Other Side. Когда туман сгущается

В кармане джинсовых шорт раздался звонок, заставивший Андрея вздрогнуть.

– Кажется, это он, ответь.

– Андрюха, привет. Тут такая тема: я могу долг тебе отдать. В общем, приезжай, не пожалеешь, — голос принадлежал Кириллу, но на фоне слышался чей-то малознакомый смех.

– Мне сейчас не очень удобно, давай завтра?

– Да чего ты отмазываешься? Завтра, может, уже поздно будет.

– Ты не один там?

– Тут трэш и угар такой, фиг разберешь. Но походу дома Миха, Маслам и Танюха, но она скоро свалит.

– Я подумаю.

– У тебя десять минут, не ломайся.

Повесив трубку, Андрей начал говорить.

– Никакой это не шанс. Просто дружеская попойка очередная, куда мне не больно-то и охота ехать. Я, кстати, совсем забыл, как тебя зовут?

Но на скамейке он сидел уже в полном одиночестве: даже патлатый парень из «Островка» смылся в неизвестном направлении, оставив от руки написанную табличку: «перерыв 10 минут». Андрей посидел в нерешительности, затем вызвал такси.

*****************************

Серый козырек над подъездом десятиэтажного дома. Сложно вспомнить, сколько здесь всего творилось, начиная с совсем детских школьных шалостей, первых романтических приключений, и заканчивая недавними веселыми гулянками, вечно грозящими выйти из-под контроля. С Кириллом они дружили со второго класса, в первом же были заклятыми врагами. Даже потом некая соревновательность и желание время от времени жестко подколоть друг друга присутствовали на протяжении их то угасающей, то ярко вспыхивающей дружбы. Набрав на домофоне поочередно кнопки: 6, 2, В, он услышал искаженную связью музыку, смех на заднем фоне и голос Кирилла.

– Кто там?

– Я, конечно.

– Кто — я?

– Андрей, кто же еще? Кончай параноить и впускай уже.

Раздался сигнал домофона, и Андрей вошел в плохо освещенный, некогда крашеный подъезд. Лифт не работал: на восьмой пешком. Грязные стены были испещрены надписями всевозможных цветов, размеров, почерков, и разной степени похабности. А сколько из них оставил он сам? По ним можно было определить и уровень владения русским языком, причем от года к году обучения в школе, и развитие чувства юмора, и даже восстановить эволюцию сленга, используемого в тот или иной период. Как человек не очень спортивный, да к тому же, заядлый курильщик, Андрей был вынужден остановиться на паре лестничных пролетов, дабы отдышаться. Естественно, воспоминания охватывали его, как только ему удавалось привести дыхание в подобие нормы, и неслись вместе с ним до следующей передышки, где его уже ждала новая порция.

Вот тут они гремели по лестничному пролету в мальчишеском угаре, нажимая все кнопки дверных звонков из обиды, что Кирилл отказался впускать к себе домой всю ватагу одноклассников, с восторгом выбежавших из школьных ворот после известия о болезни классной.

А тут, у лифта, он с упоением целовался с прелестной веснушчатой девчонкой, провожая ее после веселой дружеской посиделки. Девушка оказалась в полнейшем восторге от знакомства с его друзьями, и они никак не могли оторваться друг от друга под скрип дверей нетерпеливого лифта.

А здесь, между шестым и седьмым, глядя на брызги дождя на мутном подъездном стекле, Кирилл робко пытался объяснить Андрею, зачем занимает деньги и когда сможет их вернуть. Им обоим было пятнадцать, и еще большой вопрос, для кого эта ситуация была более неловкой – для Кирилла, чья тогдашняя девушка внезапно забеременела, или для Андрея, не успевшего еще познать радости плотской любви. Естественно, он не мог отказать, это было четыре года назад. И ведь до сих пор помнит.

Матовая черная дверь растворилась, впуская уставшего путника в теплые свои недра, освещенные приглушенным желтым светом.

*****************************

В квартире их уже было трое: суетящийся Кирилл, хохочущий толстощекий Миха и Маслам. Маслама он не любил: этот парень, как спрут, вполз в их компанию и накрепко обвил щупальцами Кирилла за каких-то полгода. Да что там не любил — Андрей его даже побаивался. Он был старше их на два года, переросший всю юношескую неформальную тусовку, до сих пор считал своим кредо: «Live fast, die young». Или только делал вид? Однако Кирилл очень высоко ценил дружбу с этим неопрятным дерзким типом, находя удивительным резонанс собственной темной стороны с темной стороной пугающего товарища. Выкрашенные в черный, с красной прядью немытые волосы, растянутые полутора сантиметровыми тоннелями мочки ушей, лично разрезанный надвое язык, показательные горизонтальные шрамы на левом запястье и странноватая желтозубая улыбка. В нем сквозил чудовищный надрыв, жгучая пустота, требующая заполнения, и иногда Андрею казалось, что эту пустоту он заполняет жизнями людей.

– Сейчас найду, посиди маленько, — Кирилл отошел порыться в ящиках кухонного гарнитура. Андрей тем временем разглядывал и без того знакомую кухню: врезанный в стену прямоугольный стол, за которым, изрядно мешая друг другу, могли уместиться четыре человека, дверь на панорамный балкон, выходящий на самую оживленную улицу города, белый холодильник, обвешанный, как орденами, бесчисленными магнитиками — свидетельствами активной жизненной позиции матери Кирилла. Ну и конечно, горделивая батарея почти сотни пустых пивных бутылок, выставленных хозяином квартиры на полу кухни. Он делал так каждый раз, когда оставался один на достаточно длинный срок, всегда находя новое более-менее остроумное объяснение такому поступку.

– Нашел, — с этими словами он выудил из пустой перечницы скрученную в своеобразный мешочек целлофановую упаковку от сигаретной пачки, доверху забитую чем-то зеленым.

– Здесь примерно пять, так что это даже больше, чем я был должен. Считай, с процентами.

– Нужна мне твоя трава! Ты же знаешь, у меня от нее только шум в голове, не больше.

– Это не совсем трава. Давай попробуешь и сам решишь?

Андрею не хотелось уступать, но три взгляда, устремленные на него с ехидным вопросом, заставили его передумать.

– Ладно, давай, но чуть-чуть. Покажешь, как это делается?

Они сели за стол. Кирилл выпотрошил в пепельницу половину сигареты и методично стал набирать в нее зеленую россыпь. Андрей старательно повторил его движения, намеренно снизив дозировку, причем постарался сделать это незаметно для окружающих. Раскурился тоже небольшими короткими затяжками. Как и ожидалось, в голове, кроме мутного гула и желания лечь спать, ничего не появилось.

– Говорю: не работает на мне дичь эта.

– Неправильно ты это делаешь, — вмешался внимательно следящий за происходящим Маслам, – дай я забью.

Он сухими мозолистыми пальцами высыпал из сигареты почти весь табак и стал заполнять пустую гильзу зеленым зельем, попутно утрамбовывая содержимое тонкой шариковой ручкой.

– Понимаешь, здесь нельзя по чуть-чуть, — заговорил Кирилл, — только хардкор. Ты когда-нибудь слышал о многомерном пространстве?

– Конечно, сам же статью и скидывал.

– А тут сможешь его увидеть, даже побывать в нем. Вот мы сейчас все уже там, и поэтому тебе так сложно нас понять. Но когда прочувствуешь на своей шкуре, в объяснениях уже не будет необходимости.

– Пошли на балкон, – скрипнул Маслам.

Ярко освещенная, самая длинная улица в городе, суетная и оживленная, несмотря на поздний час, простиралась перед ними. За ее пределами – спящий нервным сном город и тихие зеленые заросли близ дома. Андрей зажег свою сигарету, и чувствуя пристальный взгляд Маслама, крепко затянулся. Прокашлявшись, обнаружил, что гул в голове ушел, а на смену сонливости пришла бодрость.

– Еще.

Снова затяжка, кашель. Изменения коснулись уже и окружающего мира: фонари загорелись ярче и добрее, летний вечер ласково трепал волосы, суета автомобилистов сменилась узорчатым упорядоченным движением.

– Еще одну.

Затяжка уже без кашля. Андрей понял, что находится в лучшем из всех существующих для себя миров, но он уже был в состоянии разглядеть хвосты других реальностей. Среди них было бесчисленное множество удачных и неудачных для него лично, катастрофических, пугающих, манящих, привлекательных… Весь мир лежал перед ним. Казалось, он стоит в его центре.

– Хватит с тебя, бросай в окно.

Но он уже решил дойти до конца: глупо сворачивать сейчас, на полпути. Еще одна, самая глубокая затяжка. Поток дыма он видел уже в падении.

*****************************

Он всем своим существом ощущал бесконечность этого падения, он чувствовал, как окружающий мир растворяется в извечной тьме. В этой тьме растворялся он сам. Как короста, с него слетали прожитые там наверху годы, вместе с воспоминаниями растворялись и сопутствующие им эмоции. Само тело Андрея распадалось в этой хтонической темноте. Он все стремительнее летел вниз, во мрак, до тех пор, пока от него не осталась лишь одна голова, неспособная справиться с пониманием, что бездна и есть он. Лишенный всего в холодной пустоте мироздания – только это и есть истина, крик боли пронзил все его существо. Всю вечность существовала лишь мертвая, летящая сквозь время, галлюцинирующая от скуки о разных мирах и собственных несостоявшихся жизнях, голова.

Но вот он стал отдаляться от этой сверкающей в пустоте головы, как будто отдалялась камера, меняя ракурс зрения. Все дальше и дальше, вновь обретая плоть, мысли, воспоминания. Причем жизнь Андрея, выкурившего неизвестное вещество на балконе восьмого этажа, удивительным образом была инкрустирована в жизнь того, другого Андрея, в том самом месте, где был нанесен удар кривого клинка.