Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В царствование Петра I в распространении «самогубительной смерти» происходит ощутимый перелом. После него, как полагал Сапожников, «должно было последовать постепенное, но медленное исчезновение этого изуверства с исторической сцены»[353 - Сапожников Д.И. Самосожжение в русском расколе. С. 52.]. Крупные самосожжения в этот период еще происходили в отдельных местах империи, но они явно утратили массовость, «стали не так многолюдны, как были раньше»[354 - Там же.]. Примером сохранения преемственности в самосожжениях в этот период может послужить Мезенский уезд. Как доносил епископ Варнава, в Азопольской волости «противников святой церкви, не хотящих быть у присяги, <…> сожглось 108 человек, да и прочие к тому готовы»[355 - Цит. по: Смирнов П.С. Споры и разделения в русском расколе в первой четверти XVIII в. С. 354.]. И все же в это время «старообрядчество как массовое движение потеряло эсхатологический накал», что немедленно отразилось на числе участников самосожжений. Но одновременно оно начало постепенно упрочиваться как стабильная, альтернативная господствующей церкви религиозная система[356 - Стефанович П.С. Приход и приходское духовенство в XVI–XVII веках. М., 2002. С. 310.].

Полному искоренению самосожжений помешало новое явление в религиозной жизни России. Тяжелое, связанное с непосильным трудом и опасностями бремя организации самосожжений от ушедших из жизни наставников конца XVII – начала XVIII в. приняли новые старообрядческие лидеры. Начиная с 1740-х гг. во главе общин самосожигателей становились представители филипповского толка – одного из наиболее радикальных в старообрядчестве[357 - См. о них подробнее: Кабанов А.Е. Старообрядцы владимирских и костромских земель. Иваново, 2010. С. 48–49.]. Филипповцы отказывались произносить молитвы за здравие императора и его семейства, жестко ограничивали контакты своих последователей с внешним миром и постоянно были готовы к самосожжению. Об их исключительно существенной роли в организации самосожжений пишут многие авторы[358 - Никольский Н.М. История русской церкви. М., 1983. С. 271; Геринг И. Раскол и секты русской церкви. С. 98–99 и др.]. На тот факт, что некоторые сибирские самосожжения в XVIII в. возглавлялись филипповцами, указывает, в частности, акад. Н.Н. Покровский[359 - Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. С. 105.]. Именно на них современники возлагали вину за продолжение эпидемии «гарей» во второй половине XVIII в. Даже в царствование Екатерины II, на фоне ослабления гонений на старообрядцев, это суровое обвинение по-прежнему выдвигалось в адрес филипповцев. Как утверждал в конце XVIII в. протоиерей Андрей Иоаннов, каждый из них был настолько поглощен размышлениями о грядущем самоубийстве, что, оказавшись в каком-нибудь доме, «изрядно в их вкусе устроенном», филипповец обычно восклицал: «О, естьли бы в таком Бог привел сгореть!»[360 - Иоаннов А. Полное историческое известие о старообрядцах, их учении, делах и разногласиях. С. 98.]. Все эти категорические утверждения нужно воспринимать с существенными оговорками. Как совершенно справедливо пишет Н. Загоскин, с одной стороны, «в среде раскола никогда не существовало сект, полагавших идею религиозного самоубийства в основу своего учения». Но, с другой стороны, «далеко не все раскольничьи толки восприимчивы к самоумерщвлению из религиозных побуждений»[361 - Загоскин Н. Самосожигатели. Очерк из истории русского раскола. С. 171.].

Филипповцев с уверенностью можно отнести к числу лиц, наиболее восприимчивых к идеям самосожигателей. Некоторые исследователи полагают, что именно эти радикальные старообрядцы «представляют нам случаи самосожигательств из чистого нравственного религиозного побуждения, без воздействия каких бы то ни было причин и условий внешнего характера»[362 - Там же. С. 180.]. Наставник филипповцев, старец Филипп, в миру новгородский стрелец Фотий Васильев, «имел длительную распрю с Семеном Денисовым и другими выговскими книжниками по разным догматическим вопросам»[363 - Писания выговцев: Сочинения поморских старообрядцев в Древлехранилище Пушкинского Дома. Каталог-инципитарий / Сост. Г.В. Маркелов. С. 182.]. В 1742 г. «с прочими» он погиб в огне организованного им самим самосожжения, личным примером вдохновив своих последователей на новые самоубийства[364 - Яковлев Г. Извещение праведное о расколе беспоповщины. С. 41–42; Сами филипповцы оставили подробное, хотя и тенденциозное описание всех трагических событий. Этот документ опубликован (См.: Демкова Н.С., Ярошенко Л.В. Малоизвестное старообрядческое сочинение середины XVIII в. «История пострадавших отец Филиппа и Терентия» // Рукописное наследие Древней Руси. Л., 1972. С. 174–209).]. После смерти старца созданный им старообрядческий толк сохранился. Например, в Удорском крае (Коми) филипповское согласие распространилось во второй половине XVIII в. и «стало со временем доминирующим старообрядческим течением среди местного населения края»[365 - Прокуратова Е.В. Старообрядческая культура Коми края XVIII–XX вв.: книгописная деятельность и литературное творчество удорских староверов. СПб., 2010. С. 23.]. Ощутимое идейное влияние филипповцев распространилось на протяжении XVIII в. по территории Русского Севера, вплоть до Урала, где постоянно происходили более-менее крупные «гари»[366 - См. например: Сапожников Д.И. Самосожжения в русском расколе. С. 84–91.]. Тем не менее, влияние филипповцев уступало неограниченному духовному авторитету соловецких монахов. К тому времени, когда они вышли на историческую сцену, старообрядческое движение раздробилось на множество разнообразных враждующих направлений. Филипповцам успешно противостояли другие старообрядческие толки, отличающиеся разной степенью радикальности: даниловцы, федосеевцы, аристовцы.

Своеобразная эстафета «самогубительной смерти» создавала предпосылки как для непрерывного распространения самосожжений по территории России, так и для новых и новых «гарей» в тех местностях, где они происходили прежде. До конца XVIII в., по подсчетам Д.И. Сапожникова, в Тобольской губернии произошло 32 самосожжения, в Олонецкой – до 35, в Архангельской – 11, в Вологодской – до 10, в Новгородской – 8, Ярославской – 4, Нижегородской, Пензенской и Енисейской – по 1, а всего – 103 самосожжения[367 - Там же. С. 158.]. Общее количество погибших в «гарях» вероятнее всего, останется неизвестным по простой причине: «официальная статистика занижала настоящее количество сжегшихся, а старообрядческие историки, наоборот, завышали эту цифру»[368 - Русское старообрядчество: светское и церковное законодательство XVII–XVIII вв. С. 18.]. Иногда в исторических трудах встречаются какие-то цифры. Так, по подсчетам С.А. Князькова, с 1666 по 1690 г. сгорело не менее 20000 человек[369 - Князьков С.А. Очерки из истории Петра Великого и его времени. СПб., 1914. С. 515.]. Эта статистика стала единственной в своем роде, однако она не сопровождается ссылками на источники. В ней отсутствуют указания и на масштабы самосожжений. Приведенный в Приложении 1 к данному исследованию перечень самосожжений включает значительно меньшее количество массовых самоубийств. В то же время совершенно очевидным представляется факт существования таких самосожжений, после которых власти не считали необходимым вести скрупулезное расследование, выявлять все подробности и на их основе пытаться понять причины, приведшие старообрядцев к роковому шагу. Как будет показано ниже, упоминания таких самосожжений в сохранившихся источниках (например, писцовых книгах) носят случайный характер, большинство из них забыты.

Общей тенденцией в развитии самосожжений стало постепенное сокращение числа их участников. Для XVIII в., как вполне справедливо указывает акад. Н.Н. Покровский, «не были характерны грандиозные гари, каждая из которых уносила в XVII в. тысячи жизней»[370 - Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. С. 104.]. Наиболее подробным источником информации по данному вопросу является старообрядческий синодик (список погибших, составленный для поминовения), содержащий упоминания о 45 старообрядческих самосожжениях, произошедших в разное время в России. Первые по времени самосожжения конца XVII в. стали самыми грандиозными в истории: они унесли жизни 8416 человек. Далее отчетливо обозначилась тенденция к убыванию: в следующих 15 «гарях» погибло 1537 человек. И, наконец, последние по времени массовые самоубийства конца XVIII–XIX вв. привели к уничтожению 149 человек[371 - Пругавин А. Самоистребление. Проявления аскетизма и фанатизма в расколе. С. 94.].

Источники позволяют судить еще об одной особенности статистического учета самосожжений. Сведения о небольших (менее десятка участников), в том числе семейных, самосожжениях значительно реже проникали в делопроизводство органов власти. Следовательно, эта разновидность ритуального суицида навсегда останется недоступной для изучения. О том, что и такого рода «гари» все же имели место, свидетельствуют отрывочные данные. К их числу относится, например, переписная книга Арзамасского уезда, датированная 1678 г. Причины запустения дворов в деревнях Ковакса, Соляная Гора и селе Страхово объяснены следующим образом: «двор пуст Фофанка Андреева, а он, Фофанко с детми, на овине сгорел в 186 году, а жена ево умре», «Двор пуст Антропка Васильева, а он, Онтропко, з женою и з детьми бесовскою прелестью собрався в овин згорел в 183 году» и т. д. Всего в переписной книге отмечено «восемь крестьянских дворов, запустевших от гари»[372 - Сироткин С.В. «Раскольничья прелесть» в Арзамасском уезде // Старообрядчество в России (XVII–XX вв.). М., 1999. С. 262.]. На Европейском Севере России такие самосожжения также имели место. Так, в 1716 г. Олонецкая воеводская канцелярия рассматривала дело о пустопорожнем выморочном участке в деревне Тереховой. Участок оказался ничейным из-за самосожжения его владельца со всем семейством. Крестьянин Яков Иванов «имел за собою церковный раскол и в прошлых годех собрался он с такими же раскольниками с немалыми людми и с женою и с детьми и с пасынком и с соседи <…> запершися во дворе своем <…> тот двор зажигали и сами себя все без остатку сожигали»[373 - Майнов В. Поездка в Обонежье и Корелу. СПб., 1877. С. 69.]. В 1720-х гг. «семейные» самосожжения происходили в Сибири. Так, по данным старообрядческого публициста Семена Денисова, в Тобольском уезде жители «от древняго благочестия не отпадаху, в домех своих затворяющеся и, зелие зажегши, вседомовне (курсив мой. — М.П.) сожигахуся»[374 - Мальцев А.И. Неизвестное сочинение С. Денисова о Тарском «бунте» 1722 г. С. 232.]. В 1723–1724 гг. в Сибири такого рода мелкие самосожжения, правда, весьма неопределенно фиксировались духовной властью. Так, тобольский митрополит Антоний доносил Синоду: «Мнози в епархии моей, не приемлющие троеперстного изображения креста, в нескольких местах, огню в жертву предашася, сожглись»[375 - Цит. по: Синайский А. Отношение русской церковной власти к расколу старообрядства в первые годы синодального управления при Петре Великом (1721–1725 гг.). С. 304.]. К середине XVIII в. эта тенденция не угасла. Так, в июне 1751 г. в деревне Обаниной Исетской провинции «сгорел в своей заимке в избе крестьянин Аника Жерновиков с 4-мя своими малолетними детьми»[376 - Сапожников Д.И. Самосожжение в русском расколе. С. 116.].

Явное ослабление эсхатологических настроений в конце XVIII в. привело к постепенному прекращению массовых самоубийств. Вполне вероятно, что к этому времени в огне самосожжений погибли почти все более-менее радикально настроенные старообрядцы – сторонники «огненной смерти». Однако организация самосожжений оставалась на протяжении всего XVIII в. главным, наиболее тяжким и хорошо аргументированным обвинением, которое власть часто предъявляла старообрядцам. Эти обвинения не в последнюю очередь были связаны с тем, что массовые самоубийства происходили на окраинных и без того малонаселенных территориях Российской империи и поэтому наносили наибольший ущерб государственным интересам.

Локализация самосожжений, на первый взгляд, представляется парадоксальной. В массовых самоубийствах участвовали жители тех губерний (преимущественно Европейского Севера и Сибири), где давление местной и центральной власти на старообрядцев не отличалось высокой интенсивностью. Объяснение именно такого, странного, на первый взгляд, размещения «гарей» заключается, во-первых, в наибольшем распространении влияния старообрядчества именно на той территории, где репрессии оставались менее ощутимыми. Во-вторых, срабатывал эффект «последней капли». Ведь эти российские земли стали последним пределом, где мог скрыться от «слуг Антихристовых» приверженец «древлего благочестия». Как справедливо пишет Н. Загоскин, «если для раскольника представляется возможным изолировать себя от внешнего мира, оскверненного царством антихриста, и тем обезопасить себя от уловления в его греховные сети – он до поры до времени считает возможным воздержаться от самоумерщвления»[377 - Загоскин Н. Самосожигатели. Очерк из истории русского раскола. С. 179.]. Но вновь подвергаясь преследованиям, он находил одно, последнее спасение – огонь.

Выбор времени, места, способа ритуального суицида

Идея о самоистреблении оформилась в старообрядчестве в первые годы его существования. Первоначально, в основном в середине XVII в., самоубийства совершали путем самоуморения голодом (как показывают документы, не без помощи хорошо организованных фанатиков). Такой выбор понятен современным исследователям: «этот вид добровольной смерти вовсе не требовал активного вмешательства со стороны человека» и по этой причине «менее всего навлекал упрек в самоубийстве»[378 - Паскаль П. Протопоп Аввакум и начало Раскола. С. 419.]. Затем старообрядцы перешли к самоутоплению, самозакланию и самосожжению. В 1691 г., утверждает П.С. Смирнов, «по случаю ожидания кончины мира, многие погибли в гробах и могилах»[379 - Смирнов П.С. Происхождение самоистребления в русском расколе. С. 4.].

Иные способы гибели: самопогребение в пещерах[380 - Сикорский И. А. Эпидемическия вольныя смерти и смертоубийства в Терновских хуторах (близ Тораполя). Психологическое изследование. Киев, 1897. С. 96.], удушение дымом, подрыв при помощи порохового заряда и поочередное отрубание голов всем собравшимся[381 - Добротворский И. О самосожигательстве раскольников // Православный собеседник. 1861. Т. 1. С. 441; См. также: Сапожников Д.И. Самосожжение в русском расколе. С. 78–79.], не получили широкого распространения, хотя также осуществлялись вплоть до середины XIX в. Так, самозаклание «не могло приобрести себе многих адептов и употреблялось только в экстренных случаях, когда других средств к самовольному мученичеству не оставалось», а «самоутопление прельщало лишь немногих»[382 - Лопарев Хр. Предисловие // Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей. С. 033.]. Самоповешение как средство «самогубительной смерти» использовалось крайне редко, вероятнее всего, из-за негативных ассоциаций с предателем Христа Иудой, возникающих у любого христианина в связи с таким способом добровольной гибели. Мне удалось обнаружить лишь одно туманное свидетельство о смерти подобного рода. Описывая жестокие гонения на сибирских старообрядцев, С. Денисов излагает способы самоубийств, осуществляемых ими в ответ на репрессии. Они «в домех своих затворяющиеся и, зелие зажегше, вседомовне сожигахуся, и паки ножи себе режуще и ужи удавляюще (курсив мой. – М.П.), умираху»[383 - Мальцев А.И. Неизвестное сочинение С. Денисова о Тарском «бунте» 1722 г. С. 232.]. Разные виды суицида проявлялись в различных частях Руси, полагал, опираясь на труды современников событий, П.С. Смирнов. В частности, самоуморение началось во Владимирской губернии, «первые случаи самосожжения были в Нижегородской области», «гробоположение» впервые начало осуществляться в окрестностях Новгорода[384 - Смирнов П.С. Происхождение самоистребления в русском расколе. С. 4.].

Источники позволяют предположить, что самоутопление и в особенности самозаклание совершались в тех случаях, когда возможность организовать самосожжение напрочь отсутствовала. Известным самоутопленником стал старец Епифаний. В 80-х гг. XVII в., как утверждает Иван Филиппов, близ Столпозера (Олонецкий уезд) старца пытался схватить «лютый гонитель» карельских старообрядцев Аникий Портновский, погибший впоследствии от рук самосожигателей под стенами Палеостровского монастыря, со своим «воинством». Епифаний пытался скрыться, «нача от них бежати», но стрельцы энергично преследовали его. Епифаний видел, что он явно слишком слаб и спастись невозможно, а «в руки сдатися трепеташе ради их мучения и лютости». Чтобы избежать пыток и, по телесной немощи, отпадения от «древлецерковного благочестия», он «с кряжа высокого ввержеся в озеро и утопе»[385 - История Выговской старообрядческой пустыни. С. 42.].

В XVIII в. самоутопления продолжились. Так, в 1752 г. жена обратившегося из «раскола» в православие крестьянина Степана Кудрявцева, напуганная местными церковниками, которые утверждали, что ее «за раскол заберут в острог», «нарочно выдолбила на озере большую прорубь и спустилась под лед с детьми в числе 7 человек»[386 - Сырцов И. Самосожигательство сибирских старообрядцев в XVII и XVIII столетии // ТЕВ. 1887. № 19–20. С. 361.]. В середине XVIII в. близ Барнаула каким-то способом удалось предотвратить самосожжение пятидесяти старообрядцев, собравшихся в деревне Шипициной. Однако две наиболее фанатичные сторонницы «древлего благочестия» утопились в близлежащей реке Чумыше[387 - Беликов Д.Н. Старинный раскол в пределах Томского края. С. 36.]. В конце XVIII в., когда самосожжения почти полностью прекратились, самоутопления, которые значительно проще организовать, начали выходить на первый план. Так, судя по указу Ялуторовской канцелярии, в 1782 г. десять крестьян, «по прельщению лжеучителя», утопились в озере Сазыкуле[388 - Павлов А.А. Самосожигатели и самоутопленники в Сибири. 1782–1783 гг. С. 338.]. Последний случай самоутопления зафиксирован в 1939 г. В Республике Коми на р. Унья власти обнаружили двух староверок-скрытниц. Они, «не желая выходить в мир», бросились в воду и утопились[389 - Власова В.В. Старообрядческие группы коми: конфессиональные особенности социальной и обрядовой жизни. Сыктывкар, 2010. С. 109.].

Случаи самозаклания, к которым старообрядцы прибегали при сходных с самоутоплением обстоятельствах, также описываются в источниках. Причины выбора этого способа смерти очевидны: самозаклание использовалось как «суррогат» самосожжения. Так, во время Тарского бунта 1722 г. один из старообрядцев, Федор Кротов, спасаясь от погони, в последний момент, «уже ят быти мняшеся, ножем гортань себе пререза, на землю паде, и тако нощеденство (сутки. – М.П.) от раны пострадав, умре». До смерти он оставался верен старообрядческому вероучению: «до последнего издыхания знаменовав себе двема персты, исповедания древлецерковное благочестие истинно быти»[390 - Мальцев А.И. Неизвестное сочинение С. Денисова о Тарском «бунте» 1722 г. С. 233.]. В Черевковской волости Устюжского уезда, как видно из опубликованных Д.И. Сапожниковым архивных документов, во время самосожжения удалось схватить одного из участников «гари». Но он вскоре «сам себя заколол и от той раны жив был 4 часа и непрестанно на себе двоеперстный крест изображал». В ответ на вопросы о причинах самоубийства старообрядец «отвечал, что он то учинил якобы за Христа и старую веру». Перед гибелью он «радовался тому, что так над собою учинить ему удалось смертельную язву»[391 - Цит. по: Сапожников Д.И. Самосожжение в русском расколе. С. 91.].

Во второй половине XVIII в. самозаклания продолжились. В 1759 г., после самосожжения в деревне Шипициной (близ Барнаула) один из старообрядцев, преследуемый властями, собрал жену и малолетних детей в амбар, «заперся там и всю семью перерезал». Когда дверь в амбар выломали, он выбежал с ножом в руках и бросился в реку. Из воды его вынули, но лишь после того, как он успел порезать себе бок. Несколько дней спустя он умер[392 - Беликов Д.Н. Старинный раскол в пределах Томского края. С. 37.]. Сформировавшуюся таким образом традицию «семейных» самозакланий продолжил в 1781 г. один из крестьян слободы Злынки Киевской губ. Он перекрестил по старообрядческим правилам свою беременную жену и троих детей, которых «всех в ту же ночь сонных убил, для того, чтобы новокрещенных мучеников удобнее отправить в рай». Затем он отправился в «тамошнее правление» (один из органов власти) надеясь пострадать за веру и получить щедрое потустороннее воздаяние за свой «подвиг». Зайдя в правление, он заявил: «Я мучитель был своим, а вы будете мне <…> и будем все за старую веру в царстве небесном мученики»[393 - Иоаннов А. Полное историческое известие о старообрядцах, их учении, делах и разногласиях. С. 101.]. В XVIII в. среди противников старообрядчества бытовало убеждение в том, что многие филипповцы постоянно носят при себе нож в голенищах». Они надеются в последний момент перед арестом не только избавиться от преследователей, но и стать новыми мучениками за веру: «чтоб в случае объезда командующих, не давшись живые в руки, по горлу себе хватить, и тем приобресть часть со страдальцами»[394 - Там же. С. 100.].

В середине XIX в. обнаружился рецидив самозакланий. В данном случае, однако, принадлежность погибших к старообрядчеству остается весьма сомнительной. В 1847 г. в Пермской губернии крестьянин Петр Холкин, «начитавшись разных книг, стал проповедовать среди крестьян, что настали последние времена». Следовательно, «для спасения души надлежит удалиться в леса и там умереть». С обычной крестьянской жизнью надлежало расстаться прежде всего. Ведь весь мир «подпал власти антихриста». Устроив шатер в лесу, «все начали готовиться к смерти, молиться, шить белые рубашки и резать деревянные крестики». Начать решили с длительной голодовки, «запощивания». Не выдержавшая мучений первая группа страдальцев была убита ножом. Далее Холкин объявил остальным беглецам, что и они «должны пролить свою кровь за Христа». Беглецы «беспрекословно подчинились и были обезглавлены»[395 - Левенстим А.А. Фанатизм и преступление. СПб., 1898. С. 39–40.]. Примерно в это же время в Костромской губернии нежная любящая мать зарезала двоих своих малолетних детей. «На следственном допросе мотивом своего преступления выставила она веру в то, что убитые ее малютки должны вечно блаженствовать в лоне Божием, тогда как, пребывая в этом греховном мире, они, быть может, лишись бы пути к вечному спасению»[396 - Загоскин Н. Самосожигатели. Очерк из истории русского раскола. С. 170.].

И все же список примеров гибели от ножа или голода крайне невелик. В отличие от самоутопления или запощивания, смерть в огне – не исключение. Напротив, «гари» приобрели массовый характер. По утверждению авторитетного исследователя идеологии старообрядчества П.С. Смирнова, «жертвы самосожжения исчислялись тысячами, к самозакланию, наоборот, прибегали единицы»[397 - Смирнов П.С. Внутренние вопросы в расколе в XVII в. С. 54.]. Способ смерти, избираемый старообрядцами, вполне закономерен: он обусловливался древними языческими представлениями об очищающей силе огня, но в первую очередь – примером христианских мучеников, казненных в огне за приверженность учению Христа. Выбор времени для «огненной смерти» также вполне поддается логическому объяснению. Первоочередную роль здесь играл успех в сборе сторонников, своевременное завершение длительных предсмертных обрядов и подготовка достаточного количества необходимых для «сгорения» легковоспламеняющихся материалов (бересты, пороха, соломы). Но не менее важны и религиозные мотивации. Отдельные данные позволяют утверждать, что самосожжения происходили в канун церковных праздников (например, Пасхи). В Палеостровском монастыре самосожжение произошло «святого и великого поста четвертыя недели, крестопоклонной, в пятку в ночь»[398 - Исповедание Игнатия Соловецкого. С. 125–126.], на р. Пижме в 1744 г. – в канун Николина дня. Известно, что именно этот святой считается покровителем всей Печоры и Пижмы, и сгоревшая в пламени самосожжения часовня Великопоженского скита носила его имя[399 - Малышев В.И. Усть-Цилемские рукописные сборники XVI–XIX в. С. 181.]. Список подобного рода свидетельств о выборе времени для ритуального суицида можно продолжить[400 - См. например: Арсеньев А.В. Поморские совратители-беспоповцы. С. 69.]. Вполне логично поэтому будет предположить, что все обряды, предшествующие гибели в огне, рассчитывались, исходя из того, чтобы самосожжение пришлось на праздничные дни. С точки зрения религиозного человека, это вполне понятно. Во-первых, праздник в народном сознании связывался с переходом в новое качество, реинкарнацией[401 - Подробнее см. об этом: Фаменицын А.С. Божества древних славян. СПб., 1884. Вып. 1. С. 210, 252; Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 401.]. Смерть в такие дни считается среди верующих почетной. Например, усть-цилемские старообрядцы считали счастьем умереть в день Святой Пасхи, «поскольку в этот день Господь призывает к себе только самых преданных вере»[402 - Дронова Т.И. Русские староверы-беспоповцы Усть-Цильмы. Конфессиональные традиции в обрядах жизненного цикла (конец XIX–XX в.). С. 120.]. Таким образом, выбор времени для самосожжения вполне соответствовал традиционным представлениям о рождении, крещении, смерти и воскресении божества (Бога) как проявлениях всеобновляющего круговорота в природе и человеческой жизни.

Во-вторых, возможно более рациональное, секуляризированное, психологическое объяснение выбора времени для массового самоубийства. Оценивая трагические последствия реформ Никона, известный психиатр И.А. Сикорский утверждал: «разделение русских людей на старообрядцев и православных не остается без сериозных психологических последствий». Напротив, «оно способно колебать настроения народных масс, особенно среди событий исключительных. Успех и подъем духа у одних может вызвать противоположные чувства у других»[403 - Сикорский И.А. Эпидемическия вольныя смерти и смертоубийства. Психологическое наследование. С. 96.]. Вполне вероятно, что это обстоятельство учитывали старообрядческие наставники, которым значительно легче было подтолкнуть своих сторонников к самоубийству именно во время ликования православных – приверженцев «никонианской» церкви. (Старообрядцы, как правило, не имели возможности открыто отмечать церковные праздники и довольно часто остерегались явным образом демонстрировать свою принадлежность к «раскольническим» сообществам). Имеется также единичное упоминание о том, что самосожжение пришлось на период грозных потрясений в российском обществе. Воронежское самосожжение совершилось в 1812 г., как раз во время набора казаков на войну с Наполеоном. Впрочем, здесь сработали и привычные закономерности массовых самоубийств. Ведь именно в трагические годы Отечественной войны наиболее активно действовали местные чиновники, которые, находясь в непрерывных поисках подозрительных лиц, заинтересовались таинственным старообрядческим «храмом», устроенным в пещере. При первых признаках опасности именно там и произошло самосожжение[404 - Пругавин А. Самоистребление. Проявления аскетизма и фанатизма в расколе. С. 96–97.].

Источники позволяют рассмотреть вопрос о том, какими принципами руководствовались старообрядческие наставники, выбирая место для «гари». На самом деле это вовсе не было простой задачей. С одной стороны, изучение документальных материалов показывает, что местом самосожжения чаще всего избирались глухие, удаленные от поселений места, где возводились специальные постройки, названные в документах «згорелыми домами». Известно, что «важным фактором суицидов является географическая, социальная или эмоциональная изоляция»[405 - Гроллман Э. Суицид: превенция, интервенция, поственция // Суицидология: прошлое и настоящее: проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах. С. 291.]. Так, перед известным, одним из крупнейших в истории старообрядчества самосожжений близ дер. Мальцевой в 1756 г., «старцы», специально приглашенные для организации «гари», «указали место горения». Они предусмотрительно «благословили его в лесу среди топей и болот». Здесь, под их руководством, старообрядцы возвели девять изб, «из которых две, поставленные тесно одна к другой без внутренней между ними перегородки, представляли что-то вроде моленной. Под избами, в подвальных помещениях, были сложены смолье и солома»[406 - Беликов Д.Н. Старинный раскол в пределах Томского края. С. 38.]. С другой стороны, иногда в качестве места массового самоубийства избирались монастыри, связанные с внешним миром коммуникациями – водными или сухопутными. Наконец, единичные свидетельства показывают, что самосожжения могли происходить в памятных для старообрядцев местах. Так, по утверждению С. Зеньковского, Палеостровский Рождественский монастырь «привлекал этих ужасных и иступленных водителей на гари» потому, что «по старообрядческому преданию именно здесь, по приказанию Никона, был убит или сожжен первый мученик за старую веру, епископ Павел Коломенский»[407 - Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. С. 445; Сказание о Павле, епископе Коломенском // Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1905. Кн. 2. Отд. 4. С. 31–52.]. Другим примером служит самосожжение, произошедшее в середине XVIII в. в Зеленецком монастыре Новгородской епархии.

В редких случаях самосожжение происходило непосредственно в населенном пункте, в деревне, на глазах у множества изумленных зрителей. Заметим, что самосожжения в городах никогда не совершались. На это прямо и вполне обоснованно указывали в конце XVII в. авторы «Жалобницы»: «Градския же житилие отнюд сего не творят», не только не сжигаются сами, но и «сердечно воздыхают и непрестанно Бога молят, чтобы утолил Господь самосожжения мятеж и у целомудрия бы разсуждением еу ангел ския правды»[408 - Демкова Н.С. Из истории ранней старообрядческой литературы. «Жалобница» поморских старцев против самосожжений (1691). С. 59.]. Исследование документов XVIII в. показывает, что эта закономерность сохранялась и в дальнейшем. В действительности такое поведение горожан объясняется, с одной стороны, большим рационализмом городской жизни, а с другой – большими возможностями контроля власти над жизнью отдельного индивида в городской среде. Заметим, что такое поведение старообрядцев резко контрастирует с присущими суициду закономерностями, согласно которым «условия городской жизни в высшей степени содействуют повышению цифры самоубийств сравнительно перед сельским населением»[409 - Коровин А.М. Самоубийства и потребление водки в Европейской России с 1903-го по 1912 год. М., 1916. С. 6.].

В то же время довольно часто местом самосожжения становились старообрядческие поселения. Некоторые из них по этой причине существовали весьма недолго. Можно утверждать, что призрак огненной смерти постоянно витал над старообрядческими сообществами. В литературе можно найти противоположную точку зрения, связанную со старообрядческим поселением, основанным в конце XVII в. в Каргополье: «Трудно поверить, что люди, готовящиеся к самосожжению, стали осваивать новые земли»[410 - Юхименко Е.М. Каргопольские «гари» 1683–1684 гг. С. 76.]. Это суждение легко опровергнуть. Во-первых, подготовка к самосожжению всегда занимала длительное время, хладнокровно осуществлялась лидерами старообрядческих сообществ, которые могли не посвящать в свои планы всех приходящих к ним сторонников «древлего благочестия». Во-вторых, наличие пашни являлось несомненной маскировкой намерений. Ведь тех, кто сеет хлеб, трудно заподозрить в желании завершить земное существование. В-третьих, среди старообрядцев могли находиться как сторонники гарей, так и те, кто намеревался сохранить свою жизнь. Последние усердно занимались хлебопашеством, возможно, даже не подозревая о своей ближайшей трагической участи.

В любом случае появление серьезной опасности неизбежно приводило к дискуссии о том, не наступил ли момент, когда, «яко в некую прохладу», пора войти в огонь. Как полагает П.С. Смирнов, выговцы готовились гореть по случаю ареста одного из основоположников старообрядческого сообщества Даниила Викулова в 1718 году[411 - Смирнов П.С. Споры и разделения в русском расколе в первой четверти XVIII века. С. 355.]. Современник событий писал, что «тогда в часовнях устроиша щиты из бревен, в двери и окна, уготовивше же внутрь смолья, соломы, серы, пороху: и тако, аще наезд будет, запалитися от того вскоре, совсем сгорети»[412 - Яковлев Г. Извещение праведное о расколе беспоповщины. С. 355.]. Новая угроза возродила идею о самосожжении. При приближении комиссии О.Т. Квашнина-Самарина (в 1731 г.) «лучшие люди во общежительстве (Выговском. – М.П.) начаша думали, что сотворили». Некоторые из непосредственных участников событий «ко страданию глаголаше готовитися, яко и отцы прежние в Палеостровском монастыре огнем сожглися». Не желающие «страдали» разбежались, чтобы не попасть в руки гонителей. «Лутчие люди» (выговские старообрядческие наставники) отговаривали остальных: «о сем начаша от Писания рассуждали и препятствовати, что страдали де не за что»[413 - История Выговской старообрядческой пустыни. Издана по рукописи Ивана Филиппова. С. 383.]. Тревожные настроения, провоцирующие самосожжения, быстро распространились в прилегающих к Выговскому общежительству поселениях: «<…> и донесоша Самарину сие, что згорели несколько человек». Склонность к самосожжению проявилась и в отдельной, женской части Выговского общежительства: «Из Лексы пришла в монастырь весть, что хотят горети вен», – сообщает об этом трагическом периоде жизни старообрядческой пустыни выговский историк Иван Филиппов[414 - Там же. С. 399.].

В этот же период неподалеку от Лексы обретался старец Филипп. К нему со всех сторон приходили «самыя нищия и бездомовныя волочащий», которые обретали в созданном им ските духовную поддержку: «он же овых в свое согласие укрепляше»[415 - О старце Филиппе с прочими за благочестие скончавшимися огнем // Писания выговцев: Сочинения выговских старообрядцев в Древлехранилище Пушкинского Дома. Каталог-инципитарий / Сост. Г.В. Маркелов. СПб., 2004. С. 183.]. После приезда упомянутой выше комиссии один из офицеров узнал о существовании отдаленного старообрядческого поселения в глухом лесу. Тотчас же отправились на поиски поселения, которое вскоре обнаружилось. Перед началом штурма старообрядческих построек начальник проинструктировал подчиненных: «укрепляху салдатов и понятых, чтоб неослабно приити и кого можно, чтобы живых захватить». В случае сопротивления и попыток самосожжения предполагалось немедленно применять силу. Солдатам приказали «ломатися в хоромы, не дати воли разбежаться, ни горети, чтобы взяти живых»[416 - Там же. С. 185.]. После начала штурма старообрядческой постройки («кельишки») укрывшиеся в ней старообрядцы «зажгли скоро, и в мгновения ока всю келью внутри огнем охватило, и в полчетверти часа огнь и на потолок вышел, и кровля вся загорелась, и всю храмину огнь объят». Попытки солдат разобрать стену старообрядческой кельи не увенчались успехом: «нача ветром с кровли со огнем доски и драницы и солома на секущих падати». Пришлось отступить: «и пламенем от хором всех отогнало»[417 - Там же. С. 187–188.].

На основании приведенных примеров можно с уверенностью утверждать, что устойчивые старообрядческие поселения стали важным оплотом самосожигателей. При этом причины, толкающие одних на проповедь «гарей», а других – непосредственно в огонь, могли и здесь меняться со временем. Вполне возможно, что длительная эволюция старообрядчества привела к тому, что на первых этапах его существования самосожжения являлись ответом на гонения, а после прекращения преследований (в царствование Екатерины II), появления богатых и многолюдных старообрядческих общежительств, ослабления эсхатологических настроений мотивы самосожжения стали иными. Как будет показано ниже, в самосожжениях постепенно начал проявляться протест не только против «мира Антихриста», но и против действий тех старообрядцев, которые отказались от радикальных воззрений. Вполне вероятно, что в разных регионах России имели место разные, хотя и объединенные общим эсхатологическим содержанием, точки зрения самих старообрядцев на столь радикальную форму неприятия окружающего мира. Наконец, представители различных старообрядческих толков даже на одной территории могли по-разному реагировать на события и выбирать момент, подходящий для самосожжения, руководствуясь собственными критериями. Объединяющим фактором во всех самосожжениях стала энергичная деятельность старообрядческих наставников. Они, а также осуществляемые ими мероприятия, заслуживают специального исследования. Но прежде необходимо сказать о тех, кто решительно, с риском для жизни и почти всегда безуспешно боролся против самосожигателей.

Глава 3

Правительственные меры против «гарей»

Расправы с самосожигателями в конце XVII в

Первые случаи массовых самосожжений, происшедших в конце XVII в., застали врасплох не только многих старообрядцев, но и власти. Растерянность проявилась в том, что никто не знал, какими жестокими карами или ласковыми уговорами можно остановить людей, убежденных в появлении Антихриста, наступлении последних времен и намеревающихся в самое ближайшее время предать себя столь ужасной смерти. Репрессивные меры начали применяться далеко не сразу после первых «гарей». В некоторых старообрядческих полемических произведениях сохранились гротескные свидетельства о том, как провоцировались гонения. Помышляющие прибегнуть к самосожжению старообрядцы спрашивали у своих наставников: «А где же гонители?». И старцам ничего не оставалось, как своими отчаянными действиями привлекать беспощадных мучителей под стены построенного для «гари» дома. Вполне вероятно, что эти действия имели глубокие психологические причины. Подсознательно старообрядцы стремились не к смерти, а (инстинктивно) к спасению своей жизни, и карательный отряд, при всей жестокости принимаемых им мер, расценивался как последняя возможность избежать лютой смерти.

Но для старообрядческого наставника решение проблемы представлялось необычайно простым и совершенно не препятствовало осуществлению его замысла. В изложении Евфросина типичный ответ старца выглядел следующим образом: «В церковь аз иду, последуйте мне». Зайдя в церковь, старообрядческий наставник намеревался совершить святотатство: «у попа чашу похитив, причастие пролью». Далее он переходил к серьезному политическому преступлению: «царя и патриарха и всю ересь прокляну». И теперь ответные репрессивные меры властей не заставят себя ждать. Они связаны с поступками старообрядческого наставника, вступившего в рукопашный бой со священником: «поп за меня, а вы за попа; связав отступника, под церковь бросим; отпишут от нас к началу, и пришлют к нам посылку (карательный отряд. – М.П.) – вот вам и гонение»[418 - Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей. С. 58.]. Иногда в старообрядческих сочинениях содержатся указания о том, что наставники самосожигателей распространяли ложные слухи о приближении солдат, чтобы подтолкнуть напуганных людей к последнему роковому шагу. Как пишет Евфросин, коварный «губитель братский» Иван Кондратьев сообщил своим сподвижникам: «Лютая беда и бесконечная нас постиже: два полковника с полками, с копии и з бердышами [идут] мучить нас и к антихристу приводить!». В ответ раздался всеобщий крик: «беги, беги в поломя, зажигайся, не медли!». Но на самом деле никакой угрозы нет: «А и бес ли гоняет? Полковников не бе и полки не явлены»[419 - Там же. С. 59.]. Евфросин считал такой способ организации самосожжений типичным: «Все-то вы таковы, самосожжения столпы: чем бы ни устрашить, толко бы в огонь поспешить!»[420 - Там же. С. 61.]. Эта важная мысль повторена в произведении Евфросина: «Так то везде те саможженцы горят: любо учители солгут, любо сами на себе беду возволокут»[421 - Там же. С. 75.]. Архивные документы свидетельствуют об обратном: старообрядцы не спешили с совершением смертельного ритуала, дожидаясь своих нерасторопных гонителей и намереваясь прежде обличить их. Для самосожигателей «преследования и служили главным доказательством наступления кончины мира»[422 - Смирнов П.С. Происхождение самоистребления в русском расколе. С. 31.]. Затем, после появления солдат, наступал черед избавления от власти антихриста – «огненной смерти».

Между тем российское законодательство XVII в. и, прежде всего, Соборное Уложение, предполагало сожжение заживо как наказание за богохульство, умышленный поджег города и за обращение православного в «басурманскую» веру, а также за проклятие православной веры. «Зжечь» предписывалось любого, кто «возложит хулу» на «честный крест», «Господа нашего Иисуса Христа» «или на святых его угодников»[423 - Соборное Уложение 1649 года. Текст, комментарии. Л., 1987. С. 19.]. Эта санкция использовались и для борьбы против нового идейного противника власти – старообрядцев. Причем масштабы казней стали куда более значительными, чем прежде, до образования старообрядческого движения[424 - Сергиевский Н.Д. Наказание в русском праве XVII в. СПб., 1887. С. 122.]. По мнению французского историка Пьера Паскаля, пиком гонений на старообрядцев стали 1670–1672 гг.: «никогда еще старообрядцы не преследовались так систематически и столь безжалостно»[425 - Паскаль П. Протопоп Аввакум и начало Раскола. С. 491.]. В дальнейшем появлялись новые документы, связанные с борьбой против старообрядчества. Созванный в ноябре 1681 г. церковный собор объявил о новых мерах против «раскольников». Его решения предписывали упразднять те пустыни, где обитают старообрядцы, пресекать распространение старообрядческих сочинений[426 - Русское старообрядчество: светское и церковное законодательство XVII–XVIII вв. / Авт.-сост. Р.В. Кауркин, Е.П. Титков, С.Р Савенкова, А.В. Морохин. Нижний Новгород, 2008. С. 10.]. Приблизительно в 1684/1685 гг. приняты «12 статей» царевны Софьи, согласно которым упорствующие старообрядцы после пыток подлежали сожжению в срубе. Раскаявшихся отправляли под строгий повседневный контроль («начал») в монастырь. Укрывателей предписывали наказывать батогами[427 - Карташов А.В. Собрание сочинений: В 2 тт. М., 1993. Т. 2. С. 239. См. также царский указ «О наказании рассевающих и принимающих ереси и расколы» // ПСЗ-1. Т. I. № 1102.]. Некоторые авторы связывают эти суровые репрессивные меры с «раскольничьим бунтом Никиты Пустосвята»[428 - Лилеев М.И. Из начальной истории раскола в Стародубье. Киев, 1889. С. 29.]. Как можно быстрее покончить с самосожжениями и в целом со старообрядческим влиянием следовало еще и потому, что «религиозная смута ослабляла Русь перед лицом иностранцев»[429 - Паскаль П. Протопоп Аввакум и начало Раскола. С. 417.]. Поэтому новые репрессивные распоряжения предполагали «педантичное и неукоснительное исполнение: по достоверным данным, до Пасхи на Москве было сожжено около ста человек (по обычаю в срубах)»[430 - Панченко А.М. Начало Петровской реформы: идейная подоплека // Итоги и перспективы изучения русской литературы XVIII века. Л., 1989. С. 8.]. Однако в старообрядческой среде все новые и новые репрессии вызывали предсказуемую реакцию. Самосожигатели получали новые аргументы: «гонение, либо только предполагаемое, либо уже начатое, к тому же сопряженное со всеми прочими бедами времени, казалось, так ярко сочеталось с ожидаемым приходом антихриста, что многие не захотели вообще жить на свете»[431 - Паскаль П. Протопоп Аввакум и начало Раскола. С. 498.].

Между тем репрессивный механизм продолжал совершенствоваться. На основе «статей» царевны Софьи составлялись новые указы, в которых меры, направленные против «расколщиков», были предельно конкретизированы. Так, в 1686 г. из Стрелецкого приказа в Новгородский приказ поступили специальные «статьи» с указанием о конкретных способах борьбы против старообрядцев. Всех тех, кто «в церковь к пению и к отцем духовным на исповедь не ходят», предписывалось пытать. Упорных следовало казнить: «и которые и с пыток начнут в том стоять упорно ж, а покорения ж святой церкви не принесут, и таких за такую ересь, по троекратному у казни вопросу, буде не покорятся, жечь в срубе и пепел развеять»[432 - Судные процессы XVII–XVIII вв. по делам церкви. Б.м., б.г. С. 25–26.]. Смертная казнь ожидала и тех, кто перекрещивал детей и взрослых, но лишь в том случае, если старообрядцы «покоренье в том приносити не учнут, и станут в той своей прелести стоять упорно и вменять то в истину». Особенно суровые наказания ожидали организаторов самосожжений: «которые прелестию своею простолюдинов, их жен и детей приводили к тому, что они сами себя жгли, и таких воров по розыску за то их воровство, что от их прелести люди жглись, жечь самих»[433 - Там же. С. 27.]. После появления всех этих распоряжений и «статей», справедливо утверждает Н. Загоскин, самосожжения «приняли особенно поражающий характер по своей интенсивности и чудовищной грандиозности»[434 - Загоскин Н. Самосожигатели. Очерк из истории русского раскола. С. 167.].

Беспощадные расправы над наиболее активными сторонниками старообрядческого вероучения лишь добавляли ему авторитет и давали новые аргументы в руки наставников самосожигателей. Так, в июле 1682 г. на Красной площади был казнен за оскорбление царской власти суздальский протопоп, «расколоучитель» Никита Добрынин (Пустосвят)[435 - Русское старообрядчество: светское и церковное законодательство XVII–XVIII вв. С. 11.]. Самым известным примером здесь является казнь протопопа Аввакума и его сподвижников Лазаря, Епифания и Федора в Пустозерске 14 апреля 1682 г. Они были сожжены в срубе по настоянию московского патриарха Иоакима «за великие на царский дом хулы». Репрессии обрушились и на его ближайших сподвижников. Так, в 1676 г. в Москве сожжен Федор Трофимов, активно помогавший переписке Аввакума и его сторонников[436 - Крамер А.В. Причины, начало и последствия раскола в Русской церкви в XVII в. СПб., 2005. С. 163.]. Жестоким казням подвергались многие из тех, кто активно поддерживал старообрядческое вероучение. Наиболее памятной среди старообрядцев стала смерть от голода в боровской тюрьме боярыни Ф.П. Морозовой и Е.П. Урусовой. Незадолго до смерти их пытали на дыбе, били плетьми и угрожали костром[437 - Там же. С. 162.].

Описания казней первых старообрядческих наставников сыграли заметную роль в обосновании самосожжений. «Первые костры раскола, зажженные правительством, должны были явиться для эсхатологически настроенного народного сознания началом Страшного Суда. Далее уже могло быть безразлично, кто зажигал огонь, мучители или мученики»[438 - Плюханова М.Б. О национальных средствах самоопределения личности: самосакрализация, самосожжение, плавание на корабле. С. 429.]. Старообрядческие проповедники усердно разыскивали по всей Руси и не уставали находить новых героев, снискавших себе славу мучеников, после жестоких пыток погибших в огне за «древлее благочестие». Так, старообрядец Пахомий, автор жития Корнилия Выговского, подробно описывал всевозможные страдания, выпавшие на долю сторонников «древлего благочестия». В их числе некий кузнец Афанасий, «в трех застенках был, потом клещами ребра ломали и пуп тянули».

Затем обнаженного праведника обливали водой на морозе «на многи часы, донележе от брады его до земли соски змерзли». Финалом его мучений стало сожжение – «последи же огнем сожжен»[439 - Брещинский Д.Н. Житие Корнилия Выговского Пахомиевской редакции (тексты) // Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского дома. Л., 1985. С. 90.]. Один из крупнейших старообрядческих писателей, Семен Денисов, в числе многих других страдальцев за веру, воспел девятерых «корелян», которые за проповедь «древлего благочестия» были схвачены в Ребольском погосте и отвезены в Великий Новгород, где подверглись изощренным пыткам: «преглубочайшим кровоударениям», «претяжелейшим железоопалениям» и различным другим «лютейшим мукам». Но они «с радостию сие претерпеша» и, в конце концов, погибли «злодейственною смертью срубного сожигания». Восхищенный их мужеством С. Денисов написал следующие стихи:

Корельстии людие мудро поступают,
Безписьменны сущи, предания знают,
Не боятся пламени, стоят за законы,
Все девять в огнь текут, да имут короны[440 - Денисов С. Виноград российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие. М., 1906. Л. 79 об.].

Другой мученик, воспетый Семеном Денисовым, якобы не погиб во время казни, а превратился в пищу для небесного царя: «в срубе сожжением яко хлеб сладкий испекся, на бессмертную и всепречудную трапезу, пресветлого небесного пира, бессмертному царю возлагается»[441 - Там же. Л. 31 об.]. Этот довод, неоднократно повторяемый в разных формах, ощутимо воздействовал на мировосприятие современников, усиливая радикальные эсхатологические настроения. В это же время старообрядческий проповедник, бывший соловецкий монах Игнатий, известный как по активной литературной деятельности, так и по организованному им самосожжению 1687 г. в Палеостровском монастыре, писал, обращаясь к «никонианским» властям: «Скончевайте скоряе всех нас о истинне Христове!»[442 - Исповедание Игнатия Соловецкого. С. 133.]. Словно в ответ на этот страстный призыв, репрессии постепенно начали усиливаться. В исторической литературе, особенно советского периода, всячески подчеркивается чрезмерная жестокость репрессий: «за причастие к расколу ломали клещами ребра, резали языки, сажали в деревянные клетки или срубы, заваливали их соломой и сжигали»[443 - Карцов В.Г. Религиозный раскол как форма антифеодального протеста в истории России. С. 97.]. Вновь и вновь обращаясь к теме репрессий в отношении старообрядцев, нельзя не вспомнить слова Густава Лебона, которые в таком контексте уже не кажутся преувеличением: «Мученики на своих кострах, вероятно, чувствовали себя гораздо счастливее, чем их палачи»[444 - Лебон Г. Психология народов и масс. М., 2011. С. 91.].

Страшась суровых кар, церковная элита русского общества, в отличие от простолюдинов, быстро приняла церковные реформы. Более того, в гонениях на противников никоновских реформ «церковная власть часто направляла руку гражданской власти»[445 - Скворцов Г.А. Патриарх Адриан, его жизнь и труды в связи с состоянием русской церкви в последнее десятилетие XVII века. С. 217.]. Старообрядцам стоило немалых трудов отыскать примеры непреклонного отстаивания «древлего благочестия». Поэтому особого почитания среди старообрядцев удостоился епископ Коломенский Павел. Неизвестный старообрядческий автор составил краткое сказание о его трагической гибели. Старообрядцы считали его единственным архиереем, который отказался принять никоновские «новины». Епископ Павел перекрещивал приходящих к нему богомольцев «истинным крещением» по старым обрядам и резко выступал против поспешно принявших реформы священников: «заповедовавше новорукоположенных Никона не приимати иереов» и т. д. За это «бесстуднии и зверообразнии» слуги Никона после мучений и пыток предали его огню: «в струбе бо, зделанном на то, яко агнец непорочен, огненной смерти немилостиво предаша». Но, в действительности, полагал автор-старообрядец, огненная смерть стала преддверием райского блаженства, а казнь стала последней жертвой, которую епископ принес Богу: «самого себе в жертву чисту и святу Господеви принесе, страдальческую прият кончину и в небесныя села яко огненною колесницею вознесен бысть»[446 - Сказание о Павле, епископе Коломенском. С. 41.]. Современные исследования в целом подтверждают старообрядческие свидетельства о трагическом земном пути владыки Павла[447 - Урушев ДА. Епископ Павел Коломенский в старообрядческой литературе первой половины XVIII века (литературная традиция Выговской пустыни) // Религиоведение. 2010. № 1. С. 19–23.]. Собор 1666 г. поставил в вину патриарху Никону, в числе прочих прегрешений, самовольное низложение епископа Павла и обречение его на муки: «По низложении Павла, епископа Коломенского, его же из мантии обнажи жестоце и на лютая биения и наказания предаде, и на дальния заточения предаде. <…> Там же прилучися архиереови тому изумитися (сойти с ума. – М.П.) и погибнути бедному, кроме вести, от зверей ли снедей быв или в воде утопе»[448 - Цит. по: Гиббенет НА. Историческое исследование дела патриарха Никона. СПб., 1884. Ч. 2. С. 1096.]. Более подробные и точные сведения о последних днях жизни и гибели мятежного епископа остаются неизвестными[449 - Урушев Д.А. К биографии епископа Павла Коломенского // Старообрядчество в России (XVII–XX вв.). Сб. науч. Трудов. Вып. 3. М., 2004. С. 21–42.].

Внимательный анализ документов показывает, что в действительности власть в течение длительного времени не могла выработать единый жесткий подход ко всем старообрядцам. Многие из противников никоновских реформ избегали гибели, в то время как другие подвергались жестоким репрессиям. Известно, что власти длительное время «вовсе не препятствовали Аввакуму писать из заточения»[450 - Седов П.В. Закат Московского царства: Царский двор конца XVII в. СПб., 2006. С. 254.], что вскоре сыграло заметную роль в распространении по Руси учения о «самогубительной смерти». Более того, в ближайшем окружении царя Федора Алексеевича на короткое время его правления «верх взяли люди, которые смотрели на мир глазами Аввакума»[451 - Там же.]. В старообрядческой среде бытовала успокоительная убежденность в том, что с никоновскими новинами можно легко покончить путем публичного диспута с представителями «никонианского» духовенства. «Когда “ученые” защитники никонианства будут посрамлены публично, – пишет П.С. Смирнов, – в чем самообольщение раскольников не колебалось, народ сам собою, без усилий пропаганды, пошел бы в старую веру»[452 - Смирнов П.С. Из истории противораскольнической миссии XVII в. Поездка архимандрита Игнатия и протопопа Иоанна Иоаннова в Кинешму для увещания раскольников и составленное Игнатием описание этой поездки. СПб., 1903. С. 4.].

В течение краткого периода после начала никоновских реформ обе стороны, старообрядцы и их противники, надеялись на быстрое и бескровное решение религиозного спора[453 - См. об этом подробнее: Смирнов П.С. Внутренние вопросы в расколе в XVII в. С. 84.]. Отчасти поэтому на первых порах, особенно в 70-е гг. XVII в., речь чаще всего шла о телесных наказаниях за эксцессы, связанные с открытой проповедью старообрядческого вероучения, а не о смертной казни за «древлее благочестие». Так, в октябре 1679 г. во время литургии в одну из приходских церквей Тобольского уезда ворвались четверо старообрядцев: трое мужчин и одна женщина-«старица». Оказавшись в храме, они, как доносил впоследствии священник, «раскол учинили и закричали: “православные христиане, не кланяйтеся, несут де мертвое тело и на просфорах печатают крыжем, антихристовою печатью!”». Но и это предельно провокационное выступление сторонников «древлего благочестия» привело к сравнительно мягкому по тем временам наказанию. Местный воевода распорядился «бить кнутом нещадно, при многих людях, чтоб иным расколыцикам неповадно [было] воровать и церковный раскол и мятеж чинить». После этого бунтарей посадили в земляную тюрьму с распоряжением держать их в ней до тех пор, «покамест они оборотятся на истинный путь»[454 - Акты, относящиеся до раскола в Сибири // Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1862. Т. 8. С. 215.].

В другом документе конца XVII в. – приговоре старцу Трофиму датированном 1672 г., предписывалось сжечь только самого наставника старообрядцев. Его последователей царь приказал «смирять жестоким смирением», чтобы впредь они «ко святой Божии церкви приходили почасту и у священников благословение приимали и в домы свои священников со всякою потребою призывали»[455 - Приговор царя Алексея Михайловича и Боярской Думы старцу Трофиму С. 78.]. Таким образом, трудно согласиться с категорическим выводом известного исследователя истории старообрядчества А.С. Пругавина: «При самом появлении раскола власть захотела покончить с ним крутыми, суровыми мерами»[456 - Пругавин А.С. Раскол и сектантство в русской народной жизни. М., 1905. С. 31.]. Напротив, Российское государство, вполне справедливо пишет Н. Барсов, далеко не всегда поступало с расколоучителями, и, тем более, с их сторонниками, по всей строгости репрессивных законов. Так, старообрядческие наставники протопоп Аввакум, дьякон Федор и другие радикальные противники никоновских реформ были отправлены в ссылку. И лишь после того, как выяснилось, что «из мест своей ссылки они делали большую пропаганду раскола в народе, повлекшую за собой самосожжения раскольников целыми тысячами, <…> признано было необходимым подвергнуть их смертной казни через сожжение»[457 - Барсов Н. Существовала ли в России инквизиция? // Исторический вестник. 1892. № 2. С. 489.].

Действия властей в отношении другой категории старообрядцев – известных своей бескомпромиссной позицией самосожигателей – также не отличались строгой логической последовательностью. Узнав об очередном готовящемся самосожжении, власти первым делом стремились прекратить приток к «насмертникам» новых приверженцев «огненной смерти». Например, случайно узнав в октябре 1681 г. о подготовке к самосожжению в Утяцкой слободе, Сибирский приказ немедленно распорядился, как видно из предписания тобольскому воеводе А.А. Голицыну, установить крепкие заставы на всех дорогах, ведущих к слободе, где засели самоубийцы. Есть и другие аналогичные примеры. После начала самосожжений в Дорах Каргопольского уезда в октябре 1683 г. местный воевода распорядился устроить вокруг поселений старообрядцев «по дорогам заставы крепкие», тамошним жителям он приказал «на тех заставах быть и беречь безотступно, чтоб из Дор никто не выходил и в Доры никово не пропущать»[458 - Юхименко Е.М. Каргопольские «гари» 1683–1684 гг. (К проблеме самосожжений в русском старообрядчестве). С. 95.]. Затем следовало принять все другие меры для противостояния самосожигателям, в числе которых важное место отводилось аресту зачинщиков самосожжения. Власти не без оснований надеялись, что после всех этих мер самосожжение не осуществится[459 - Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI – начале XVIII в. М., 1972. С. 124–125.].