не стесненными. Все они располагали запасом провианта на полгода, чтобы выдержать долгое плавание без заходов в порты. Курьеры, отправленные в Ферроль и Кадис, везли приказ о постоянной готовности сняться с якоря, поскольку в любую минуту можно было ожидать снятия блокады союзническим флотом, причем не указывалось, каким именно и каким образом.

Ко всем предосторожностям по убеждению англичан в перемене намерений добавилась последняя, но не менее способная обмануть их, а именно – поездка Наполеона в Италию. Он предполагал, что его флоты, отплыв к концу марта и потратив апрель на путь до Мартиники, май на воссоединение, а июнь на возвращение, вернутся в Ла-Манш в первых числах июля. В это время он предполагал оставаться в Италии, заниматься парадами, устраивать празднества, скрывать свои тайные замыслы под видимостью суетной и пышной жизни; а затем, в назначенное время, тайно отбыть на почтовых, за пять дней добраться из Милана до Булони и, пока его будут считать всё еще находящимся в Италии, нанести Англии удар.

Устроив всё таким образом, твердо решившись предпринять высадку и с глубокой верой в успех, Наполеон готовился отбыть в Италию. Папа всю зиму оставался в Париже. Поначалу он думал пуститься в обратный путь к середине февраля, но обильные снегопады в Альпах послужили поводом вновь отсрочить отъезд. Наполеон примешивал к своей настойчивости столько обходительности, что святейший отец уступил и согласился отложить отъезд до середины марта. Наполеон был не прочь показать Европе продолжительный визит высокого гостя, еще более усилить свое сближение с Пием VII и, наконец, попридержать его по эту сторону Альп, пока французские агенты подготавливают в Милане вторую коронацию.

Пий VII, проникшись к Наполеону полным доверием, в конце концов открыл ему свои тайные пожелания. Он был восхищен оказанными ему личными почестями, которые приносили несомненную пользу религии в целом, тем благом, которое, казалось, доставляло его присутствие, и даже тем, что новый император совершал во Франции ради восстановления культа. Но каким бы святым Пий VII не был, он был человеком и государем;

и торжество духовных интересов, исполнив его удовлетворения, не позволило ему забыть о земных интересах Святого престола, весьма пострадавших после утраты провинций, управляемых папским легатом.

Пий VII лично вручил Наполеону составленную в Риме памятную записку, которая касалась потерь Святого престола за последний век, как в доходах, так и в территориях. В ней перечислялись налоги, право на взимание которых имел некогда Святой престол во всех католических странах и которые, под воздействием французского духа, были уменьшены или вовсе отменены во Франции, Австрии и даже в Испании. Поговаривали, что при таком сокращении доходов Святой престол уже не справляется с вынужденными расходами во всех частях мира. Он не мог ни поддерживать кардиналов в положении, сообразном их достоинству, ни питать иностранные миссии, ни заботиться о защите своих слабых владений. Рим рассчитывал, что новый Карл Великий сравняется щедростью с прежним.

Наполеон воспользовался тем, что в записке не говорилось напрямик о Папской области, и нашел простой ответ, вытекающий из самой ситуации. Он не мог предать государство, избравшее его своим главой, и это была законная и не допускающая возражений причина не говорить о бывших папских провинциях; однако он объявил о намерении улучшить ситуацию Святого престола позднее.

Но отложенные на будущее добрые намерения позволили зародиться неудовольствию, вскоре ставшему источником досадных последствий.

Наполеон и папа расстались не настолько не довольные друг другом, как можно было опасаться вследствие заявленных и получивших отказ просьб. Вместо западни, которую пророчили ему безумцы, когда он покидал Рим, папа нашел в Париже великолепный прием, усилил своим присутствием религиозные устремления общества, наконец, занял во Франции место, достойное величайших эпох Церкви. В любом случае он уезжал удовлетворенным, даже если его корыстные советники и остались недовольны. Он самым теплым образом попрощался с императором и императрицей и отбыл из Парижа 4 апреля 1805 года, осыпанный богатыми подарками и при стечении народа, еще более значительном, чем при его прибытии. Теперь ему предстояла остановка на несколько дней в Лионе, где он собирался отпраздновать Пасху.

Наполеон принял необходимые меры, чтобы отправиться в поездку в то же время. Отдав последние приказы армии и флоту, повторив просьбы к испанскому двору о приготовлениях в Ферроле и Кадисе и оставив на Камбасереса не показное, а настоящее управление империей, он отправился 1 апреля в Фонтенбло, где собирался остановиться на два-три дня. Он был воодушевлен своими планами и полон веры в их успешное осуществление. Первый верный залог такового он видел в благополучном отплытии адмирала Вильнева. Тридцатого марта последний наконец снялся с якоря при благоприятном ветре, и его потеряли из виду с высот Тулона, убедившись, что он избежал встречи с англичанами. Одно досадное обстоятельство мешало полному удовлетворению. До 1 апреля ветра равноденствия еще не давали себя знать в Бресте, а тихая ясная погода, не способная отогнать англичан от побережья или скрыть от них выход в море эскадры, делала невозможным отплытие Гантома. Итак, 3 апреля Наполеон покинул Фонтенбло, направляясь через Труа, Шалон и Лион и опережая папу быстротой езды, дабы два кортежа не помешали друг другу.

Пока император двигался в сторону Италии, предаваясь великим мыслям и позволяя себе время от времени отвлекаться на приветствия населения, взволнованная по разным причинам Европа трудилась над созданием третьей коалиции. Беспокоящаяся за свою безопасность Англия; оскорбленная в своей гордыне Россия; весьма раздраженная тем, что готовилось в Италии, Австрия; в без конца раздираемой противоположными страхами Пруссии терпели завязывание новой европейской лиги, которая, став не более счастливой, чем предыдущие, доставит Наполеону колоссальное величие, слишком непомерное, чтобы быть продолжительным.

Русский кабинет, сожалея об ошибках, допущенных из-за горячности молодого государя, желал найти в ответах Франции какой-нибудь предлог, чтобы исправить свои необдуманные демарши. Но гордость Наполеона, не пожелавшего дать хотя бы благовидного объяснения по поводу оккупации Неаполя, отказа возместить ущерб Савойскому дому и вторжения в Ганновер, вынудила российского императора отозвать Убри из Парижа. Император Александр, не обладавший достаточной твердостью характера, чтобы выдержать последствия первого движения, чувствовал растерянность и почти испуг. Окружавшие его Строганов, Новосильцев и Чарторижский, более твердые, но, возможно, менее проницательные, заставляли его чувствовать необходимость защитить в глазах Европы достоинство его короны. Они вернулись к неосуществимым, но соблазнительным идеям высшего арбитража в Европе во имя справедливости и правого дела. Две державы, Франция и Англия, нарушали покой в Европе и угнетали ее в интересах своего соперничества. Следовало встать во главе обиженных народов и предложить им совместный план мирного урегулирования, в котором их права будут гарантированы, а спорные пункты между Францией и Англией разрешены. Следовало заставить Европу присоединиться к плану, предложить его от ее имени Англии и Франции и встать на сторону той из держав, которая с ним согласится, против той, которая его отвергнет, чтобы одолеть ее силой и неопровержимым правом всего мира. Люди не такие молодые и не столь увлеченные теориями понимали, что это просто-напросто план коалиции с Англией и частью Европы против Франции. В самом деле, план задумывался как полностью благоприятный для Англии и неблагоприятный для Франции, он должен был оказаться почти приемлемым для Питта и совсем не приемлемым для Наполеона и мог более или менее скоро привести к войне против последнего. Он прямо вел к третьей коалиции. В предложениях, представленных императору Александру, смешалось столько благовидных и блестящих идей, в том числе весьма благородных и правильных, что живое воображение молодого царя, поначалу испуганное предложениями, наконец воспламенилось и соблазнилось настолько, что он без промедления приступил к их осуществлению.

Прежде рассказа о последовавших за сим переговорах, надобно изложить сам план европейского арбитража и указать его автора. Значительность последствий вынуждает считать, что они заслуживают известности.

Один из тех авантюристов, что одарены порой выдающимися способностями и умеют принести на Север дух и знание Юга, обрел применение своим талантам в Польше. Он был аббатом, прозывался Пиатоли и состоял поначалу секретарем последнего короля Польши. Превратности судьбы заставили его перебраться в Курляндию, а из Курляндии в Россию. То был один из деятельных умов, которые, не имея возможности возвыситься до управления государством, для них недосягаемого, задумывают планы, обыкновенно химерические, но не всегда достойные презрения. Тот, о ком идет речь, много размышлял о судьбах Европы и, благодаря случаю, сведшему его с молодыми друзьями Александра, имел возможность осуществлять скрытое влияние, довольно значительное, и отстаивать в решениях держав часть своих воззрений. Подначальным мыслителям редко выпадает такая честь. Таким образом аббат Пиатоли получил печальное преимущество представить в 1805 году несколько основных идей, которые в конечном счете оказались приняты в договорах 1815 года. Сей иностранец, найдя в князе Чарторижском более созерцательный и серьезный ум, нежели у других молодых людей, правивших тогда Россией, сошелся с ним ближе, и их взгляды стали общими, так что предложенный императору план принадлежал почти настолько одному, насколько и другому. Вот каков был план.

Притязания северных держав и победы Французской революции почти тридцать лет кряду потрясали Европу и угнетали второстепенные народы. Следовало позаботиться о них путем учреждения нового международного права, взятого под защиту великой европейской конфедерацией. Для выполнения предложенной задачи требовалась совершенно бескорыстная держава, которая вынудит всех других разделить это бескорыстие.

Единственная держава имела все признаки для этой благородной миссии, и такой державой была Россия. Ее подлинные притязания должны были состоять, если она возьмется за эту роль, не в приобретении территорий, к чему стремились Англия, Пруссия или Австрия, но в моральном влиянии. Для большого государства влияние значит всё. После длительно осуществляемого влияния появляются и территории. Под видом защиты крупных и мелких государей Европы, напуганных тем, что называется Революцией, Россия приобрела Польшу, и не так уж невозможно было теперь приобретение и Константинополя. Сначала оказывают влияние, затем приобретают.

Итак, Россия предложит всем дворам не войну против Франции, что было бы несправедливо и недипломатично, а посреднический союз для мирного урегулирования в Европе. Без сомнения, не составит труда заставить Австрию и Англию примкнуть к нему; но опасно было бы не заручиться содействием Пруссии. Следовало пресечь корыстные колебания коварного двора или попрать его ногами европейских армий.

Все европейские государства, объединившись против Франции, сформируют три крупные силы: одну на юге, из русских и англичан, прибывших в Италию морским путем и имеющих целью восхождение, совместно с неаполитанцами, по Апеннинскому полуострову на соединение со стотысячной колонной австрийцев, действующей в Ломбардии; другую на востоке, из великих австрийской и русской армий, направляющихся через долину Дуная к Швабу и Швейцарии; и, наконец, третью на севере, из русских, пруссаков, шведов, датчан, движущуюся с севера на юг к Рейну. Все три силы будут действовать независимо друг от друга.

Когда они сформируются, можно будет говорить от имени конгресса, представляющего посреднический союз. Франции предложат условия, совместимые с ее нынешним величием, о которых будет предварительно договорено с Англией, и только в случае отказа Франции принять их объявят ей войну. Условия состояли в возврате к статьям Люневильского и Амьенского договоров, но, разумеется, в истолковании Европы.

Франция сохранит Альпы и Рейн, то есть Савойю, Женеву, рейнские провинции, Майнц, Кельн, Люксембург и Бельгию. Пьемонт будет возвращен. Новое государство, созданное в Ломбардии, будет не разрушено ради возвращения его лоскутов Австрии, но использовано для учреждения независимой Италии. С этой целью от Австрии даже потребуют оставить Венецию. Швейцария, сохранив организацию, которую дал ей Наполеон, будет закрыта для французских войск и провозглашена навеки нейтральной. Так же поступят и с Голландией. Словом, Франция, удержав обширные пределы от Альп до Рейна, будет вынуждена полностью оставить Италию, Швейцарию и Голландию, не считая Ганновера.

В ответ на уступки Англии придется оставить Мальту и возвратить колонии, которыми она завладела. Наконец, она будет обязана договориться со всеми народами о справедливом кодексе морского права. После соблюдения последнего условия все дворы признают Наполеона Императором Французов.

План, задумывавшийся поначалу искренне и с благородными намерениями, был бы во всех отношениях справедлив, если бы его приняли во всей целостности. Но лицемерная коалиция искала предлог, который привел бы Францию к отказу. Последующие события это докажут.

Если Франция откажется, что было вероятно, ей объявят войну. В последнем случае надлежало скорее скрывать, нежели выказывать намерение переменить ее правительство, щадить ее гордость, успокаивать приобретателей национального имущества, обещать армии сохранение званий (что и было сделано в 1814 году) и, если усталость от воинственного и беспокойного правительства приведет умы Франции к желанию вернуть старую династию, только тогда думать о ее восстановлении, потому что Бурбоны, получив трон из рук Европы, удовольствуются урезанным государством, которое им вручат, гораздо с большей легкостью, чем семья Бонапарт.

Война может завершиться по-разному. Если она станет успешной лишь наполовину, у Франции отнимут Италию и Бельгию; но если она окончится полной победой, у Франции заберут и рейнские провинции, то есть территорию, заключенную между Маасом и Рейном.

При таком двойном допущении более или менее удачного исхода войны Европа распределится следующим образом.

Важнее всего предохраниться от французской нации, наделенной столь опасными талантами и столь предприимчивым характером. Для этого необходимо окружить ее могучими государствами, способными постоять за себя. Прежде всего нужно укрепить Голландию и с этой целью отдать ей Бельгию, чтобы сделать из двух стран то, что получит название Королевства Обеих Бельгий и будет отдано Оранскому дому, столь пострадавшему от последствий Французской революции. Пруссию удержат в прежних границах: возможно, ей возвратят мелкие провинции, которые она уступила Французской республике, такие как герцогства Клевское и Гельдернское, и, настолько возможно, сохранят в Вестфалии рядом с Голландией, чтобы отделить от всякого контакта с Францией. Вслед за Королевством Обеих Бельгий, которое будет расположено к северу от Франции, к югу и к востоку от нее создадут королевство Пьемонт, под названием Субальпийского королевства, и присудят его Савойскому дому, ныне лишенному трона и пострадавшему за общее королевское дело еще более дома Оранского. Савойю ему не вернут, но отдадут весь Пьемонт, всю Ломбардию и даже Венецианское государство, которое заберут с этой целью у Австрии, с последующим ей за него возмещением. Наконец, к его обширной территории присоединят Геную. Субальпийское королевство, образовав таким образом самое значительное государство в Италии, будет способно удерживать равновесие между Францией и Австрией и послужит позднее основой для итальянской независимости.

Италия, красивая и интересная страна, будет обустроена самостоятельно и таким образом, чтобы наслаждаться независимостью, столь сильно и тщетно ею желаемой. Объединить ее в единое национальное государство пока невозможно. Ее составят из нескольких государств, объединив их федеративной связью, достаточно прочной, чтобы сделать их совместные действия как скорыми, так и простыми. Помимо Субальпийского королевства, включающего весь север Италии от приморских Альп до Альп юлианских с двумя важными портами, Генуей и Венецией, у другой оконечности полуострова будет располагаться Королевство Обеих Сицилий, сохраненное в его нынешних пределах. В центре будет властвовать папа, которому возвратят его провинции, который будет хранить вечный нейтралитет и, подобно архиепископу Майнца в германском государстве, будет осуществлять функции канцлера конфедерации. Также в центре будет находиться королевство Этрурии, оставляемое за Испанией; а в промежутках и на оконечностях – Луккская республика, орден Мальты, Республика Рагузы и Ионические острова. Весь Италийский корпус в своей федеративной организации будет иметь единого главу, подобно германскому, но не выборного: король Пьемонта и король Обеих Сицилий будут по очереди принимать это достоинство.

Савойю, отобранную у Сардинской короны, не возвратят Франции, а вместе с Вальтеллиной и Гризоном[8 - Вальтеллина – область на севере Италии, которая издавна находилась под контролем швейцарского кантона Гризон (Граубюльден). – Прим. ред.] превратят в один швейцарский кантон. Поделенную на кантоны Швейцарию присоединят к Германии в качестве одного из конфедеративных государств.

Германская империя подчинится совершенно новому режиму. Ее по очереди угнетали Австрия и Пруссия, спорившие за владычество над ней. Обе державы будут выведены из Конфедерации, в которой играют лишь роль амбициозных вождей. Германское государство, предоставленное таким образом самому себе, уменьшится на две огромные территории, но возрастет за счет Королевства Обеих Бельгий и Швейцарии. Освободившись от всякого докучливого влияния и заботясь лишь о германских интересах, оно не станет уже поневоле вовлекаться в несправедливые либо чуждые его интересам войны. Корона в нем перестанет быть выборной. Главные государства Конфедерации будут править ею по очереди, так же как в Италии. Посредством новых территориальных границ укрепятся Баден, Вюртемберг, Бавария. Закончится вечная распря Баварии и Австрии, поскольку последней будет определена граница по Инну.

Таким образом три крупных государства континента – Франция, Пруссия и Австрия – будут отделены друг от друга тремя великими независимыми Конфедерациями: Германской, Швейцарской и Итальянской, протянувшимися от Зюйдерзее до Адриатики.

Такова была без сомнения благородная и хитроумная комбинация, ради которой Франции пришлось бы пойти на жертвы, если бы молодые умы, правившие Россией, оказались способны всерьез и сильно пожелать чего-нибудь великого. Хотя принципом предложенного плана заявлялось бескорыстие, таковое бескорыстие могло доходить до отказа от приобретений и удовлетворения лучшему устройству Европы как единственному возмещению военных расходов, но не могло простираться до потерь. Поэтому Австрии полагалось возмещение за Венецию, от которой ее просили отказаться. Вследствие чего ей давали Молдавию и Валахию, чтобы вывести к Черному морю и предохранить от будущей опасности оказаться заблокированной Россией.