Империя. Том 2

Наполеон же полагал, что его согласие на открытое обсуждение раздела Турецкой империи и вторжение в Финляндию предоставят воображению русской нации и ее государя достаточно пищи на многие месяцы и что в этот промежуток времени он сможет приступить к осуществлению своих планов на Западе.

Мы уже знаем, каковы были эти планы. Они состояли в постепенном запугивании испанского двора с целью принудить его к бегству по примеру дома Браганса. Войска были готовы. Генерал Дюпон с 25 тысячами человек находился на дороге Вальядолида, а одна из его дивизий в Сеговии направилась на Мадрид. Маршал Монсей с 30 тысячами находился между Бургосом и Арандой, прямо на пути к Мадриду. Генерал Дюэм с 7–8 тысячами человек двигался на Барселону. Дивизия в три тысячи человек двигалась через Сен-Жан-Пье-де-Пор на Памплону. Другая дивизия, состоявшая из четвертых батальонов пяти резервных легионов, должна была подкрепить первую. Пехотный резерв составлялся в Орлеане, кавалерийский – в Пуатье. Эти силы включали примерно 80 тысяч молодых солдат, никогда не бывавших в бою, но исполненных боевого духа, воодушевлявшего в те времена французские войска.

Армии требовался главнокомандующий. И Наполеон выбрал для столь важной политической миссии весьма нескромного главнокомандующего, но поставил его в положение, делавшее всякую нескромность невозможной. Главнокомандующим стал Мюрат, по-прежнему недовольный тем, что он всего лишь великий герцог, и сгоравший от нетерпения стать где-нибудь королем. Он принимал участие в итальянской, австрийской, прусской и польской кампаниях и способствовал возведению тронов в Неаполе, Флоренции, Милане, Гааге, Касселе и Варшаве, но не получил ни одного из этих тронов для себя. Более всего сожалея о польском троне, теперь он был жаден до любой войны, которая предоставила бы ему новые шансы на царствование. Иберийский полуостров, где опустел португальский трон и зашатался трон испанский, стал для него страной грез, как некогда Мексика и Перу – для испанских авантюристов. И если нужно было ускорить падение несчастного Карла IV каким-нибудь окольным и неблаговидным способом, Мюрат в его стремлении к трону, при всей его доброте и великодушии, был на это готов. Можно было опасаться даже слишком большого усердия с его стороны. В то же время, будучи умнее и сообразительнее, чем о нем обыкновенно судили (последующие обстоятельства докажут это), он был способен, при большой заинтересованности, стать даже скромным и сдержанным. Отправить Мюрата в Испанию значило пригласить его на праздник. Но поскольку Наполеон хотел напугать правящий дом отправкой многочисленных войск в сочетании с абсолютным молчанием относительно своих намерений, он использовал своего зятя согласно принятому плану. Держа его при себе в Италии и в Париже, он не говорил ему ни слова о своих намерениях в Испании.

Двадцатого февраля, увидевшись с Мюратом днем и ничего не сказав о назначаемой ему миссии, Наполеон поручил военному министру отправить его ночью в Байонну, чтобы принять там командование войсками, вступающими в Испанию. Ему следовало прибыть туда 26-го и получить инструкции на месте. Инструкции были следующими: взять на себя верховное командование корпусами Жиронды и Океанского побережья, дивизией Восточных Пиренеев, дивизией Западных Пиренеев и всеми войсками, которые позднее вступят в Испанию;

прибыть в первые дни марта в Бургос, где будут ждать подразделения Императорской гвардии; устроить свой генеральный штаб в корпусе маршала Монсея, то есть в самом Бургосе; выдвигаться с этим корпусом на Мадрид через Аранду и Сомосьерру, направить туда же корпус Дюпона; завладеть к 15 марта обоими переходами через Гвадарраму; собрать шестьсот тысяч рационов, уже приготовленных в Байонне, чтобы войска были обеспечены запасом продовольствия на две недели на случай форсированного марша; ждать для всяких последующих движений приказов из Парижа; без промедления занять цитадель Памплоны, форты Барселоны, крепость Сан-Себастьян; представить испанским командирам в качестве причины оккупации обычное на войне правило обеспечивать свои тылы при движении вперед даже в дружественной стране; держать все войска сосредоточенными, как обычно делается при приближении к неприятелю;

следить за тем, чтобы жалованье выплачивалось наличностью, чтобы солдаты, имея деньги, не испытывали искушения грабить; не искать и не принимать сообщения с испанским двором, не получив на то ясного приказа; не отвечать ни на какие письма князя Мира; при расспросах, если невозможно промолчать в ответ, говорить, что французские войска вступают в Испанию в целях, известных одному Наполеону и, разумеется, выгодных делу Испании и Франции; туманно произносить слова «Кадис» и «Гибралтар», не утверждая ничего положительно;

баскским провинциям объявить, что их привилегии будут соблюдены, что бы ни случилось; обнародовать, по прибытии в Бургос, дежурный приказ, вменяющий войскам строжайшую дисциплину и братские отношения с великодушным испанским народом, другом и союзником французского народа; ко всем этим выражениям дружбы не примешивать ничьего имени, не упоминая ни короля Карла IV, ни его правительства в какой бы то ни было форме.

Таково было краткое содержание инструкций, отправленных Мюрату 20 февраля и подтвержденных и развитых последующими приказами. Генерал Бельяр был приставлен к нему в качестве начальника Главного штаба, генерал Груши – в качестве командующего кавалерией. Генералу Ларибуазьеру было поручено командовать артиллерией.

К инструкциям относительно вступающих в Испанию корпусов были добавлены другие, касательно армии Португалии. Наполеон хотел, чтобы предприятие, за которое Испании придется заплатить своей династией, ей ничего не стоило. Но он не был столь же щепетилен в отношении Португалии, к которой разрешил относиться как к завоеванной союзнице Англии. Оценив богатство этой страны сообразно богатству ее колоний, а не самой метрополии, он предписал Жюно наложить на нее контрибуцию в сто миллионов и с крайней суровостью подавлять всякие попытки мятежа. Он приказал распустить португальскую армию и отправить во Францию всех, кто не сможет быть отправлен в увольнение; особо тщательно следить за испанскими дивизиями, которые содействовали вторжению в Португалию, и оттянуть их как можно дальше от границ с Испанией. Наибольшую часть сил ему надлежало расположить в Лиссабоне, а две небольшие французские дивизии по 4–5 тысяч человек в каждой – в Альмейде, для сдерживания испанских войск генерала Таранко, занимавшего Опорто, и в Бадахосе, чтобы при необходимости выдвинуться на Андалусию. Следовало хранить этот приказ в строгой тайне, а если станет известно о каком-либо столкновении между испанцами и французами, распространить среди португальцев слух, что причиной столкновения было не что иное, как сама Португалия, которой испанцы хотели завладеть, в чем им было отказано.

Этих военных распоряжений было недостаточно, чтобы полностью достичь цели, которую ставил себе Наполеон. В то время как его войска должны были таинственным образом двигаться на Мадрид, говоря ободряющие слова лишь испанскому народу и ни единого слова правящему дому, он привел в действие и свою дипломатию. Богарне непрестанно требовал у Парижа инструкций на случай катастрофы, которая казалась неминуемой. Ему было предписано сохранять абсолютный нейтралитет в отношении мятежных группировок, разделявших Испанию, не выказывая интереса ни к одной из них; на расспросы о намерениях Императора Французов отвечать, что он весьма недоволен, но не говорить чем; о движениях французских войск намекать, что они направляются, вероятно, в Гибралтар и Кадис, ибо англичане подтягивают к этим пунктам крупные силы.

Наполеон применил и более надежное средство, чтобы исполнить ужаса несчастный испанский двор. Искуэрдо по-прежнему находился в Париже. Видя, что невозможно добиться обнародования договора Фонтенбло, он заключил, что Франция хочет другого, что раздел Португалии был лишь временным соглашением ради немедленной уступки Тосканы и что задумывается низложение самой испанской династии. Со своей обычной проницательностью он полностью предвидел цель, к которой стремился французский император. Внезапно Наполеон приказал обращаться с Искуэрдо с крайней суровостью, будто не хотел более иметь ничего общего со столь слабым, немощным и неискренним двором; словом, он хотел побудить посланника уехать в Мадрид, дабы принести туда переполнявший его ужас. Гофмаршал Дюрок получил приказ написать Искуэрдо о возвращении его в Мадрид. Искуэрдо покинул Париж в тот же день.

Наполеону нужно было ответить на письмо Карла IV от 5 февраля, в котором тот просил Наполеона ободрить его в его намерениях и объяснить движения французских войск, приближавшихся к Мадриду. В этом письме Карл IV уже не говорил о бракосочетании сына с племянницей Наполеона, видя, что тот притворяется, будто забыл о предложении. Как человек, ищущий ссоры, Наполеон, вместо того чтобы рассеять тревоги Карла IV, посетовал на его молчание по поводу бракосочетания, пример какового молчания сам и подал. Ответ его, датированный 25 февраля, был весьма краток и сух.

Это новое письмо, которое означало отказ ободрить несчастного Карла IV и должно было, напротив, исполнить его страха, доставил камергер императора Турнон, который уже бывал в Мадрид с подобной миссией и соединял с великой преданностью здравомыслие и любовь к истине. Он получил инструкцию проследить за маршем и поведением французских войск и настроениями испанского народа в их отношении, понаблюдать также за тем, что происходит в Эскориале и затем вернуться в Бургос к 15 марта, чтобы дожидаться там прибытия императора. Наполеон рассчитал, что его приказы, отданные с 20 по 25 февраля, возымеют свои последствия к середине марта и что к этому времени ему лично следует прибыть в Бургос, чтобы извлечь из событий желаемый результат.

Имелись все основания считать, что и без того искушаемый примером дома Браганса испанский двор, увидев движение французской армии на Мадрид, притом что Богарне ничего не будет говорить, потому что ничего не знает, а Искуэрдо будет говорить много, потому что сильно боится, оставит колебания и убежит в Кадис. Наполеон придумал новую комбинацию, еще более хитроумную, нежели все те, о которых мы говорили. В Кадисе имелась прекрасная французская дивизия, способная контролировать его порт и рейд. Наполеон решил использовать ее для удержания Бурбонов при попытке сесть на корабль, заставив их перед тем из страха перебраться из Аранхуэса в Кадис и арестовать в самом Кадисе, прежде чем они под эскортом англичан возьмут курс на Веракрус. Вследствие чего он отправил адмиралу Розили шифрованную депешу со срочным приказом занять на рейде Кадиса такую позицию, с которой будет возможно перехватить любое судно и остановить беглую королевскую семью, если она захочет подражать безумию, говорилось в депеше, лиссабонского двора.

Мюрат в полной мере исполнил приказы Наполеона, прибыв в Байонну 26 февраля, как предписывали ему инструкции. Отъезд оказался столь внезапным, что он не взял с собой ни офицеров Главного штаба, ни лошадей для личного использования. С Мюратом отправились лишь адъютанты, которые должны сопровождать офицера его звания – маршала, великого герцога и императорского принца одновременно. Он разослал их во всех направлениях, чтобы узнать расположение и размещение корпусов, наладить с ними сообщение и подтянуть к себе. Таинственность инструкций Наполеона ранила его тщеславие, но он столь ясно угадывал цель, и цель ему так нравилась, что он не просил большего и принялся за дело, пунктуально исполняя волеизъявления своего господина.

В Байонне царила неразбериха: прибывавшим войскам, состоявшим из новобранцев и недавно организованным, недоставало как всего самого необходимого, так и опыта, который может заменить всё.

Мюрат, обладавший острым умом и наученный командованию великими уроками и постоянными выговорами Наполеона, провел в Байонне несколько дней, чтобы навести там хоть какой-то порядок, разобраться, что исполнено, а что запаздывает, и уведомить об этом императора, дабы тот исправил необходимое. Затем Мюрат отбыл в Виторию. Он пересек границу 10 марта и в тот же день прибыл в Толосу. Если и существовал главнокомандующий, который мог понравиться испанцам своим милым лицом, воинственным видом, открытыми и совершенно южными манерами, то это был, конечно, Мюрат. Он был создан, чтобы нравиться и внушать почтение, и бесспорно, именно он, из всех французских принцев, лучше всего подходил для того, чтобы подняться на трон Испании. Позднее мы увидим, какой большой ошибкой было предпочесть ему другого.

Население баскских провинций встретило Мюрата с великими проявлениями радости. Этот превосходный народ, самый прекрасный, пылкий, храбрый и трудолюбивый из всех, что населяют Иберийский полуостров, не был похож на остальных испанцев. Баски не разделяли ни их национальных предрассудков, ни ненависти к иностранцам. Живя между равнинами Гаскони и Кастилии, в гористом краю, разговаривая на особенном языке, промышляя незаконной торговлей и с Францией, и с Испанией благодаря обширным привилегиям, которым он был обязан труднодоступности гор и своей доблести, этот народ представлял своего рода нейтральную страну, своего рода Швейцарию, расположенную между Францией и Испанией. Французские войска были превосходно приняты; они соблюдали строгую дисциплину, платили за всё, что брали, и, потребляя местные продукты, были для страны скорее выгодой, чем бременем.

Ничуть не хуже встречали Мюрата в Витории, столице Алавы, третьей из баскских провинций, в которой испанский дух ощущается уже более отчетливо. Мюрат въехал в нее 11-го числа в карете епископа, который поспешил ему навстречу со всеми местными властями. Население теснилось у городских ворот, приветствуя генерала, ставшего принцем и вскоре призванного стать королем. Французские солдаты, хоть и более многочисленные в Испании, чем нужно было для войны с Португалией, еще не дали ни одного повода для жалоб. Если в их появлении и предполагали политическое намерение, то считали его направленным против двора – сколь ненавистного, столь и презираемого. Поэтому не было причины сопротивляться ни любопытству, которое они возбуждали, ни надеждам, которые они порождали. Власти, получившие из Мадрида приказ подготовить продовольствие, дабы предупредить всякое недовольство, собрали весьма обильные припасы. На заявление Мюрата, что все поставки армии будут оплачены Францией, власти отвечали с кастильской гордостью: они принимают французов как союзников и друзей, а испанское гостеприимство не нуждается в оплате.

Из Витории Мюрат направился в Бургос, где должна была разместиться его штаб-квартира. Оставляя Виторию, покидают гористую разнообразную и радующую взор пиренейскую Швейцарию и вступают в настоящую Испанию. В Бургосе, столице Старой Кастилии, Мюрата встречали всё еще хорошо, то есть с любопытством и надеждой. В ту минуту никто еще не думал о сопротивлении; от французов ждали лишь добра, и с их стороны также, не считая нескольких случайных стычек между крестьянами и французскими новобранцами, опьяненными испанским вином и возбужденными красотой женщин, в отношении населения царила сердечность. Конечно, некоторые наиболее дальновидные испанцы понимали, что это необыкновенное скопление войск предвещает нечто иное, нежели низложение князя Мира, ибо при царивших в стране настроениях достаточно было лишь одного слова Наполеона, чтобы отстранить Годоя от власти. Но всем хотелось верить и надеяться лишь на падение фаворита; все думали только об этой единственной цели. Всеобщее заблуждение довершали ловко пущенные слухи об экспедиции на Гибралтар.

Едва Мюрат вступил в Испанию, как ему доставили сразу два письма от его друга князя Мира, с поздравлениями и с расспросами. Он легко преодолел желание ответить на них, поостерегшись укреплять связи со столь непопулярным персонажем и еще более опасаясь не угодить Наполеону. Оба письма остались без ответа. Впрочем, князь Мира был не единственным, кто пытался расспросить Мюрата. Гражданские, военные и церковные власти, спешившие навстречу ему с приветствиями, старались всячески развязать его природную болтливость. Он испытывал крайнюю досаду из-за того, что оказался среди всей этой суматохи без иных инструкций, кроме военных. Поэтому, едва прибыв в Испанию, он тотчас написал Наполеону о состоянии войск, об их бедственном положении, болезнях, а также о радушном приеме испанцев, о непопулярности князя Мира и энтузиазме испанцев в отношении Наполеона, о легкости осуществления в Испании всего чего угодно, и о собственных затруднениях, вызванных неосведомленностью перед лицом готовящихся событий. «Я полагал, Сир, – писал он Наполеону, – что заслужил Ваше доверие после стольких лет преданной службы и должен знать, будучи облечен ответственностью командовать Вашими войсками, для каких целей они будут использованы. Умоляю Вас, – добавлял он, – дайте мне инструкции».

Наполеон, чьей целью было запугивание двора молчанием при дружелюбном ободрении населения, дабы прибыть в Мадрид без боя и мирно завладеть пустым троном, ощутил нетерпеливую досаду при чтении писем Мюрата, наполненных настойчивыми расспросами. «Когда я вам предписываю, – ответил он, – выдвигать войска, держать дивизии сосредоточенными и избегать боев, обильно снабжать войска, чтобы удерживать от беспорядков, избегать всяческих столкновений, не принимать участия в распрях испанского двора и пересылать мне все вопросы, с которыми он будет к вам обращаться, – разве это не инструкции? Остальное вас не касается, и если я ничего вам не говорю, значит вы ничего не должны знать».

К этому выговору Наполеон добавил приказы, которых требовали обстоятельства. Он предписал набрать из его гвардии молодых младших офицеров, достаточно умелых и участвовавших в кампаниях 1806 и 1807 годов, чтобы назначить их офицерами в полки, где в них имеется недостаток; без промедления подвергнуть лечению всех больных чесоткой; поставить войска лагерем, как только пройдут холода; отправить бригаду из четвертых батальонов резервных легионов на соединение с бригадой генерала д’Арманьяка, которой уже было поручено оккупировать Памплону; завладеть цитаделью Памплоны, вооружить ее, оставить в ней тысячу человек, а затем расположить всю дивизию Восточных Пиренеев между Виторией и Бургосом, дабы прикрыть тылы армии.

Кроме того, Наполеон распорядился насчет движения на Мадрид. Он приказал Мюрату до 20 марта перебросить через Гвадарраму корпус маршала Монсея из Сомосьерры и корпус генерала Дюпона из Сеговии, 22–23 марта быть под стенами Мадрида; потребовать передышки для войск перед продолжением движения на Кадис. Если городские ворота закроются перед ними, следовало войти в Мадрид силой, но только после того, как будет сделано всё для предупреждения столкновения. Ко всем этим предписаниям присоединялись прежние рекомендации хранить молчание о политике, снабжать войска всем необходимым и даже задержать движение на день-другой, если снабжение и средства транспорта окажутся недостаточными.

Мюрату пришлось смириться с тем, что он больше ничего не узнает, и он постарался верно исполнить приказы Наполеона, уверенный, впрочем, что вся эта таинственность скрывает лишь то, чего он и желает, то есть низложение испанских Бурбонов и освобождение одного из прекраснейших тронов мира.

Оккупация крепостей, о которой император отдавал неоднократные приказы, осуществилась. Этот внезапный захват, свершившийся в последние дни февраля и первые дни марта, произвел на Испанию самое досадное впечатление. Проницательные умы, уже подмечавшие, что для захвата Португалии, к тому же уже покоренной, и низложения опостылевшего нации фаворита не было нужды в таком количестве войск, начали находить подтверждения своим наблюдениям и встречать больше понимания. В местностях, где были произведены эти операции, сопровождавшиеся б\льшим или меньшим насилием, едва не дошло до рукопашных боев с французскими войсками. Буржуазия, менее враждебно, чем народ, настроенная к иностранцам, более расположенная к переменам и в меньшей степени обработанная духовенством, прельщалась надеждами на падение фаворита и возрождение Испании с помощью Франции и теперь была безутешна. Народ выказал первое недовольство, которое вскоре удалось подавить с помощью твердости, проявленной французскими солдатами и офицерами.

Обострению уныния буржуазии и ревнивого гнева народа послужили еще два обстоятельства: первым, и наиболее опасным, была контрибуция в сто миллионов, наложенная на португальцев; вторым, менее известным публике, стало бракосочетание мадемуазель Ташер с князем Аренбергским. В первом случае все задавались вопросом, какое же бремя падет на Испанию, если на нее наложат контрибуцию, соразмерную той, которой обременили Португалию, а бракосочетание мадемуазель Ташер с князем Аренбергским привело в отчаяние всех, кто рассчитывал на будущий союз французской принцессы с Фердинандом. Оставалось признать единственным намерением Наполеона только низложение Бурбонов. Буржуазия, а особенно знать, возможно, и приспособились бы к перемене династии, которая обещала им возрождение Испании, не принуждая пройти через жестокие испытания Французской революции; но духовенство, и особенно монахи, видевшие во французах опасных врагов своему существованию, с гневом отвергали эту идею и легко могли воздействовать на фанатичный народ, жаждавший движения и беспорядков. Духовенство, поддерживая связь со всеми уголками Испании через епархии и монастыри, обладало мощным средством с невероятной быстротой распространить по всей стране выгодные ему настроения. Между тем эти первые настроения были лишь предвестниками той ненависти, которой суждено было вскоре вспыхнуть. В эту минуту испанцев более всего занимал двор, при котором бесчеловечная мать и ненавистный фаворит, властвуя над слабым королем, угнетали обожаемого молодого принца. Все взгляды устремлялись к Мадриду и к Аранхуэсу, и именно туда призывали французов, чтобы свершить желанную революцию.

Впрочем, минута катастрофы близилась. Двадцать пятого февраля Наполеон принудил Искуэрдо выехать из Парижа и послал Турнона с новым, ничего не значащим, а потому весьма тревожным письмом. Искуэрдо 5 марта явился в Аранхуэсе к королевской семье. Его донесения были самого тревожного свойства и исполнили страха как королевскую семью, так и друзей князя Мира, его мать, сестер и конфидентку мадемуазель Тудо. Рассказав о переговорах с Талейраном, об уступке французам провинций Эбро и открытии испанских колоний, Искуэрдо объявил, что переговоры эти, при всей их неприятности, не более чем обман, так как Наполеон со всей очевидностью хочет другого, то есть трона Испании для одного из своих братьев. Искуэрдо с легкостью убедил двор Аранхуэса, и без того охваченный ужасом, что если не принять немедленного решения, то их всех ждет гибель. Прибытие Турнона с новым письмом ничуть не рассеяло страхи двора. С этой минуты решение о бегстве было принято. Карлу IV казалось неверным не дождаться Наполеона, чтобы самолично вручить его всемогуществу участь Испанского дома. Добрый король Карл имел слишком честное сердце и слишком ограниченный ум, чтобы разгадать хоть какую-нибудь из комбинаций Наполеона, и был склонен думать, что если дождется французского императора и доверится ему, то всё устроится к лучшему. Но князь Мира и королева, отлично зная, что им нечего надеяться на милость Наполеона и что его вмешательство будет направлено против них, не оставили королю выбора и убедили его удалиться в Андалусию.

Между тем, дабы не лишиться последних ресурсов со стороны Франции, Искуэрдо должен был без промедления вернуться в Париж, осыпать прошениями Наполеона и золотом – своих агентов, чтобы предотвратить удар, грозивший Испанскому дому, и подписать любой договор, каким бы позорным он ни оказался. Он отбыл утром 11 марта, чтобы поспеть в Париж раньше, чем будет отдан роковой приказ.

После принятия решения удалиться в Андалусию требовалось еще склонить к нему многих – как в Аранхуэсе, так и в Мадриде. Принц Астурийский видел во французах освободителей и не хотел бежать от них, тем более в качестве пленника королевы и князя Мира. Того же мнения придерживался и его дядя дон Антонио, разделявший его отвращение к королеве и фавориту. Все, кто имел в королевской семье хоть какой-то вес, высказывались против бегства и хотели дождаться французов. Королева и фаворит не придавали значения этому сопротивлению и были полны решимости победить его и волей или неволей вывезти всю королевскую семью в Севилью. Но нужно было преодолеть и иное, более грозное противодействие. Совет Кастилии, с которым провели тайные консультации, отверг идею постыдного бегства двора и отвечал, что не нужно было допускать французов в Испанию, а уж если их с такой легкостью допустили, нужно теперь либо оказать им неожиданное сопротивление, подняв против них всю нацию, либо распахнуть объятия, воззвав к их лояльности. Князь Мира не посчитался с мнением Совета и отдал распоряжения для скорейшего отъезда в Андалусию. Пытаясь скрыть цель поездки, он туманно говорил о намерении осмотреть порты, надзор за которыми, с тех пор как он стал великим адмиралом, входил в его обязанности.

Поскольку перевозка ценностей и обстановки уже была замечена ранее, приготовления к отъезду двора рассеяли последние сомнения. Трудно вообразить негодование испанцев, узнавших, что Бурбоны собираются оставить их так же, как Браганса оставили португальцев. Ожесточение всех классов против двора достигло предела. Знать, буржуазия, народ и армия вели в Мадриде одни и те же речи, и эти речи были столь откровенны, смелы и невоздержанны, как случается лишь накануне великих потрясений в самых свободных странах. Личная охрана короля, с которой дурно обошелся князь Мира, проявляла особенно пылкое раздражение и намеревалась противостоять отъезду короля даже силой. Многие офицеры этого подразделения были всецело преданы принцу Астурийскому.

Шумная оппозиция не поколебала планов князя Мира и королевы, только внушив им желание как можно скорее удалиться от ненависти и опасностей в Андалусию, а затем, если понадобится, и в Америку. Князь Мира отдал соответствующие распоряжения. Отправленным в Португалию войскам он приказал вернуться, ибо накануне потери Испании было уже не до Алгарви и Северной Лузитании. Конечно, князь Мира не собирался бороться с французской армией силами этих небольших корпусов, предназначая их больше для прикрытия бегства королевской семьи, чем для организации безнадежной обороны на юге Испании. В порту Кадиса были подготовлены несколько фрегатов.

Следуя своему обыкновению проводить неделю при их величествах, а другую в Мадриде, в воскресенье 13 марта князь Мира вернулся в Аранхуэс. Тотчас по прибытии он отдал последние распоряжения к отъезду, назначенному на вторник или среду. Мажордом двора приказал подготовить королевские кареты. На дороге в Оканью были расставлены смены лошадей. Валлонским и испанским гвардейцам в Мадриде, а также гвардейцам короля, не несущим службу, было предписано подготовиться к отбытию в Аранхуэс.

Хотя с возражениями некоторых министров и не считались, следовало, однако, объявить им об окончательном решении двора и получить их подписи под различными приказами. Тотчас по прибытии в Аранхуэс, князь Мира вызвал в королевскую резиденцию многих из них, в том числе маркиза де Кабальеро, который заставил себя долго ждать. Потерявший терпение князь Мира оказал ему весьма дурной прием. Министр наотрез отказался давать согласие на уже предрешенный отъезд. «Я приказываю вам подписать», – гневно заявил ему князь. «Я получаю приказы только от короля», – отвечал Кабальеро. Подобное сопротивление со стороны человека, не отличавшегося большой отвагой, показывало, до какой степени пошатнулась власть фаворита.

Принц Астурийский и дон Антонио сообщили своим доверенным лицам всё, что им было известно, и фактически попросили защитить их от замышляемого против них насилия. Преданные принцу офицеры личной охраны поговорили со своими солдатами, которые были готовы нарушить все правила субординации по первому слову принца. Прислуга, зная по самим приготовлениям, которыми ей пришлось заниматься, до какой степени близок отъезд, и которой не хотелось покидать привычное место, предупредила обитателей Аранхуэса. Жители города, не желая лишаться двора, исполнились решимости помешать его отъезду и, распустив слухи о планах бегства, привлекли грозных крестьян Ла-Манчи, также весьма недовольных тем, что двор их покинет и лишит привилегии кормить его. Толпы народа стекались в Аранхуэс отовсюду, и в них были замечены самые необыкновенные лица. Граф де Монтихо, преследуемый двором, знатный сеньор по рождению и состоянию, владевший искусством и склонностью возбуждать к мятежу народные массы, находился среди этой толпы и готовился дать ей сигнал к восстанию. Таким образом, вокруг Аранхуэса собрались и несли непрерывный караул объединенные тревогой, корыстью и страстью горожане Аранхуэса, крестьяне Ла-Манчи и гвардейцы короля.

Во вторник 15-го последние приготовления двора и некоторые слова принца Астурийского произвели такое волнение, что с минуты на минуту можно было ожидать начала народного восстания. На следующее утро зачинщики отъезда, видя, что вскоре он станет невозможен, если не успокоить взволнованное население, задумали обнародовать прокламацию, в которой Карл IV обещал не покидать Аранхуэс. В самом деле, прокламация была тотчас составлена, зачитана, развешана на стенах главных улиц Аранхуэса и поспешно отправлена в Мадрид. На некоторое время она успокоила людей. Толпа явилась к королевской резиденции, потребовала своих государей, которые показались в окнах дворца, и рукоплескала им изо всех сил, крича: «Да здравствует король! Смерть князю Мира! Смерть продажному фавориту!» День закончился к всеобщему удовлетворению, которое, к несчастью, было недолгим.

Семнадцатого марта, несмотря на королевские обещания, отъезд казался по-прежнему неминуемым. Нагруженные кареты продолжали стоять во дворах дворца. Лошади ждали на почтовых станциях. Войска мадридского гарнизона отправились в Аранхуэс. Многие жители столицы и толпы любопытных последовали за ними и проделали с ними весь путь в семь-восемь лье. В дороге народ шумно выступал против королевы и князя Мира и требовал у офицеров и солдат, чтобы те не позволяли бесчестному узурпатору похитить их государей. Войска к вечеру добрались до Аранхуэса и встали на постой у местных жителей.

Ближе к полуночи происшествие у дворца князя Мира стало той самой искрой, которая вызвала пламя. Гвардейцы и любопытные заметили некую даму, которая вышла из дворца под руку с офицером в сопровождении нескольких гусар, составлявших обычную охрану князя Мира. В ней узнали (или подумали, что узнали) мадемуазель Пепиту Тудо, которая, по всей видимости, собиралась сесть в карету. Толпа окружила ее. Когда гусары князя попытались освободить проход, раздался выстрел. В ту же секунду поднялся ужасающий шум. Гвардейцы короля вскочили на лошадей и с саблями ринулись на гусар князя. Валлонские и испанские гвардейцы тоже схватились за оружие, но не для того, чтобы заставить чтить королевскую власть, а чтобы присоединиться к толпе. Не сдерживаемые более, люди собрались под окнами дворца, требуя короля и испуская яростные крики «Да здравствует король! Смерть князю Мира!». Изрядно напугав короля, народ двинулся в другой конец Аранхуэса и окружил жилище князя Мира. Исступленные толпы вышибли двери дворца, ворвались в роскошное жилище фаворита и принялись разорять его, выкидывая в окна картины, гобелены и великолепную мебель, разрушая, но не предаваясь грабежу, ибо руководила ими не жадность, а ярость. Перебегая из покоев в покои, люди искали предмет своей ненависти, но нашли лишь несчастную супругу князя Мира.

Даже самая ничтожная чернь в Испании знала всю подноготную Мануэля Годоя. Все знали, сколько у него женщин и какую он любит, а какую нет. Толпа знала о несчастьях принцессы Бурбонской, которой пришлось соединить свою жизнь с гвардейским солдатом, чтобы придать этому солдату недостающий ему королевский лоск. Узнав ее, толпа пала к ее ногам, с благоговением вывела из разоренного дома, усадила в карету и с триумфом отвезла к дворцу государя. Доставив ее в королевское жилище и сочтя, что не покончила еще с дворцом князя Мира, толпа вернулась туда и искала его самого во всех закоулках, а не найдя, выместила злобу на дворце, чудовищно разорив его. Поскольку фаворит не был обнаружен и с наступлением дня, все решили, что он спрятался в другом месте.

Можно догадаться, каковы были в ту минуту страх Карла IV и отчаяние королевы. Воспоминание о революции во Франции всегда наполняло их ужасом. Революция, которой они так страшились теперь пришла к ним, испускала те же крики, совершала те же действия, хоть и вдохновлялась иными чувствами. Они были безутешны, растеряны, согласны на все. Принц же Астурийский, видя, что враг его повержен, а корона вот-вот падет с головы отца на его собственную, и не ведая, что вскоре она окажется на земле и будет подобрана кончиком сабли, выказывал подлую и вероломную радость, которая навлекала на него жесточайшие упреки со стороны матери.

Подоспевшие министры и преданные королю дворяне наперебой стали советовать ему отнять у князя Мира все звания и должности – в качестве единственного средства восстановить спокойствие и спасти жизнь самого князя. Король, готовый на всё, и королева, желая спасти более жизнь, нежели могущество своего любовника, тотчас согласились, и утром 18 марта вышел декрет, возвещавший, что король лишает дона Мануэля Годоя должности великого адмирала и звания генералиссимуса и дозволяет ему удалиться в место, какое ему будет угодно выбрать.

Таков был конец жалкого фаворита, необыкновенная судьба которого стала последним пережитком старых дворов и их пороков; ибо даже абсолютной монархии приходится теперь считаться с общественным мнением. Узнав о разжаловании Годоя, наводнивший Аранхуэс народ предался бурной радости, будто назавтра должен был стать счастливейшим народом в мире. Повсюду на улицах пели, плясали, обнимались и поздравляли друг друга с падением фаворита: удовлетворялось чувство куда более пылкое, чем радость, – ненависть к неслыханной фортуне, оскорбившей всю Испанию. Новость, за два-три часа достигнув Мадрида, вызвала исступленный восторг населения.

День 18-го прошел спокойно, а между тем взволнованная толпа нуждалась в новых переживаниях. Ей было мало разрушить дворец, она хотела разорвать на куски самого Годоя. Его разыскивали повсюду, и королева трепетала, всякий миг боясь услышать об обнаружении его убежища и его гибели. Министры провели ночь в замке при своих государях, которые ни на миг не сомкнули глаз.

Девятнадцатого марта утром народное волнение, усмиренное сначала прокламацией, а затем низложением фаворита, вновь поднялось как волна, которая то опадает, то вздымается. Офицеры дворцовой стражи, чувствуя, что теряют власть над своими войсками, объявили, что будут не в силах защитить монархию в случае нападения. Растерянные король и королева позвали Фердинанда, прося его защиты, и он обещал им свои услуги с тайной радостью победителя и с легкостью заговорщика, знавшего, на какие пружины нажать, когда новая волна народного ропота докажет, что не зря наступающий день внушает страх.

Между тем разыскиваемый всеми князь Мира не покидал своего жилища. Когда сокрушали двери его дворца, он схватил пригоршню золота и пару пистолетов и спрятался под самой крышей, завернувшись в циновку, похожую на тростниковый коврик, какими пользуются в Испании. Оставаясь в таком ужасном положении весь день 18-го и ночью, утром он не выдержал, измученный жаждой, покинул свое убежище и тотчас наткнулся на солдата валлонской гвардии, стоявшего на часах. К счастью для него, дворец его в ту минуту не был окружен чернью. Несколько подоспевших весьма кстати гвардейцев, поместив князя меж своих лошадей, быстро повели его в квартал, служивший им казармой. Нужно было идти через весь Аранхуэс, и в мгновение ока узнавшая новость чернь собралась вокруг них. Князь шел пешком меж двух конников, держась за луки их седел и защищаемый ими от нападений толпы. Другие гвардейцы спереди и сзади старались защитить его, но не смогли помешать разъяренному народу нанести ему несколько опасных ударов кольями и вилами. С разбитыми ногами, с обширной раной в бедре и почти выпавшим из орбиты глазом князь Мира добрался, наконец, до казармы гвардейцев, где его бросили, окровавленного, на солому конюшни. Печальный пример милости королей, которой народная ярость может в течение одного дня отомстить за двадцать лет незаслуженного могущества.

Узнав о новых волнениях, король и королева вновь призвали Фердинанда, молили его забыть оскорбления и помочь несчастному Годою. Принц обещал спасти его. И в самом деле, он прибыл в квартал гвардейцев, который грозила захватить разъяренная чернь, рассеял ее, объявив, что виновный будет предан суду Совета Кастилии и судим. Голос наследника короны заставил толпу рассеяться.

Принц вернулся во дворец успокоить родителей, пребывавших в неописуемой тревоге и готовых ради спасения себя самих и их дорогого Мануэля пожертвовать чем угодно, даже троном. Чего от нас хотят, восклицали они, ради пощады нашего несчастного друга?! Его низвержения? Мы низвергли его. Предания суду? Мы предадим его суду. Хотят короны? Мы откажемся и от нее! Род помрачения завладел королем и королевой: они не ведали, что говорили, и обращались ко всем, прося то опоры, то совета. Чтобы успокоить их, решили отправить князя Мира под мощным эскортом в Гренаду, воспользовавшись приготовленными на дороге сменами лошадей. Карета, запряженная шестеркой мулов, была тотчас доставлена к казарме гвардейцев, чтобы вывезти князя Мира из опасного Аранхуэса. Но едва эти приготовления были замечены, как люди, догадавшись, для чего они предназначены, набросились на карету и разбили ее, выказав решимость помешать всякому отъезду.

Это новое происшествие довершило умственное помрачение несчастного Карла IV и его жены. Оба решили, что в Испанию пришла Французская революция; что она направлена не только против князя Мира, но и против них; что единственное средство предотвратить зарождающуюся бурю, спасти свою жизнь и жизнь несчастного друга – вложить скипетр в руки Фердинанда. Они говорили об этом всему своему окружению, и печальное и одобрительное молчание присутствующих подтверждало, что это и есть самое простое и верное решение, более всего способное остановить в самом ее начале революцию, столь же пугающую, как и та, что заставила пасть голову Людовика XVI. Карл IV сказал, что хочет отречься от престола; его честолюбивая жена отвечала ему, что он прав, и их министры без единого возражения предложили им составить акт отречения.

В ту же минуту акт был составлен и обнародован. Карл IV объявлял, что, устав от тягот правления, согбенный бременем возраста и болезней, он отказывается от короны, которую носил двадцать лет, в пользу своего сына Фердинанда.

Известие об отречении повергло Аранхуэс в упоение. Народ приветствовал молодого короля, которого столь долго жаждал видеть на троне, осыпая его тысячами благословений. Фердинанд, которого природа создала скрытным, а несчастья юности только усовершенствовали в этом гнусном искусстве, казался счастливым и был достаточно доволен фортуной, чтобы казаться довольным людьми. Он временно оставил министров отца, не имея возможности сразу сменить их, и тотчас приказал им вернуть изгнанного из Мадрида герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса, заточенного в монастырь Тар-дон. Он немедленно назначил герцога Инфантадо капитаном своих гвардейцев и президентом Совета Кастилии. Так, по удалении одного фаворита рождался другой, но ему оставалось продержаться лишь несколько дней, ибо грозный Наполеон приближался. Его войска спускались с высот Сомосьерры и были от Мадрида на расстоянии форсированного марша. Фердинанду посоветовали начать правление с демарша в отношении Императора Французов. Герцог дель Парке был выслан к Мюрату договариваться о вступлении войск в Мадрид. Герцог Мединасели, герцог Фриас и граф Фернан Нуньес были отправлены к Наполеону, чтобы поклясться ему в дружбе и повторить просьбу о французской принцессе. Вечером Фердинанд уснул, считая себя королем. Он и стал им, но после долгого пленения и ужасной войны.