Черно-серый

Так «прошлись» они второй раз. Затем еще. Потом вновь еще. Казалось, скоро пойдет кровь. Нил был в полном порядке, покуда у Шофранки, вероятно, уже рябь в глазах пошла. Она говорила без умолку, все что видела становилось прелестной темой для очередной речи. Чрезвычайно приятно Собакину было наблюдать за ней, желалось поближе переместиться от стула с зеркалом к дивану – ощутить тепло девичьего тела. Позволить, к печали, себе не мог, даже если бы она сама его позвала – отказался. Эндорфина в организме больше нужного.

Только, как упоминалось ранее, «славная карусель» никому не подвластна. А те, кто уж запрыгнули на нее – редко могут долго удержаться и не слететь, разбив себе голову. Черные, поистине жгучие глаза девушки, стали гораздо более тусклыми, несколько прикрытыми. Она попросила выключить свет. Вы, вероятно, посчитаете – захотела поспать. Вовсе нет. Под средством долго не уснуть. Все пред ней, можно предположить, начало плыть, а желтое освещение лишь мешало собраться с мыслями. Картинки дергались, в глазах двоилось. Эта беглая вспышка эмоций уж угасала в слушателе, да он понимал состояние девушки. Идти на поводу невесть какой раз теперь излишне.

– Наверное, лучше вернуться в зал, – решил, что во тьме сидеть не согласен.

– Нет, – дама тоже с характером, как оказалось. Перебила, но не вызвала тем негодование у Собакина. Отнесся по-особому. Она явно еще не предполагала какой ужас переживает ее организм в те минуты – мнимая радость заполонила разум. – Там больше шума с гамом. Хочу умиротворения и тишины. Просто потушите лампы, – и сказав это, была неправа. Отражение души Нила в ней, как он предполагал, все ж имелось, да только самые плохие черты. До того, что было в Шофранке хорошего, ему не стоило даже мечтать. Вы только подумайте, взять и заставить малознакомого человека сидеть в кромешной тьме только из-за личной прихоти? Она была сильно нетрезва, возможно, дело не в манерах.

– Тогда на улицу? – он прекрасно понимал, что даму бросает после употребления то в жар, то в холод. Сделал правильные выводы – нужно развеяться. Всем полезно будет. Надо было предугадать момент, когда та пожелает выйти, а то и настроение Шофранки, должно быть, зыбкое.

Действительно, ее желание вмиг сменилось, а идея показалась отличной. Для любого иного девушка уж стала бы обузой – много тянет. Движения были плавными, но для поленивающегося мозга – резкими. Голова ее закружилась, и поднявшись на ноги, чуть не плюхнулась на диван. На сей раз обошлось без падения, да с потреблением стоит завязать. Понимала она то или нет – остается загадкой. Нил не видал подобную реакцию на белую отраву – его приятели давно с ней знакомы, организм имеет толерантность к сему, и, соответственно, все проходит без этих проблем (там уже новые назревают).

Пришлось к выходу вести Шофранку под руку. Это далеко еще не все прелести другой стороны медали. Очевидно, часов через пять-шесть, она будет бранить себя за желание попасть в «мир блаженства», как выразилась кой какое время назад. И вот, в миг этого прикосновения, Собакин ощутил, насколько пылает тело гостьи. Дело вовсе не в горячей крови. Плохой знак. Очень даже плохой. Под воздействием этого препарата люди сходят с ума, теряют сознание, а бытует мнение, даже сердца останавливаются. Ничего из упомянутого никак нельзя допустить. Летальный исход, надо надеяться, еще очень далеко.

На улице уже светало, слабая заря виднелась из-за туч. Морозно. Свежо. Наверное, часов шесть утра. Вмиг пролетели несколько часов. И о чем они говорили – плохо помнится. Ритмы этой ночи так скоро остались позади. Еще одни бессонные рабочие часы в кабаре. Наверное, если запастись побольше «увеселительными», от туда можно вовсе не выбраться. Гиблое место, ничего не скажешь. В такое время, тем не менее, оно выглядело чудесно, поистине живым. Если б Нил был один, иль в иной компании, обязательно закрепил, так сказать, эти чувства. С Шофранкой же никак нельзя. От силы сигаретку закурить. Так и поступил. Легкий ветер пробирал до таких же слабых мурашек, а запах никотина приятен как-никогда.

Державшаяся за голову знакомка не разделяла такого же счастья. Прильнув к стене, пыталась прийти в себя. Наконец, иль к печали, замолчала. Теперь говорить не хотелось – щека искусана и опухла. Выходит, исполнитель ее застал в таком же состоянии, в каком регулярно видит его «Фрося». Он понял то, да прислугу жалеть не спешил. Потрясывающаяся на морозе возлюбленная волновала куда больше. Обезумевшие глаза и трясущаяся челюсть – как знакомо.

– Мне нехорошо, – заявила в коем-то веке. Нил нисколько не удивился, более того – продолжить курить папироску. Обаче, одна вещица все ж пристала его вниманию – дыхание Шофранки. Оно было сбивчиво, неровно и совершенно беспорядочно. Хваталась она за сердце, а предыдущие осечки уж точно давали о себе знать. Кожа совсем трупно-бледная. Сталось ясно – нужно что-то делать. Пел ветер громче зрителей в зале, на черном входе никого. Ей явно нужно ко врачу.

Глава 4. Схоронили.

Сладкие разговоры, смех и взаимосвязь со всем живым. Объятие, когда вселенная вадила, и любовь во взгляде напротив. Это было так волшебно и чудесно, несравнимо с иными вечерами. Неужели такое случается? Воспоминания о прелестном ежесекундно сплывали в мыслях Собакина. Было, и вот нет. Как горько и обидно. Никто никуда не спешил, а разглядывать возлюбленную, казалось, можно бесконечно. Повторить бы. Еще, и еще пару раз. Настолько разум одурманен, что Нил прокручивал не только каждое слово, что запомнилось, но и звуки, случайные вздохи. Он знал, история с ней еще не закончилось, но приятно где-то в области груди невесть от чего.

То счастье, кое он ощутил с ней, закончилось, в полной мере не начавшись. Зря, бесспорно зря, согласился поделиться. Можно ведь было чего придумать, чтобы удержать? Можно, и даже нужно. Теперь стыдно. Остался только озноб и холодные стены. Все это так давило, будто скоро расплющит. Грязное постельное белье с таким же полом – мерзость. Туда явно нельзя принимать людей. Или пациенты ныне за людей не считаются? Есть о чем подумать. Тогда только этим и заниматься мог планировать Собакин ближайшее время. В отличие от Шофранки, ему было вполне комфортно находиться дома, а не в стенах больничных палат. Когда же она, в сопровождении Нила и, вовремя явившегося из кабаре, Бухарина, прибыла, доктор сказал, что реабилитация продлится до четырнадцати дней. Неясно с чем приняли – не сказали. Надо полагать, психомоторное возбуждение. Однако, увиденное в больницах его поразило и расстроило, ведь из-за него она туда загремела.

Кажется, все это сталось для Собакина развлечением. А пока ждал освобождения возлюбленной, вновь томиться оказалось совсем скучно. Из окна над кроватью слабо дул ветерок, на подоконнике валялась порядком пожелтевшая книга собраний каких-то стихов. Его квартира, комната, даже душа, словно пустовали. Вспоминалось раз за разом общение с лечащим врачом.

Вновь любимое занятие воротилось на место – глядеть в потолок и ничего не делать. Волновало в той серости Нила одно – не пропустить, не прогадать время, когда выпустят любимую. Планировал празднично встретить Шофранку с цветами при выписке. Временами он и сам подумывал реабилитироваться с ней – интересно посмотреть, как лечат людей от недуга, кой не лечится. Звучит громко? Вероятно.

За этот небольшой срок Нил понял то, что в целом очевидно – он не волен быть хозяином своих чувств. То бишь, вступил на первый шаг к отказу от зависимостей – принятие. Тем не менее, последний шаг до сей поры еще не продуман. Ясным сталось только одно – человек бросивший, не тот, кто не потребляет, а кому неинтересны туманные эмоции. Порошок еще не до конца изучен, последствия в том числе, но чувствует сердце – вещь от дьявола. Так, выходит, если доктора не знают как справляться с пагубной привычкой, откуда ж знать уже погрязнувшему в ней Нилу? До науки ему далеко.

Проблема борьбы с этой богемной рутиной не только в том, что она мало кому открыта, сколько в том, что способы несколько глупы. Все это абсолютно напрасно. Понаслышке каждый знает, что несет за собой эффект дурноты, совсем потерявшие надежду пробуют, дабы почувствовать любовь жизни. Они получают желаемое, взлетают до небес, но потом сильно падают. И бросив все, придя к абсолютно безгрешной жизни, неизвестно сколько сидеть, выжидая пока желание забрать себя из бренности исчезнет. А исчезнет ли? Одному б-гу известно, когда отпустит эта муть. И отпустит ли.

За два дня он успел о многом подумать, пусть краем уха, многое услышать. В пустую, почудилось, прошло много лет. Все Шофранку ждал. Опять. Можно предположить, что ее перевели в другое отделение или вовсе выпустили, а сказать ухажеру забыли. Самооценка Нила не позволяла подумать о себе как о том, кого мог кто-либо упустить из виду. Ну, не впервой томиться в тоске по ней, скоро привыкнет.

Нил погружался в различные интимные подробности начала своего грешного пути. Тогда, на квартире с приятелями из гимназии, некий принес это пагубное средство. Не помнил кто уж присутствовал, но в память врезался момент, когда гости понеслись к муке. Поразился, чего они так радуются и почему ведут себя как звери, видя это. Подсознание отталкивало от желания опробовать, вместе и компания. Те твердили, мол, загубишь здоровье, а он не хотел отдаляться. Если говорить начистоту, совсем не охотно травил себя. Собакин, как и многие другие кому в то время попалась белая отрава, стали почти первопроходцами.

Не смотря на все убеждения от отказа, принял обдуманное решение. Ведь, как это так, другие будут развлекаться, а он чем хуже? Подумалось Нилу, что сильный, и все это ерунда. Чрезвычайно дикая привычка его, никогда не опускать свою планку, не быть поплоше знакомцев, доводила до таковых ситуаций. И кажется, все имеет чего желает, а словно боится потерять. Боится оступиться, аки за то, что будет не лучшим из лучших, его, как минимум, жестоко накажут. Откуда фобия быть униженным хоть на каплю – не знал. Видать, где-то уже оступился. Кто-то недолюбил. Когда-то проявил себя иначе. Он ненавидел себя слабым или пассивным. Только то, кой образ создавал, людьми не особо воспринимался. Идеальными бывают лишь фарфоровые куклы.

Эти размышления словно сталкивали с дороги, по которой двигался последние года, но, как после удара, обратно затаскивали обратно. И все всуе. Словно хочется спрыгнуть с высоты, а нечто невесомое поднимает ввысь. Бежать от этого надо. Бежать! Однако, от себя даже на метр не отойти.

Он представлял в голове календарь, дабы не прогадать, встретить Шофранку при выписке. Вот только всплывает вопрос, возжелает ли она его видеть? После случившегося трудно ответить. Лучше б выпили. А лучше б трезво посидели. Для чего, без лишнего интересному и веселому человеку, разум менять? Ей явно не нужно усиление, чтоб чувствовать себя уверенной. Нил даже несколько завидовал возлюбленной, в трезвости такая же твердая и решительная, как вне. Это поражало, вдохновляло еще до второй встречи, только так с ног сбило последнее решение дамы сердца… Уму непостижимо! Можно полагать, она молода и наивна.

Славного не происходило, отсчитывал дни, общался с друзьями. Различная отрава, ко всему прочему, давалась с трудом. Наивно будет полагать, что после слишком краткой реабилитации стал бы трезвенником. Конечно, такого не случилось! Случилось только то, что глядел на любую смену рассудка с прочим более разумно, сделал кой какие выводы. Извлек свой урок.

Аккуратно подступался к таким мыслям, страшился бросить все. Ведь если сделать то, как одному оставаться трезвым? В компании никто таким не займется. По крайне мере, приятели явно буду против. Ныне, мнится, даже возлюбленной с ним таковым неинтересно будет. Действительно говорят – Россия для грустных. Так и прошли в печальных размышлениях дни. Нил продолжал мечтать, что возлюбленная его поможет выбраться из всех горестей.

Настал долгожданный день. Выбрался Собакин из «шторма» на время реабилитации Шофранки, от того так плохо чувствовал себя. И не подумал бы, что без мути в голове сложно существовать. Да бороться всяко надо, а то плохо в таком состоянии. Стоял с утра с цветами у порога – пусто. Как на могилу пришел, ей б-гу, так же тихо и траурно. Боялся страшно только, что больше не увидит ее. Дул ветер, падали листья, в небе гремела молния. Прождал часа три, а когда букет вовсе намок, зашел внутрь.

– Она выписалась на пятый день, – объявил угрюмый врач. На душе сталось неприятно колко, а от подарка желалось поскорее избавиться. И где теперь Собакину ее ловить?

После недолгих размышлений, осознав, что медсестра его вряд ли воротится, принял достаточно своеобразное решение. Быть может, вы помните, что Маша вскрикнула в словесной перепалке, мол, иди работать в театр цыганской песни. Совершенно отчаявшийся, решил попробовать. Таким образом, сразу двух зайцев убьет: коли в кабаре дама придет – знакомцы обязательно перенаправят и его осведомят, а коли в театр – встретятся. Она, конечно, замолвила пару слов о том заведении, да только вечные уходы Собакина от реальности повредили мозг. Смутно помнил, чего думала обо всем этом дама сердца, о чем яростно вступала в стычку, но свято верил – придет. Такие доводы были несколько глупы, рассчитывая лишь на взаимосвязь названия театра и национальности возлюбленной. Но, честно признаться, лучше идеи он не знал.

Спустя еще кой какое время наконец устроился. Желание выполнено, и, как обычно, без напряга. Из всех этих вышеупомянутых ожиданий исходит, что со дня минувшей встречи прошло порядка месяца. Приходилось кутаться в теплую одежду, прятаться дома под одеялом, да греться коньяком. Чего-чего, а традиции он не изменял!

В театр люди приходили не выпивать, не кулаками махать, а, в действительности, слушать оперетты. Нет той же геенны огненной, к кой Нил привык. Там не было знакомых, разговаривать с новыми коллегами ему, казалось, не о чем. Даже объясниться, что не удивительно, для чего там поет – не мог. Сказать всем, что явился в желании случайно пересечься с любимой? Он ведь не юнец – глупо в таком признаваться.

Эхо зала было поразительное, словно выйти в горы, иль в лесу выступать. Нос его, с поврежденной системой дыхания, тем не менее, заприметил еще одно различие – не имелось хмельного запаха. Можно полагать, что посетители театра тоже пьют (ведь как иначе, Собакин не представлял), да уж пускаются в пляс после выступления. Табак, что не мудрено, все ж таки многие покуривали, и то сказывалось на воздухе помещения. Однако, надо заметить, сей аромат перебивал грим, мебель и женские духи – последние буквально впитались в мягкие кресла. В театре гораздо более уютно, нежели в кабаре. Совсем непривычно видеть все это благолепие, а сдерживать себя в выражениях – более чем. Разумеется, Нил мог общаться так же, как с предыдущими музыкантами, да не желал напороться невесть на кого. В своем заведении, очевидно, никто бранить не станет, а что до новоявленных сложно сказать. Быть может, есть люди более важные чем он? На каждого своя управа найдется, как говорят в народе.

Нил, что ему совсем не свойственно, даже несколько стеснялся, боялся вливаться в коллектив. Гинули в мраке многие черты характера: от хороших, до самых грубых. Не ощущать власть, оказывается, так тяжко! Страшился напороться на больших денежных тяжеловесов, остерегался после ситуации с Мамоновым и драк, а к прочему, снова ждал Шофранку. Совершенно, казалось бы, обычный молодой человек. Со своими тайнами, но поведением нисколько не отличался ныне от других. По крайне мере, самому ему так чудилось.

Не для кого не будет сюрпризом, если заявить, что в театре цыганской песни работали не одни лишь цыгане. Более того, Нилу до них, как минимум внешне, безумно далеко. Красить белокурые волосы не пришлось, лишь тембр с подачей голоса оставляли вопросы. Менять еще и это ему вовсе не желалось, хотя не так размашисто исполнял, не распевал так, как принято в жанре. До театральных сцен далеко, а свойской манере в опере пока все рады. Главное, чтоб красиво звучало, а имя Собакина уже кой кого приводит на выступления.

Работать пришлось реже, выступать тоже. Не мог уж быть сам себе начальником, а этим нельзя довольствоваться. Надолго Нил не планировал задерживаться в театре, посему особо не старался, начальство слушал краем уха. Лишился, впрочем, и личной гримерки – имелась только общая. Думалось ему, если жертвы такие, то не напрасно.

Сколько б не учудил за свой короткий срок Собакин, волком в овечьей шкуре не хотел являться. Говорил зачастую прямо, если принижал кого – сильно. Так говорили о нем крутящиеся в сфере музыки, многие очно-заочно были знакомы, знали нрав, потому старались не общаться с ним. Однако и те, кому на душу приключений мало, находились. Одним из таких был Юра, невысокий, но статный парень. Ему было ближе к тридцати, но выглядел, словно только переступил порог пятнадцатилетия. Резонно было бы предположить, что вел себя он так же. Скажем, первым знакомцем Собакина на новом рабочем месте стал. Бывший песенник кабаре, как и любого иного человека, Юру в приятелей не записывал. Он старался выбирать гордое одиночество, что не всегда получалось.

Низкий и совершенно несносный цыганенок проходу не давал, стараясь разговорить. Со всем коллективом поддерживал хорошие отношения. Как бы Нил не пытался отстраниться от него, общения со столь активным человеком ему избежать не удалось. Можно предположить, что Юра подумал, мол, певец не высокомерен, а вовсе наоборот – излишне застенчив, потому пытался к себе расположить. И так и сяк старался, а новоявленный все понять не мог чего требуется от него.

В памяти Нила остался один, казалось бы, несколько заурядный момент. И вот что происходило: сидел в зале, сложив нога на ногу, печалился, слушал людей со сцены. Кажется, шла репетиция новой пьесы. Вновь задержался до ночи. Ах, как жаль, что Шофранка не знает адрес дома его. Лучше б там проводил часы напролет. Надобно как-то исправить сложившуюся ситуацию. Он, казалось бы, уже всюду сунулся, дабы сделать что-то. Однако, месяц уж не видел даму сердца. Оглядываясь назад, прекрасно понимал как оступился. Тем не менее, делать уж нечего. Промахнулся сильно.

Он помнил, как какая-то женщина в красном выла о любви так страдающе. Хотелось спать, а еще больше, конечно, чтоб заветная мечта сбылась. Скучно и серо. Окликнул Юра – тот тоже не пел, но в иных местах, видать, тоже не сиделось. Неясно от чего так интересно ему столько времени в театре проводить. Возможно, однажды и Собакину то станет известно. Эмоции минувшего стали уж совсем несвежими. Появлялись все новые и новые валы апатии.

– А ты чего тут? – кажется, если б Юра не уселся рядом, Собакин его совсем не заметил. Поразительный человек. Вероятно, ему плохо живется, подумалось Собакину. Плохо, надо полагать, всем, у кого столь детский характер и не менее глупая внешность. Любое общение с этим исполнителем – какой-то сюр! Прошло, в сути-то, всего ничего с момента смены работы, а он так сильно осточертел.

– Интересно послушать, – пожал плечами Нил. Очевидно, это была ложь. Невесть какой раз слушает, и уж наизусть знает каждую ноту. Однако, он подумывал тогда о том, чтоб еще употребить, да сидеть. Чертовы голубые глаза! Они могут раскрыть все тайны, когда зрачки увеличатся. А кому нужен таковский работник? Не знал куда себя деть, но хоть «шут» отвлекает.

– А чего сам не участвуешь? – но, когда он так давит, становится вовсе неуютно.

– Не лезь, – звучало, однако, стоит отметить, грозно. – Иди куда шел! – на деле хотелось послать подальше и покрасочней.

– Люди в твоем возрасте цветут, – махнул рукой. – А ты как помирать принялся. Зачем такие дерзости? Ворчишь, как старый дед! – он пододвинулся еще чутка ближе, Нил ощутил, как от коллеги пахнет вишней и сигарами.

– Я? Помирать? Я тебя и всю твою семью переживу, – грубости ему не занимать.

Юра замолчал. Он все больше напоминал надоедливую муху, но казалось, явно понимает о чем речь ведет. До чего-то явно хотел докопаться, неспроста диалог завел. Любого иного такая настойчивость насторожила бы. Да и, бытует в народе мнение, что грубить цыганам нельзя. Вероятно, это всего лишь стереотип, подумал про себя Нил. Желалось ему потонуть в собственных мыслях, а не делить душу с совершенно чужим человеком. И было ему вовсе не стыдно за сказанное.

– Есть такие люди, от которых чувствуется запах тоски, – так же весело продолжал Юрий. Его голос, должно быть, плохо слышался из-за музыки со сцены, да Собакин продолжал реагировать. Возможно, таким образом коротал время своего ожидания. Общаться желал в редких случаях. Уместно будет и предположить, что Нил не терял надежды на то, что коллега – знакомец Шофранки. Мир ведь тесен. Печально, что проблем раньше было куда меньше.

– И что с того? – вопрошал Собакин, словно ребенок.

– К примеру, положим, можно не отталкивать людей, которые могут тебе помочь.

– Если б кто-то мог помочь – уже помог, а я тут не тратил время.

– Честно признаться, я намекаю на себя.

Нилу захотелось рассмеяться, но отвлекать исполнительницу от репетиции – вовсе нет. Однако, разговор походил на извилистую дорожку, что несколько интриговало. В такой ситуации нагло издеваться в лицо – не в его интересах. Выходит, все это – очередная афера? Можно, только с осторожностью, довериться.