Империя. Том 1

Оттоманская империя сохранялась в неизменном виде, кроме некоторых оговорок, о которых мы сообщим.

Оставался Север. Там предстояло сделать многое, если следовать мысли необыкновенного реорганизатора Европы, столь свободно обращавшегося с картой мира. Граница, отделявшая Пруссию от России, была дурна, а Польша – разделена между двумя державами. Аббат Пиатоли и молодые люди, чью политику он вдохновлял, особенно князь Чарторижский, и даже сам Александр считали раздел Польши великим преступлением. Но как восстановить ее и поместить меж двух соперничающих держав, которые и поделили ее? Существовало одно средство: восстановить ее целостность, вернуть все части, из которых она прежде состояла, и затем отдать императору России, который пожалует ей независимые институции. Так Польша, которой в прежних европейских идеях отводилась роль барьера Германии против России, станет служить барьером, вернее авангардом, России против Германии. Вот о чем мечтали молодые политики, вот какие притязания они взращивали в Александре! Великое негодование против преступления прошлого века, благородная незаинтересованность, вменявшаяся всем дворам ради подавления притязаний Франции, приводила в конечном счете к восстановлению Польши и передаче ее в руки России! Не в первый раз показные добродетели скрывают великое тщеславие и великое честолюбие. Российский двор, притворяясь в высочайшей степени справедливым и бескорыстным и притязая с сей недосягаемой моральной высоты преподать урок Англии и Франции, оказывается, мечтал в глубине души полностью завладеть Польшей!

Но за проектами крылось и достойное уважения чувство, а именно – чувство князя Чарторижского, который, не видя пока никакой возможности восстановить Польшу руками самих поляков, хотел, за неимением других, воспользоваться русскими руками. Затруднительно предлагать посредническому союзу, основанному на принципе незаинтересованности, отдать Польшу России;

но имелся способ добиться и этой цели. Миролюбивая нейтральная Пруссия, вероятно, не захочет присоединиться к союзу. И тогда, чтобы наказать ее за отказ, через нее просто перешагнут и заберут у нее Варшаву и Вислу; а соединив обширные области старой Польши с теми, которыми Россия уже владеет, учредят новую Польшу, королем и законодателем которой станет Александр.

Эти идеи дополнялись некоторыми другими, порой странными, порой справедливыми и благородными.

Англию следует обязать вернуть Мальту ордену. России придется оставить Корфу, который войдет с той поры в состав Ионических островов. Индию, которой завладела Англия, нужно, конечно, ей оставить, но из Египта можно извлечь огромную выгоду для цивилизации, общей торговли и равновесия на морях. Его заберут у Порты и передадут Франции, чтобы она взяла на себя труд цивилизовать его. Там учредят восточное королевство, имеющее сюзереном Францию, и посадят править Бурбонов, если с наступлением мира Наполеон удержится на троне; и Наполеона, если будут восстановлены Бурбоны. Порте возвратят варварские страны, ей даже помогут вновь их покорить, чтобы она искоренила там пиратство, которое было бесчестным бедствием для всей Европы. Наконец, некоторые владения, противные природе вещей, хоть и освященные временем и завоеваниями, благоразумнее и гуманнее будет ликвидировать. Например, Гибралтар служит англичанам для поддержания в Испании постыдной и коррумпирующей страну контрабанды; острова Джерси и Гернси помогают англичанам разжигать гражданскую войну во Франции; Мемель на территории России в руках Пруссии представляет своего рода Гибралтар для мошенничества. Нужно, по возможности, посредством компенсаций, заставить владельцев отказаться от территорий, которые используются столь недостойным образом.

Испания и Португалия примирятся друг с другом и образуют федерацию, которая с одной стороны освободит их от французского, а с другой стороны – от английского влияния. Англию следует обязать возместить убытки Испании, надавить на нее, чтобы она вернула похищенные галеоны, и таким образом мадридский двор, который о большем и не мечтает, вырвется из-под тирании Франции.

В довершение сего великого труда по реорганизации Европы, император России должен обратиться ко всем ученым Европы и попросить их составить новый кодекс международного права, включая и новое морское право. Ученым, которые предложат наилучшую систему международного права, будут пожалованы награды.

Вот такой смесью причудливых идей, частью возвышенных, частью весьма амбициозных, частью благоразумных, а частью химерических, воодушевляли ум и сердце молодого императора. Он верил, что в самом деле призван возродить Европу.

Сия странная концепция не более заслужила бы честь столь долгого пересказа, чем тысячи иных предложений, которыми сочинители проектов нередко заваливают дворы, если бы не вступила в голову Александра и его друзей и, что еще серьезнее, не стала бы предметом переговоров, которые последовали в скором времени, чтобы послужить, наконец, основой договоров 1815 года.

Было решено, что Новосильцев отправится в Лондон для совещания с Питтом и попытается добиться от него принятия планов российского двора. Предстояло убедить амбициозный Сент-Джеймский кабинет, дабы иметь возможность основать то, что назвали посредническим союзом, и уже от имени союза говорить с Францией. А кузен Строганова отбывал в Мадрид с двоякой целью – помирить Англию с Испанией и связать нерасторжимыми узами Испанию и Португалию. Однако прежде чем отправляться в Мадрид, Строганову надлежало заехать в Лондон, дабы начать свою миротворческую миссию в этой столице.

Двое молодых русских пустились в путь с поручением заставить мир следовать политике их кабинета в последние дни 1804 года. Лорд Харроуби и Питт вскоре сумели распознать, с какими умами умеют дело, и повели себя соответствующим образом. Старый Питт был слишком счастлив обрести союзников на континенте, чтобы выказывать несговорчивость. Он продемонстрировал ровно столько любезности, сколько требовалось в отношении неопытных молодых людей, вскормленных химерами. Он выслушал необыкновенные предложения российского правительства, принял их, казалось, с великим почтением, но изменил, остерегшись отвергнуть, сообразно своей политике и ограничился отсылкой всего, что не совпадало с интересами Англии, ко времени наступления всеобщего мира. Попросив вручить ему предложения российского посланца, Питт написал параллельно им собственные замечания.

Питт и Новосильцев достигли договоренности о том, что новый союз будет всячески афишировать свою величайшую незаинтересованность, дабы сделать еще более очевидным ненасытное корыстолюбие французского императора. Допуская, что весьма полезно освободить Европу от его устрашающей личности, они в то же время признали, чтобы было бы неосмотрительно возвещать о намерении навязать Франции новое правительство. Нужно подождать, пока страна сама выскажет свое мнение.

Идею собрать внушительную массу сил, от имени которой будут вестись переговоры прежде начала военных действий, Питт, естественно, принял с чрезвычайной поспешностью. Он согласился на видимость предварительных переговоров, отлично понимая, что они не будут иметь последствий и предложенные условия никогда не подойдут гордому Наполеону. Последний ни в коем случае не потерпит, чтобы Италию, Швейцарию и Голландию кто-то организовывал без него и против его воли, под благовидным предлогом их независимости. Таким образом Питт позволил молодым русским верить, что они трудятся во имя великого посредничества, будучи сам убежден, что они просто-напросто сколачивают третью коалицию. Что до распределения сил, он высказал возражения против некоторых частей проекта. Он вполне допускал три большие массы сил: на юге из русских, неаполитанцев, англичан; на востоке из русских и австрийцев; на севере из пруссаков, русских, шведов, ганноверцев и англичан. Но в то же время объявил, что в настоящую минуту не может предоставить ни единого англичанина. Он утверждал, что, держа их на берегах Англии всегда готовыми к погрузке, можно добиться весьма полезного результата, а именно угрозы побережью Французской империи во всех пунктах одновременно. На деле за этим стоял страх британского правительства перед готовившейся в Булони экспедицией и его нежелание оголять свою территорию, что было, впрочем, совершенно естественно. Субсидии Питт обещал, но далеко не такие, каких у него просили; он соглашался дать примерно 6 миллионов фунтов стерлингов (150 миллионов франков).

На одном предмете, к которому авторы русского плана относились, на его взгляд, весьма легкомысленно, Питт настаивал особенно, а именно – на содействии Пруссии. Без нее всё казалось ему трудным, почти невозможным. По его мнению, для уничтожения Наполеона требовалось содействие всей Европы. Он весьма одобрял решение о том, что если не получится привлечь Пруссию, ее попросту раздавят; ибо таким образом Россия навсегда связывала себя с английской политикой; он даже предлагал в этом случае перенаправить часть субсидий для Пруссии в Санкт-Петербург; но тем не менее считал такое положение опасным и предлагал ради привлечения Берлинского кабинета адресовать ему самые выгодные предложения.

Питт видоизменил русский план фатальным как для Германии, так и для Франции образом. Он находил блестящей и глубокой идею окружить французские земли королевствами, способными противостоять французам, но полагал, что одной такой предосторожности недостаточно, и предлагал, вместо того чтобы разделять Францию и Пруссию Рейном, напротив, привести их в непосредственное соприкосновение, предоставив Пруссии, если она выступит за коалицию, всю территорию между Маасом, Мозелем и Рейном, которую сегодня мы называем Рейнской провинцией[9 - Существовавшее с 1822 до 1946 года германское государственно-территориальное образование. – Прим. ред.]. Это казалось ему необходимым, чтобы в будущем Пруссия отказалась от своего корыстного нейтралитета и склонности к Наполеону, в котором она искала и всегда находила опору против Австрии. Этот план расширили в 1815 году, поместив на Рейн, помимо Пруссии, и Баварию, дабы лишить Францию всех е прежних германских союзников.

В ходе совещаний родилась и новая идея: в дополнение к созданию Королевства Обеих Бельгий построить цепь крепостей, наподобие тех, какие Вобан возводил для укрепления неприкрытой французской границы, и возвести эти крепости на средства союза.

Что до Германии и Италии, английский министр дал почувствовать, насколько предложенные обширные планы далеки от возможности осуществления в настоящее время и насколько они оскорбят Австрию и Пруссию, которых более всего необходимо привлечь на свою сторону. Ни та, ни другая не согласятся выйти из Германской конфедерации; Пруссия, в частности, откажется делать корону Германии наследственной; а Австрия отвергнет учреждение Италии, которое выдворит ее из этой страны. Из плана относительно Италии Питт согласился лишь добавить Савойю к тому, что русский план уже приписал Пьемонту.

Наконец, о Польше и вовсе речь не заходила, ибо ее раздел предполагал войну с Пруссией, которой Питту особенно хотелось избежать. Русский дипломат, исполненный столь благородных идей, когда покидал Петербург, не осмелился даже заговорить о Египте, Гибралтаре, Мемеле. А два весьма важных предмета оказались для Питта неприемлемы и почти им отвергнуты – Мальта и морское право. Относительно Мальты Питт решительно оборвал беседу и отложил объяснения по этому пункту до поры, когда будут известны жертвы, на которые согласна пойти Франция. Что до нового международного морского права, он сказал, что это высокоморальное, но малоприменимое дело следует препоручить конгрессу, который соберется после войны для заключения мира и в ходе которого все интересы народов будут справедливо уравновешены.

Строганов не добился ничего или почти ничего относительно Испании. Она предоставляет, заявил Английский кабинет, все свои ресурсы Франции, и будет глупостью щадить ее. Однако если она захочет выступить против Франции, ей вернут ее галеоны.

Итак, Строганов отбыл в Мадрид, а Новосильцев – в Петербург. Лорд Гауэр (впоследствии лорд Гранвиль), тогдашний посол Англии в Петербурге, получил предписание обсудить детали договора на основаниях, выработанных двумя дворами.

Русский план подвергся лишь нескольким дням переработки в Лондоне и лишился всего, что было в нем благородного, а также малоосуществимого. Он свелся к проекту уничтожения Франции. В Петербурге начались переговоры с лордом Гауэром по пунктам, принятым в Лондоне Питтом и Новосильцевым.

Пока завязывалась лига с Англией, следовало провести ту же работу с Австрией и Пруссией, чтобы привести их в новую коалицию. Пруссия, имевшая обязательство перед Россией вступить в войну, если французы перейдут линию Ганновера, но в то же время обещавшая Франции хранить нерушимый нейтралитет, если число французов в Германии не будет увеличено, – не хотела выходить из такого рискованного равновесия. Она притворялась, будто не понимает, о чем толкует ей Россия, и замыкалась в своей старой, вошедшей в пословицу системе – нейтралитете севера Германии. Она уходила от проблемы с тем большей легкостью, что русские дипломаты не осмеливались объясниться с ней открыто, из страха, что тайны новой коалиции будут преданы Наполеону. Своими колебаниями Берлинский кабинет создал себе такую репутацию двуличия, что ему уже не считали возможным доверить какую-либо тайну, без того чтобы он не сообщил ее немедленно Франции. Поэтому с ним не говорили о плане, отвезенном в Лондон, и о последующих переговорах, не признавали, что коалиция уже начинает формироваться, что она в принципе заключена; а выражали лишь пожелание, чтобы Пруссия присоединилась к остальной Европе ради обеспечения поставленного под угрозу мирового равновесия.

Дабы ближе подступиться к прусскому двору, туда отправили русского генерала, образованного офицера Главного штаба Винцингероде, который должен был постепенно открыться королю, но лишь ему одному, и который, зная военный план, мог, если ему удастся заставить себя выслушать, предложить средства его исполнения и обсудить в целом и в деталях будущую войну. Прибыв в Берлин в конце зимы 1804 года, когда Наполеон собирался отбыть в Италию, Винцингероде соблюдал крайнюю сдержанность с прусским правительством, но с королем продвинулся несколько дальше и, взывая к дружбе, завязавшейся меж двумя государями в Мемеле, попытался привлечь прусского государя во имя дружбы и общего дела. Видя, что на него давят всё сильнее, и поняв наконец о чем идет речь, молодой Фридрих-Вильгельм заверил его в своей личной привязанности к Александру и в горячем сочувствии делу Европы, но возразил, что он первый подвержен ударам Наполеона, что не считает себя достаточно сильным, чтобы бороться с таким могущественным соперником; что помощь, на которую его заставляют надеяться, прибудет слишком поздно, ибо она далека, и что прежде чем к нему придут на помощь, он будет побежден и, быть может, уничтожен. Он упрямо отказывался от всякого участия в коалиции, о которой ему позволили догадаться, не называя ее открыто.

Чтобы ответить на посещение Винцингероде, король также захотел послать доверенного человека в Петербург. Застров поехал в Россию, чтобы объяснить императору Александру позицию прусского короля, заставить его принять проявленную им сдержанность, а самому проникнуть, по возможности глубже, в тайну новой коалиции, всё еще завуалированную. Отправляя Застрова в Петербург с такой миссией, Фридрих-Вильгельм в то же самое время хвалился перед Наполеоном своим сопротивлением предложениям России и говорил о нейтралитете севера Германии не как о настоящем нейтралитете, каким он и был на самом деле, а как о нерушимом союзе, который прикроет Францию с севера против всех будущих врагов.

Винцингероде, затянув свое пребывание в Берлине до того, что надоел прусскому двору, который опасался быть скомпрометированным длительным присутствием русского агента, отправился в Вену, где предпринял те же усилия, что в Берлине. С Австрией не было нужды в такой скрытности, как с Пруссией. Австрия ненавидела Наполеона и пылко желала изгнания французов из Италии. С ней не было необходимости прикрываться благовидным бескорыстием и можно было называть вещи своими именами, ибо Австрия желала того же, чего желали в Петербурге. Более того, она умела хранить тайну. Если на первый взгляд она выказывала бесконечную предусмотрительность в отношении Франции, а для Наполеона всегда держала наготове льстивые речи, в глубине сердца она таила всю злобу страдающего честолюбия, уже десять лет терпящего непрестанные оскорбления. Поэтому Австрия с самого начала тайно разделяла чувства России, но, помня о своих поражениях, соглашалась связать себя с крайней осмотрительностью и приняла лишь условные обязательства и из чистой предосторожности. Она подписала с Россией тайную конвенцию, которая для юга Европы значила то же, что для севера – конвенция, подписанная Пруссией. В конвенции она обещала покончить со своей неактивной ролью, если Франция, совершив новые узурпации в Италии, расширит оккупацию королевства Неаполитанского, ограниченную ныне Тарентским заливом, либо произведет новые присоединения, вроде присоединения Пьемонта, либо станет угрожать Египту. В таком случае ее воинский контингент составят триста пятьдесят тысяч человек.

Австрия получила гарантию, что в случае успеха армий коалиции ей вернут владения в Италии до Адды и По, без Милана. Кроме того, ей обещали вновь вернуть герцогов Тосканского и Моденского в их прежние государства, и отдать незанятые Зальцбург и Брайсгау. Савойский дом получал Миланскую область, Пьемонт и Геную.

И вновь с русским планом произошло то же самое: в Вене, как и в Лондоне, от него осталась лишь часть, враждебная Франции и выгодная странам коалиции. Австрия пожелала и добилась того, чтобы конвенция сохранялась в глубокой тайне, дабы не оказаться слишком рано скомпрометированной перед Наполеоном. Но она хотя бы не выставляла напоказ фальшивые добродетели, подобно Пруссии и России, а следовала своим интересам, не отвлекаясь, без легкомыслия и шарлатанства. В данных обстоятельствах порицания заслуживает лишь лживость ее речей, обращенных к Парижу.

Тем не менее, подписав конвенцию, Австрия хотела надеяться, что это лишь акт чистой предосторожности, ибо не переставала страшиться войны. После подписания она продолжала отказывать настойчивым просьбам российского императора незамедлительно приступить к военным приготовлениям; она даже приводила его в отчаяние своей бездеятельностью. Но при известии о новых комбинациях Наполеона в Италии она вдруг очнулась от пассивности. Принятие Наполеоном королевского титула, да еще общего титула короля Италии, распространявшегося, казалось, на весь полуостров, встревожило ее в высочайшей степени. Она тут же начала вооружаться и призвала в военное министерство знаменитого Мака, который хотя и был лишен достоинств генерал-аншефа, обладал талантом организации армии. С того времени Австрия с новым вниманием стала прислушиваться с настоятельным предложениям России и, пока еще не связывая себя письменным согласием на немедленную войну, предоставила ей заботу вести переговоры с Англией и договариваться по трудному вопросу субсидий. Между тем она обсуждала с Винцингероде план войны со всеми мыслимыми предположениями относительно ее исхода.

Таким образом, именно в Петербурге окончательно завязалась новая, то есть третья коалиция, считая с начала Французской революции. Коалиция 1792 года распалась в 1797 году в Кампо-Формио под ударами генерала Бонапарта; коалиция 1798 года рассыпалась в 1801 году под ударами Первого консула; третью коалицию, 1804 года, ожидал не более счастливый конец под ударами императора Наполеона.

Лорд Гауэр обладал, как мы говорили, всеми полномочиями своего двора, чтобы договариваться с русским двором. После долгих дебатов были выработаны следующие условия. Европейские державы сформируют коалицию, включающую прежде всего Англию и Россию, а затем и те державы, которые они сумеют привлечь. Целью коалиции является освобождение Ганновера и севера Германии, реальная независимость Голландии и Швейцарии, освобождение всей Италии, включая остров Эльбу, восстановление и расширение Пьемонтского королевства, укрепление Неаполитанского королевства, наконец, учреждение такого порядка вещей в Европе, который гарантирует все государства от захвата со стороны Франции. Более точным образом цель не формулировалась, дабы оставить некоторую свободу действий для переговоров с Францией, хотя бы фиктивных. Затем все державы будут приглашены примкнуть к коалиции.

Коалиция решила собрать по меньшей мере 500 тысяч человек и начать действовать, как только наберется 400 тысяч. Англия предоставляла по 1 250 000 фунтов стерлингов (31 250 000 франков) на 100 тысяч человек. Кроме того, она предоставляла единожды уплаченную сумму, представляющую трехмесячную субсидию на расходы по вступлению в кампанию. Австрия обязывалась поставить под ружье 250 тысяч человек; остальных предоставляли Россия, Швеция, Ганновер, Англия и Неаполь. Весьма важный вопрос присоединения Пруссии решился самым смелым образом. Англия и Россия обещали друг другу выступить сообща против любой державы, которая своими враждебными мерами или даже тесными связями с Францией воспротивится замыслам коалиции. В действительности решили, что Россия, разделив свои силы на две части, пошлет одну из них через Галицию на помощь Австрии, а другую через Польшу к границе прусской территории. И если Пруссия откажется вступить в коалицию, Россия пересечет границу этой державы прежде, чем та успеет принять оборонительные меры. А поскольку не хотели пробуждать ее подозрения сосредоточением крупной армии на ее границе, решили воспользоваться предлогом оказания Пруссии помощи на тот случай, если Наполеон, не поверив ей, нападет на ее владения. Таким образом, Пруссия должна была считать своими союзниками и друзьями 80 тысяч русских, готовых попрать ее землю своими сапогами.

Задуманное против Пруссии насилие хоть и показалось Англии несколько безрассудным, было весьма для нее приемлемо, ибо она, чтобы спастись от вторжения, только и мечтала разжечь обширный пожар на континенте и развязать там страшную войну, кто бы с кем там ни сражался и кто бы ни оказался победителем или побежденным.

Военный план по-прежнему состоял в наступлении тремя массами сил; с юга – русскими с Корфу и неаполитанцами и англичанами, восходящими по Апеннинскому полуострову на соединение со стотысячной армией австрийцев в Ломбардии; с востока – великой австро-русской армией, действующей на Дунае; наконец, с севера – шведами, ганноверцами и русскими, движущимися с Рейна.

Дипломатический план состоял в выступлении от имени посреднического союза и предложении предварительных переговоров, прежде чем перейти к войне. Россия весьма дорожила этой частью изначального плана, который сохранял за ней роль арбитра, приятную ее гордости и, следует также сказать, тайной слабости ее государя.

От Англии добились самой необыкновенной и самой недостойной скрытности, наилучшим образом соответствующей ее целям. Англия согласилась, чтобы ее отодвинули в сторону и даже не называли на переговорах, особенно с Пруссией. В переговорах с последней Россия должна была по-прежнему умалчивать о планах совместной с Великобританией войны, говоря лишь о посредничестве с целью прекращения положения вещей, угрожающего для всей Европы. При торжественном заявлении Франции Россия также не должна была действовать напрямую от лица коалиции держав, а предложить лишь посредничество, утверждая, что заставит всех принять справедливые условия, если подобные условия примет и Наполеон. В этом состоял двойной способ не напугать Пруссию и не задеть гордость Наполеона. Англия готова была на всё, лишь бы Россия, скомпрометировав себя посредничеством, оказалась окончательно вовлеченной в войну.

Австрию также тщательно старались оставить в тени и даже не называть ее, ибо, если она покажется Наполеону состоящей в числе заговорщиков, он набросится на нее прежде, чем будут в состоянии прийти ей на помощь. Она активно готовилась к войне, не вмешиваясь ни в какие переговоры. Той же системы поведения следовало придерживаться и в отношении Неаполитанского двора, который рисковал первым попасть под удары Наполеона, ибо генерал Сен-Сир находился в Таранто с дивизией в 15–18 тысяч французов. Королеве Каролине рекомендовали принять все обязательства нейтралитета или даже союза, какие только Наполеон пожелает ей навязать. Между тем русские войска постепенно перевозили на судах, которые проходили через Дарданеллы и выгружались на Корфу. Именно здесь подготавливалась мощная дивизия, которой назначалось в последний момент соединиться в Неаполе с подкреплением англичан, албанцев и др. Тогда наступит время снять маски и наступать на французов с оконечности полуострова.

Предварительные переговоры с Наполеоном предполагали возможность предложить ему хотя бы благовидные условия. Но их не могло быть без согласия англичан оставить Мальту. Русский кабинет уже отказался от такой блистательной части своего плана, как реорганизация Италии и Германии, восстановление Польши, составление кодекса нового международного морского права. Если он уступит англичанам еще и Мальту, то, вместо того чтобы играть роль арбитра между Францией и Англией, превратится лишь в агента последней, самое большее – ее послушного и зависимого союзника. Поэтому Петербургский кабинет настаивал на оставлении Мальты с упорством, обычно ему не свойственным, и, когда настало время подписывать договор, выказал непоколебимую решимость. До сей поры лорд Гауэр с готовностью шел на всё, чтобы скомпрометировать Россию какой угодно договоренностью с Англией; но теперь от него требовали оставления морской позиции величайшей значимости, позиции, ставшей если не единственной, то по крайней мере главной причиной войны, и он не хотел уступать. Лорд Гауэр счел себя слишком связанным полученными инструкциями, чтобы продолжать, и отказался подписывать оставление Мальты. План мог рухнуть: 11 апреля император Александр согласился подписать конвенцию, заявив, что ратифицирует ее только тогда, когда Сент-Джеймский кабинет откажется от острова Мальты. В Лондон отправили курьера с конвенцией и приложенным к ней условием, от которого зависела российская ратификация.

Постановили, не теряя времени, дабы не пропустить сезона военных операций, совершить приличествующий демарш в отношении французского императора. Для исполнения этой роли выбрали Новосильцева, завязавшего в Лондоне первый узел коалиции, а в помощники ему определили самого автора плана новой Европы, уже довольно искаженного, аббата Пиатоли.

Новосильцев был весьма горд, что скоро поедет в Париж и встретится с великим человеком, который уже несколько лет притягивал к себе взоры всего мира. После долгих обсуждений договорились о том, какие предложения следует сделать Наполеону, и решили держать их в глубокой тайне. Ему поручили представить первый, второй и третий проекты, притом что каждый последующий оказывался для Франции выгоднее предыдущего, но с рекомендацией переходить от одного варианта к другому только при решительном сопротивлении.

В основу всех трех проектов положили оставление Ганновера и Неаполя, подлинную независимость Швейцарии и Голландии взамен на оставление Мальты англичанами и обещание составить позднее новый кодекс морского права. На всё это у Наполеона не нашлось бы серьезных возражений. В самом деле, в случае установления прочного мира он не возражал против оставления Ганновера, Неаполя, Голландии и даже Швейцарии, при условии соблюдения для последней Акта посредничества.

Настоящую трудность представляла Италия. Вот какие комбинации предлагались. Сначала хотели просить отделения Пьемонта, без превращения его в отдельное государство для ответвления семьи Бонапарт, и кроме того, оставления нынешнего королевства Италии, предназначавшегося вместе с Генуей Савойскому дому. Парма и Пьяченца оставались в качестве возможных дотаций какому-либо принцу семьи Бонапарт. Таково было первое предложение. В случае несогласия Наполеона переходили ко второму. Согласно второму предложению, Пьемонт оставался включенным во Францию; королевство Италии, приросшее Генуей, как и в первом плане, отдавалось Савойскому дому; Парма и Пьяченца оставались единственной дотацией боковым ветвям дома Бонапартов. От второго предложения переходили к третьему: Пьемонт останется французской провинцией, нынешнее королевство Италии будет принадлежать семье Бонапарт, возмещение Савойскому дому сведется к Парме, Пьяченце и Генуе. Королевство Этрурии, приписанное уже четыре года к испанской ветви, в таковом положении и останется.

Надо сказать, что если бы к последним условиям добавили оставление Мальты англичанами, Наполеон не имел бы никакой законной причины отказаться от мира, ибо это были условия Люневиля и Амьена, в придачу с Пьемонтом, предоставляемым Франции. Поскольку в действительности жертва, которой требовали от Наполеона, ограничивалась Пармой с Пьяченцей, перешедшими во французскую собственность в результате смерти последнего герцога, и до сих пор независимой Генуей, Наполеон мог согласиться на такой план, если бы к тому же предложениям придали форму, щадящую его достоинство.

Таким образом, все прекрасные проекты друзей Александра свелись к весьма жалкому результату! После мечтаний о восстановлении Европы через могучее посредничество Россия, напуганная тем, что так далеко зашла, свела свое великое посредничество к получению Пармы и Пьяченцы для возмещения Савойскому дому. А если столь малая вещь не будет достигнута, Россия получит на руки устрашающую войну! Безрассудное и легкомысленное поведение завело Российскую империю в тупик.

Договорились также запросить, при посредничестве дружественного двора, паспорта для Новосильцева. Выбор был невелик, лишь между Пруссией и Австрией. Но обратиться к Австрии значило привлечь к ней проницательный взор Наполеона, а именно о ней, как мы сказали, его хотели заставить по возможности забыть. Пруссия же, напротив, сама предлагала себя в качестве посредницы, и было весьма естественно воспользоваться ее предложением для получения паспортов Новосильцева. К тому же последнему надлежало, проезжая через прусский двор, еще раз попытаться убедить государя и сообщить ему – но не его кабинету – об умеренных условиях, предлагаемых Франции.

Новосильцев отбыл в Берлин, куда прибыл в спешке, ибо торопился приступить к переговорам. С ним был аббат Пиатоли, который выказывал мягкость, сговорчивость и совершенную сдержанность. К несчастью, король Пруссии, занятый осмотром провинций в Франконии, отсутствовал. Это досадное обстоятельство порождало двойную опасность: либо переговоры сделаются невозможными из-за отказа Англии уйти с Мальты, либо все разнообразные проекты сближения, которые везут в Париж, заранее уничтожатся каким-нибудь новым предприятием Наполеона в Италии, где он как раз теперь находился. Следовательно, быстрейшее прибытие Новосильцева во Францию представляло огромный интерес для мира.

Король Пруссии, узнав, что его просят затребовать паспорта для русского посланца, чрезвычайно обрадовался этому обстоятельству и вероятному заключению мира, которое, как ему показалось, стояло за всем этим. Он не подозревал, что за попыткой сближения кроется план войны, куда более вызревший, чем ему говорили и чем полагали даже те, кто в него так легкомысленно ввязался. Миролюбивый Фридрих-Вильгельм приказал своему кабинету без промедления затребовать паспорта для Новосильцева. Последний имел предписание не брать на себя в Париже никакого официального статуса, дабы избежать затруднений с признанием императорского титула Наполеона. Однако при обращении к нему он желал называть его лишь Сиром и Его Величеством и имел, кроме того, полные и определенные полномочия, которые мог показать по достижении договоренности и которые позволяли ему тотчас согласиться на признание.

В то время как Европа суетилась таким образом, объединяясь против Наполеона, сам он, окруженный всем великолепием итальянского королевского сана, предавался мыслям, совершенно противоположным мыслям своих противников, даже самых умеренных. Вид Италии, театра его последних побед, предмета всех его предпочтений, переполнял его новыми замыслами возвеличения его империи и устройства его семьи. Вовсе не желая делить Италию с кем-либо, он подумывал, напротив, оккупировать ее полностью и создать в ней несколько вассальных королевств, которые послужат укреплению новой Западной империи.

Прибыв в Турин, он встретился с Пием VII и в последний раз ласково попрощался с ним. Затем он с бесконечной милостью принимал своих новых подданных и с умной заботливостью, какую привносил во все свои поездки, занимался защитой их интересов, весьма отличных от интересов остальной части Французской империи. Он исправил ошибки и несправедливости администрации, исполнил множество просьб и показал, чтобы соблазнить население, всю привлекательность верховной власти. Затем он потратил несколько дней на осмотр крепости Алессандрии, его великого детища и основы его водворения в Италии. Наконец, 5 мая, с высоты трона, установленного на равнине Маренго, где пять лет назад он выиграл верховную власть, Наполеон наблюдал за прекрасными маневрами, представляющими памятную баталию. Маневрами командовали Ланн, Мюрат и Бессьер. Не хватало только Дезе! Наполеон заложил первый камень монумента в память о храбрецах, павших на поле брани. Из Алессандрии он отправился в Павию, куда городские власти Милана доставили ему заверения в верности от его новой столицы, и 8 же мая вступил в Милан под пушечные выстрелы и перезвон колоколов, среди возгласов народа, воодушевленного его прибытием. В сопровождении итальянских властей и духовенства Наполеон отправился преклонить колени в древний Миланский собор, которым восхищается вся Европа и который был окончательно достроен благодаря ему.

Среди этого упоения величием и застало императора предложение принять в Париже Новосильцева. Он ощутил наилучшее расположение к тому, чтобы принять русского посланца, выслушать его, договориться с ним, неважно в какой форме, официальной или нет, лишь бы переговоры были серьезны и, при попытках воздействовать на него, не обнаружили пристрастной снисходительности к Англии. Что до условий, Наполеон не собирался сводить счеты с русскими. Но он не знал их предложений; он видел лишь демарш, произведенный в надлежащей форме, и поостерегся, отвергнув его, совершить ошибку. Он отвечал, что примет Новосильцева в Париже в июле месяце; его морские планы, которыми он не прекращал заниматься, несмотря на развлечения, должны были привести его обратно во Францию лишь к этому времени. Тогда он и предполагал принять Новосильцева и решить, стоит ли труда его слушать, оставаясь в то же время в постоянной готовности прервать дипломатическую беседу, чтобы отправиться в Лондон разрубить гордиев узел всех коалиций.