Черно-серый

Глава 3. Вы ошибаетесь.

И он ждал. Неделю, две, быть может, больше. Стоял на сцене, сочинял, общался с приятелями, ежедневно пил коньяк – значительных изменений не произошло, да на сердце немая тоска. Прослыла история о Шофранке по кругам общения Нила, что послужило для него не самым приятным моментом. Многие отшучивались, мол, пришла ли медсестричка? Когда свадьба? Дельного ответа никогда не мог придумать – сушил десна, да и все. Честно сказать, он сам задавал себе те же вопросы, представлял как однажды, распахнув полупрозрачные дверки, она войдет, но душа тяготилась при возвращении к реальности. Вечно казалось, словно вновь встретил знакомку, но приглядевшись понимал – виденье. Она стала надоедливым призраком, который, тем не менее, мог заставить нечто внутри встрепенуться.

Минувший разговор с Галей произвел на него впечатление: вечер их прошел, решил, что молодость не обязана прощать любой поступок. Завязал с распутницами, да и не хотелось ему быть с ними. Сохранял верность той, коя, видать, уж позабыла о краткой беседе. Как упоминалось многим ранее, Мамонов составлял текста для Нила, а тут, словно звезда с неба упала, сам начал. Писал он скудно, рифму подбирал по книжкам, иногда спрашивал помощи у Ефросиньи Павловны, что несколько ее забавляло. Писал о пейзажах, о внутренних чувствах, о книгах и веселых воспоминаниях – слова любовного сказать не мог, но ощущал себя несколько окрыленно. Как и почему поднималось настроение – не ясно. Наверное, просто гормональный всплеск? Случается с людьми такое, что мир становится мил. Одначе, как его не нахваливай, иные пагубные привычки слишком укрепились в сознании, словно лишняя кость проросла – и бросать явно не собирался.

Нил стал раньше приходить в кабаре, чаще репетировал дома. Заставляя себя усердно работать, все ставил рядом то чекушку, то чертил пару дорог, то закуривал, отвлекаясь, папироску. Размеренно шла жизнь, увлеченно занимал время записывая ноты в потрепанную тетрадь. Самая большая мечта его была, в теории, чтоб вернулась Шофранка, поразилась его голосу, таланту, и, бесспорно, внешности. Как воочию, видел ее вновь в прекрасном платье, изумленную наилучшим выступлением. Конечно, чтобы она смогла отличить его от других, если выражаться языком ученых, выбрать из имеющихся претендентов – стоит отличиться. Как пестрой птице надобно себя преподнести голубке. В общем-то, поэтично представлял себя он самым красочным павлином в питомнике с курицами.

В тот лаический день выдался светлым, только, к печали, давно уж Собакин солнца не видел. Утра краткие лучи встречал, за полночь появлялся на рабочем месте, днем зачастую спал. Без сего как вампир, а подобный режим сна сильнее ухудшал его общее состояние кожи. Этакая сова, если проводить еще одну аналогию. Очередные сутки завершались на сцене, на коей не прикрыта была ширма. Принимал Собакин какие-то решения, бранил новых аккомпаниаторов (они – не Мамонов!), но чувствовал внутри себя некую легкость и слабое головокружение. Скрипач перенастраивал инструмент по настоянию исполнителя, пианист тысячекратно играл мелодию, а сам певец несколько раз напевал строчку «так хладен, как хладен ваш взгляд». Тела их уже не держались в равновесии, а суть слов потерялась – больно много повторяли. Хотя Нил, должно быть, изначально не вкладывал в них особое значение. Знатно тогда коллег измучил, надо сказать.

Время уж поджимало, собирались зрители, а трио все возится. Это сильно могло вывести, но он держался мирно, поглядывая в зал. Никак не явится Шофранка! Что ж за проклятье! Это возмутительная история, как ни глянь, только если не сдерживаться в порывах негодования – невесть чем закончится. Нужно что-то такое, абы из глины новое лицо себе лепить, а правильнее выразиться – маску. Она обязана стать гораздо более интересна людям со стороны, не будет боле состоять из морщин скудной жизни. Приросшую к лицу прежде, оторвать оказалось не так просто, как хотелось бы. Желалось помимо столь благой, как может показаться, цели, еще и въехать пару раз по мордам неучтивых напарников. Приходится лишь медленно вдыхать-выдыхать – нужно уметь не только других учить дисциплине, но и себя в том числе.

Погас наконец свет. Опять полно чужих людей и все какие-то дураки. Иногда ему казалось, что вечное условие при сотрудничестве – выступать первым, ныне не на руку. Дело не в давлении, а в том, чтоб прогадать момент, когда явится взору милая сердцу. Ранее считал – лучше сразу «отстреляться», потом уж пить, да других слушать. Теперь несколько был оконфужен, оглядывал зрителей, всматривался в лица – все не то. Опять пианист вступал криво-косо. Уж чудилось, нервы железными стали, такое терпеть. Хоть самому садись за инструмент. Сколько не меняй аккомпаниаторов, не так играют. Жалко было Нилу Мамонова, вернее сказать, утраченную трудовую силу. Мнилось ему, если мог бы сразу все обязанности коллег выполнять за них – сделал то. Выглядел бы за фортепиано, со скрипкой, при том напевая мелодию, правда, как шут.

В целом, звучали они складно, приятно уху, впустую Собакин нервничал. Ничего удивительного – когда надобно придраться, всегда найдешь к чему. И вот, голос не тот, мелодия глупа, а текст вовсе скуден. У него было вдохновение на хороший вечер, правда сильно сомневался в собственных возможностях, что, стоит заметить, ему несвойственно. Тогда еще оставалась надежда славно выступить, но она постепенно угасала.

Стучали бокалы, лилось вино, кто-то громко смеялся. Люди чавкали, завороженно глядели на друг друга, ворковали пары, но, что самое обидное, не многие слушали людей со сцены. Словно сами для себя музицировали. Мало приятного, да пусть чего хотят делают, важнее, чтоб деньги подавали. Хорошие воспоминания, где Нила жаловали но не платили, преследовали часто, вновь б окунуться в ту искреннюю любовь, а не имеющуюся ныне напыщенность. В кабаре нет карьерного роста, унизительным было строить из себя клоуна за копейки, посему Собакин не часто понимал своих коллег – сам-то имел долю от получки не только пришедших, но и трудящийся. Но не будем разбираться в экономике, то, что это далось ему без труда – без лишнего ясно.

Старался как мог, тянул ноты что есть мочи, дышать местами сложно. Нет-нет, да подергивалась тонкая бровь Нила, замечая как запинается пианист. Без того как агнец выглядит, да и музыка как блеяние. А скрипач, кажется, в свою очередь, урок выучил. Толку, правда, от сего мало. Для большинства барствующих, он лишь мимолетный звук, в который нет смысла вслушиваться. Так что, резонно предположить, что старания все коту под хвост. Никто не смеялся, да и не воспринимал выступающих более, чем за живые декорации. Пиршество шло полным ходом, внимали лишь те, кто приходили одни, а таких было не много. Те, кто оставались в самом ярком и приятном освещении, будто в угол забились. Не хотелось боле натягивать улыбку, словно для себя трудятся. Бросить б все, к чертям собачьим!

Тринадцатый столик, самое излюбленное место Собакина близь сцены, при том и поодаль, как заметил, заняли. Заняли еще и не абы кто – Галя с ее неизменной подругой, кажется, Машей. Как мы уже смогли убедиться, слаб он был на имена. Случалось и такое, что с людьми по несколько раз знакомился (ситуация с Шофранкой, наверное, тому подтверждение), но их забыть явно сложно. Для чего только нагрянули? Им что, медом намазано в этом заведении? И иные кабаре имеются, иль они не знают? Однако, сути это не меняет. Вели б прилично, да не протирали полупрозрачные юбочки на мягких диванах – и дурного не подумал. Перешептывались девушки, шлепая своими ядовито-красными губами, пускали кольца дыма, при том, неприятно поглядывая на сцену. Чудилось, все сговорились вывести его сегодня!

После тягостного, совсем не хорошего, выступления, твердо решил прогнать распутниц со своего места. Не зря, вероятно, такой фамилией награжден! И все же, он, как и многие другие, ее не выбирал. Знал о ее происхождении лишь то, что носители из древнего русского дворянского рода. Еще, в семье Собакиных водились говоры, мол, жена Ивана Грозного – родственница. Быть может, от того причина хладнокровия Нила – от мужа Марфы Васильевной Собакиной? Интересные предположения, только ныне они не занимали голову его. Надобно прогнать безнравственных, а то ишь, как дома разместились! Сядет, да будет пить в предвкушении любимой. Один. Компания для ожидания будет лишней. К тому же, встретить ее таким образом было бы гораздо более романтично. Так, конечно, морально сложнее подготовиться, но лучше чем средь малоприятных личностей.

Напыщенности в Ниле было хоть отбавляй. Находясь явно не в лучшем духе, раздумывал как бы по культурному прогнать. Разжигать крик не стоило, вдруг в тот же миг явится Шофранка? Избавиться надо от Маши с Галей, да сложно прогадать как поведут себя при общении. Станут ли пререкаться? В любом случае, щемиться их не стоит. Простившись с аккомпаниаторами, песенник слился с залом и публикой. Этим бедным не с одним ним этим вечером возиться. Знатные работяги, видать, подумал Собакин, коли согласны перенапрягаться. Самого его публика одарила малыми аплодисментами. Не страшно, к сему не привыкать. Основная задача остается на месте.

Слушатели не дарили цветов, лишь некоторые провожали взглядом до столика, возвращались к сцене – должно быть что-то новенькое. И только-только приковылял к распутницам, только-только речь придумал, как неугомонная Маша за свое. Кажется, перебивать было ее талантом.

– А мы к вам, Нил Тимофеевич! – натянула улыбку. Сейчас она была в лучшем расположении духа, нежели в предыдущую встречу. Что ж изменилось? Это насторожило, но не интересовало. – Отлично выступили. Присаживайтесь, – говорила она от чего-то неискренне, будто вышла с первого урока актерского мастерства.

Он послушался. Не волей своей, но послушался. Его настоль опечалило, что вновь Шофранке не удалось услышать выступление, что даже не заметил, как любимый диван оставался поодаль – опустился на твердый стул. Понял, что это надолго – планирует Маша лясы точить. Какое у нее может быть к нему дело? Сложно предположить. Надо надеяться, не спонтанное решение поговорить.

– Сейчас серьезную тему подниму, – объявила Маша. Хотя, надо сказать, звучало это от чего-то, словно она навеселе. – Соберитесь. Меня и саму колотит изнутри, – заулыбалась, явно жутко алкала поделиться чем-то. – Но, может, сказанное мной будет вам в радость? – старалась создать эффект торжественности. – Думаю, все ж, я знаю грядущую реакцию, – язык узлом вился, дело, очевидно, волнительное.

– Хватит томить, – не терпелось Нилу.

– Мне стоило бы уточнить как вы реагируете на потрясения, – вновь канителилась девушка. У собеседника глаза на лоб лезли. – Но уже поздно. Нужно немного подождать, да и счастья привалит немало.

– Чего ждать то? – вероятно, неправильно поставил вопрос.

– Ребенка общего. Нечего в прятки играть, давно желала вам сказать. Одной все преодолеть мне будет гораздо сложнее.

– А придется! Донельзя подлая вы девушка, – не поверил в сказанное.

– Больно убудет от помощи, кою без того обязан проявлять? Или разговор дельный не время вести – уже араки нахлебался?

– Я даю себе отчет в каждом действии. Не надо врать.

Не дожидаясь ответа, Нил поднялся на ноги, так скоро и громко, словно аргамак. Он прекрасно осознавал, что Маша была готова поцапаться, доказать «правду» и продолжить вести совсем неприятные речи, чего нельзя сказать о Гале, ее коллеге и знакомке Собакина. Она молчала. Ворчал собеседник что-то под нос, мол, вот дурака нашла. Свято верил в позицию, которую высказал, не желая слушать пререканий. Впрочем, в теории, мог «оступиться», но в сердцах полностью отнекивался от этой мысли. Да и если б правда то было – к семье абсолютно не готов. Проверить, тем не менее, до родов не выдается возможности. Да и после надеяться на проявление генов во внешности – затея глупая. Кратко говоря, полагаться стоит лишь на себя. Повисла в воздухе некая обида. Оба остались не удовлетворены кратким, но столь глубоким диалогом.

Нисколько Нил не забыл о том, для чего ввязался в разговор, но выбрать иное место пришлось. Словно изгнанный, занял совсем заурядное место поодаль от сцены, девушек, и иных знакомцев. Никакие цели не достигнуты. Остается только ждать. Одна неудача обязана перекрыться удачей и наоборот, думалось ему, глядя в меню. Это настоящая беда. Звуки казались приглушенными, а ярость накатывала новой волной. Хоть бы чего хорошего произошло за дни – одни упреки да ожидания. А есть ли жизнь другая? С уверенностью Собакин ответить не мог. Странно, но имея возможность познавать мир, копался в том, от чего здравые люди отказываются. Как на инструкцию в лучшую жизнь, изучал он на винную карту пустыми глазами. Одно и тоже… Года сливаются в один и ничего боле не хочется, не можется.

Веселые песни проходили мимо, покуда неприятные взгляды ощущались как палкой по голове. Распутницы то и дело переговаривались, зло посматривая на Собакина. Неправильно вели себя, совсем не стесняясь. Ради чего все эти выступления? Как и выразилась Маша, если знала что ее указания выполнять не станет, то для чего такие «признания»? Неясно. В подавленном состоянии, никак не мог выбрать напиток, стараясь пропустить мимо ушей маловразумительные словечки девушек. Как бы не хотелось их закрыть, перестать слышать – приходилось, излишне громко ворчали, будто специально возбуждая интерес. Нужно держаться – не срываться. Кажется, его нервная система явно страдала, коли так сложно.

Чуть позднее, дамы вовсе голову потеряли – принялись вскрикивать абсолютно неприятные выражения. Как же это унизительно! Подлец и хам? Подумать только можно, за что взялся, некогда заякшавшись с ними. И сказать, главное, нечего. Не устраивать ж с ними разборки средь непричастных к сему людей? Они не виноваты в том, что происходит, и более того – их мало, вероятно, интересуют чужие интриги. Хотелось закрыть лицо руками, просто молчать, а лучше – наконец дождаться Шофранку и покинуть кабаре. По этой лишь причине Нил продолжал сидеть на месте и не рыпался. Все располагало к ссоре, имел возможность, как мы помним, их прогнать, да это слишком низко. Больно много почтения будет!

– Вот и вперед, в театр цыганской песни! – Маша совсем не подбирала выражения, решив побазланить. На самом деле, это сталось последней каплей для всех. Вывод один – Галя поведала ей о минувшем разговоре, и, видимо, не в лучшем ключе. Невероятно плохо рассказывать чужие секреты, но Нил тоже «молодец» – надо понимать с кем таковым делишься. Словно гордости решился. – Там глазки и стройте. Тут нечего голову порядочным, вроде меня, кружить, а потом поступать так грубо! Пусть все знают, что верить вам нельзя!

На лице его неслабо стал заметен желвак, на лбу появилась пара вздутых вен. Проще было самому уйти, но побраниться решил серьезно. Продолжал придерживаться мнения, что вмешивать сюда посторонних, в том числе Шофранку – не допустимый жест. Словно плюнули в лицо ей, а не ему в душу. Когда это закончится? Так и до ручки довести не тяжело. Чувствовал себя собакой, которую дразнят, но та перейти непосредственно к нападению не может – привязана. А воображаемая цепь, в свою очередь, натягивалась, да трещала. Наконец она разорвалась.

– Нишкни! – он, сам того не ожидая, приподнялся, встряхнув тем самым стол. Казалось, спор громче, чем исполнитель со сцены. Только теперь уж ни капли не стыдно. Впрочем, каждый расставил свои приоритеты. – Ввязывайте кого угодно в свою кашу – не меня! Сочините любому иному. Думаю, рано или поздно наткнетесь на искреннюю веру в ваши печальные истории. В дальнейшем, учитывая ваше поведение сегодня, это кабаре для вас закрыто.

– Делай чего хочешь, – процедила будущая мать (?). Уловить ее негодование было сложно, поскольку находилось место девушек поодаль. – Оставишь свою кровь – тебе только и вернется, – продолжала стоять на своем. – Одумайся!

Челюсть Нила задрожала от того, что слова пропали – сказать нечего, одно и тоже крутит. Без того искусанные, от постоянного принятия препаратов, щеки, невольно втянулись. Как еще объяснить человеку, который даже не пытается слушать? Действительно Маша – как попугай, в который раз убедился! Очевидно, до конца топить собирается. Утопично в сей ситуации сохранять спокойствие, как ни крути. Скорее б баталия закончилась!

Возвращаясь к прежнему занятию, почувствовал, как глаз дергается. Быть может, спокойнее будет прогнать уже сейчас? Тогда стоит укротить свою гордость, а сильно не хочется. Только мешают собраться с мыслями. Посетители, как бы им не хотелось отвлечься в столь романтической обстановке, слушали стычку. Ситуация безвыходная, и к тому же, позорная. Лицо побагровело, и исполнитель стал похож если не на рака, так на розовый персик точно. Беспорядки наводить пьяным просто, а трезвым – совестно! Находиться в своем заведении уж не хочется – полная катастрофа. Словно паук, запутавшийся в собственной паутине. Следовательно, его волновало, скорее, лишь собственное лицо в обществе, а не суть самой перепалки. Ранее тоже слышал подобные убеждения, только вот, разумеется, своих «детей» никогда не видел. Не кабаре, а сумасшедший дом какой-то!

Далее, что не удивительно, вступить решил и другой голос. Бесспорно, люди существа такие – только дай словечко вставить. Нил не поднял б и очей, если б ухо его от чего-то не навострилось.

– К чему все эти предрассудки? – возмутилась вступившая. – Чем отличается театр цыганской песни от здешнего кабаре? – звонок был голос, приятен, не смотря на то, что его хозяйка явно хотела нагрубить. Знал, что ранее слышал его. Безусловно слышал!

Опешив, Маша несколько призадумалась над ответом. Черненькая (предательница, как уж окрестил ее Нил), продолжала молчать. Кажется, не полагала она, что решится знакомка с козырей зайти. Поделилась, да не думала, что это станет всеобщим достоянием. Не к месту то было, и впустую ахиллесова пята открылась. Итак, на подходе кульминационный момент.

– Это я к тому, что имея возлюбленную – к ней нужно идти, а коли натворил уж чего – самому разгребать, – гордо приподняв кривой нос, заявила распутница. Не ей об этом судить, с таким-то образом жизни, да и какую цель продолжала преследовать – не ясно. Не надеяться ж, что резко одумается «отец»? Тот продолжал бдеть о медсестре. Наверное, Машин круг общения – шулера. Стандартные фразы обманщиков. Нужно понимать, что в современных реалиях подобное поведение не приветствуется.

Словно беглой молнией ударило, Нил прочувствовал каждый миллиметр своего тела. Мышцы, как струны скрипки, натягивались все сильнее. Так безжалостно, но неуклюже, казалось, ведут себя с ним окружающие. И эти приборы на столе… Холодное лезвие ножа так манит, подсознание уже самостоятельно выстраивает картины с самыми неблагоприятными исходами. Вонзить бы в эту деревянную поверхность… А лучше кому-нибудь в горло. Поглубже, да побольнее. Только, надо не забывать, что слово не воробей – к чему теперь все эти грубости? Это, очевидно, бессмысленно. От чего только подобные мысли взбрели? Не душегуб же? Однако, решив покончить со всеми неприятными факторами, он в миг обомлел. Как лед на сердце, растаял. Обстановка несколько разрядилась, а все «мышечное натяжение» как рукой сняло. Как по веленью чего-то высшего, сердцебиение участилось.

Взору его пристала молодая девушка, скорчившая лицо в недовольной гримасе. Она походила на нежный бутон мака, а переплетенные на груди руки чем-то напоминали шипы дикой розы. И аромат, нужно заметить, от нее исходил соответствующий. Всего через два стола. Не во снах, не в грезах, не далеко за линией гражданки… Действительно здесь. Шофранка! Она выглядела несколько неуверенно, сидела близь распутниц, пыталась вразумить тех на тему национальностей. Конечно, любого заденут подобные вскрики, которые в сей ситуации даже не к месту. Как ветви ивы на ветру, дрожали ее тоненькие ручки, когда девушка так страстно что-то доказывала. И носом, главное, не поведет, в сторону Нила лишнего не скажет. Это заслуживает уважения, хотя ситуация действительно ужасная. Будто встретила долгожданная его нагишом, настолько был оконфужен. Да лучше бы это случилось, чем прослыть «кукушкой». Не подумала ль она, что в действительности подлец Собакин? Уже не одиножды вытаскивал свое «я» со дна в глазах возлюбленной.

В раздумьях голова нагревалась. Нельзя просто забрать, словно сорвать дикий цветок с поляны, спрятать за пазуху ее. Радует, ко всему прочему, что это безвременье закончилось. Нил, сраженный наповал ее манящей красотой, не знал как подступиться. Уже начал себе под нос лепетать гадости, мол, услышала она, что говорила Маша – теперь и на метр не приблизится. Б-же, как же вовремя… Ни днем раньше признания решила явиться, ни днем позже. Все как тать в нощи. Долго бы еще причитал Собакин, если б не подумал, что решит исчезнуть столь долгожданная, коли тот свое имя не отстоит.

– Рад вас видеть, – как мед на сердце, не лгал. Бесспорно, соседка по столику не бросалась в объятья, но учтиво кивнула. Бесстудному Нилу того было абсолютно недостаточно, и он продолжил обсыпать сладкими словами. Говорят, девушки любят ушами. Это походит на правду, но всех под одну гребенку? Никак нет. – Рад тому, что вы живы и здоровы, Шофранка, – он сделал акцент на ее имени, ведь в предыдущей беседе бранил себя, что его не запомнил. Тут алкал о том, чтоб она заметила то. – Приятно видеть вас. А что насчет девушек, то прошу простить. Избавлю вас от их нелестных речей как можно скорее, если изволите. Лично прослежу за этим, – действительно надеялся, что знакомки в заведении надолго не задержатся. Коли не понимают, что с такими людьми ссориться нельзя – теперь пусть сами возятся со своими загадками.

Не надобно быть ученым, чтоб понять, как тяготел по Шофранке он, а безобычное заключение дня не могло не радовать. Даже самый отдаленный от сей ситуации человек, завидев его сияющие глаза и сбитый тембр речи, сделал бы такие выводы. Излишне много телодвижений совершал, жестикулировал, да волновался пред совершенно простой дамой. Сам не замечал, что его взбудораженность столь очевидна со стороны, посему совершил очередной необдуманный поступок. Поднялся на ноги, да подошел к мирно восседающей Шофранке. Кричать через зал – не лучший тон, в чем мы уже смогли убедиться. Огибая круглые столики, приблизился к ней. Едва касался подушечками пальцев краев, но не опирался, как завороженный, стремился к цели. Помимо того, что форма мебели, с ее расположением, без прочего была не самой удобной, тут еще и неугомонный артист пред публикой мельтешит! Впрочем, если с первым еще люди мирились – отсутствие лишних углов было им, как пьющим, лишь на пользу, а в тесноте кабаре уже привычно, то второе сильно выводило из себя. Как «счастье улыбнулось» каждому находящемуся внутри – уму не постижимо.

Для львиной доли граждан, надо полагать, цыганка ничем не отличалась от других. Яркие аксессуары были достаточно вызывающими, но тем не менее, нисколько не оскверняли облик. Она выглядела вполне гармонично, да не притягательно. Пожалуй, тому причиной были скромные и скованные ужимки. Как завялая елка с праздничными украшениями. Для Нила же она нечто диковинное, непривычное глазу создание. Вероятно, душевная простота к себе и тянула. Мало таковых ныне в его кругу общения, сам выбрал с кем водиться, о иных совсем позабыл. Конечно, дабы обогнуть круг приличных дам ему пришлось постараться, но произошло все столь стремительно, словно и не происходило никогда. В который раз он убедился – долго находясь во тьме можно ослепнуть.

Со стороны Нил стал походить на прислугу не меньше, чем местные рабочие. Так уж сильно хотел услужить. Хотя и чувствовал себя несколько неудобно, делать боле нечего.

– С вашего позволения? – испытывал нетерпение. На первый взгляд, переминаясь с ноги на ногу, можно подумать, что выглядел Собакин глупо. Но на самом деле так оно и есть. Наконец раздобыл свой драгоценный камень, не мог вести себя иначе. Шофранка кивнула – согласна составить компанию. Что ж она все не здоровается? Только так холодно и безразлично кивает. А давно ли уши греет? Надо надеяться, что про отцовство не слышала. Только надежда в столь постыдные минуты и остается. Не исключено, что девушке не было дела до личных разбирательств Нила, однако ему все чудилось иначе. Есть такие люди, коим кажется, будто мир вокруг них крутится. – Я смею объясниться? – но, стоит отметить, в тот момент он мысленно отдал титул «пуп земли» своей молчаливой собеседнице.

– Не стоит, – слегка улыбнулась Шофранка. Она, в свою очередь, не испытывала таких взбудораженных эмоций, не походила на бирюка в брачный сезон, в отличие от собеседника. Оно и не мудрено, с чего бы? Единственное – занимательно пребывать в свежей обстановке. Словно что-то задумав, оглядела новоявленного. Ее изумительные черные глаза действовали как магнит. – Оставьте. Б-г им судья, – в тот же миг опустила их. Музыка стала громче, говоры вокруг более веселыми, а Нил боялся упустить что-либо из ее уст вне зависимости от значимости произнесенного, главное – запомнить. Некое внеземное чувство делало его счастливым. На трезвую голову! За такое нужно хвататься руками и ногами, как за бечеву помощи. – И им, и мне, и вам, – от чего-то ушла в уныние. – Я же вас послушать пришла, а не выяснения отношений, – и в тот же миг из него вынырнула. Довольно схоже с их предыдущей встречей. От чего, интересно, у нее привычка скакать по темам?

– Вы несколько запоздали, дорогая, – совершенно зачарованный Собакин сам взгрустнул, будто себя же пропустил. В тот день, как и в любой другой, со сцены лишь укреплял опыт да бил челом – ничего удивительного, ничего поразительного. – Мы не условились на том вечере о времени, посему так вышло. Мне действительно жаль. Но, я так полагаю, пел не последний раз, – имея игривое настроение, усмехнулся. Он уже продумывал множество затей для того, как бы провести ночь поромантичнее, как расположить к себе даму сердца и какими способами охомутать. Глаз у него наметан на хорошие места, только слишком уж Шофранка пока загадочна и непостижима. Нужно стереть границы озадаченности о ее поведении, принять, да понять. Так цель будет более близка.

Он буквально растворился в ней, не слышал ничего вокруг. И не хотел. Не благими уж казались чужие лица, всматриваться хотелось лишь в одно. Ничем, казалось бы, оно не отличается, а так манит. Признавать других сложно невесть от чего. Откровенно говоря, Собакин – как кукла вуду с иглой в сердце. Странно, что кому-то вовсе удается удерживать внимание песенника.

– Пусть не бедный крестьянин – вы не спешите с ним родниться, – Маша все не сводила глаз с пары. Голос ее буквально скрипел, а подруга сидела «мебелью» или не самым приличным декором. – Желаете закончить так как я? – в тот же миг замолчала, а затем скверно потянула. – Шофранка, – экзотическое имя прозвучало с ее уст как оскорбление. Совсем неймется. Лучше бы молчала и не отсвечивала. Такие люди делают мир жестоким, неприятным.