Золотой крейсер и Тайное море

В конце концов сообразил, что подступают сумерки. Поднялся, невнимательно отряхнул землю с колен и рукавов.

– Что ж… – помедлив, проговорил он, – Тут сейчас такое начнется… Лучше оттуда наблюдай! – задумался, – Дети только…

Тяжело вздохнул, перекрестился, и, оглядываясь, как супруга Лота, заковылял на пустую остановку, перебирая дни, когда обещал ей, что умрут они только вместе, и только в один день.

Некоторые из паломников города мертвых в наступающих сумерках обратили внимание на аккуратно рассаженных на свежей могиле необычно красивых кукол. Но, проходя мимо, никто не задерживал взгляд. Если игрушки, то, наверняка, под ними ребенок.

– Твою на лево! – гладко побритая челюсть Чеха, кладбищенского специалиста широкого профиля, отвисла, опорные стойки тачки ударили и протерлись об асфальт, – Фабэрже!

«Вот тебе и лавэ!» – улыбнулся Чех. С утра критически неоткуда было добыть на опохмел, а чутье уже подсказало, что тут, скорей всего, и больше выйдет, – «Может быть – гораздо больше!»

Он подошел ближе, присел. Глубоко посаженные глаза поочередно встретились с разноцветным горохом пластиковых глаз.

«Элитные! Кошерные, шо жизнь моя! Где ж вы раньше были?» Покосился по сторонам – вроде никого. Только оводом с раннего утра, кружит вертолет, да, судя по звуку, отъехал последний автобус. Рука потянулась за пакетом, заблаговременно, для таких случаев, сложенным в задний карман джинсов, но…

«Да твою ж налево! Опять эта боговерующая!»

На участке, на противоположной стороне, копалась хорошо знакомая ему старуха. Из тех,что, гляди, и поселится на кладбище – опять красит оградку, десятый, что ли, раз за год? Уловив запах эмалевой краски, Чех скривился – до сих пор мутило после вчерашний сабантуя.

«Где же ты на меня взялась, красавица?» – тонкие губы немолодого мужчины совсем превратились в нить. И угораздило же с ней тогда завязаться! Про что она там качала права?

«Пакет! Пакет ей порвали!» – вспомнил Чех. Не так ей вышел из троллейбуса, не так ее, типа, вперед пропустил. Так разорялась, хабалка, еле отделался!

Чех вернулся к тачке. Старуха, как будто не обратила на него внимания. Он оценил масштабы уже проделанной ею работы. Судя по всему, в ближайшее время дома ее никто не ждал.

– Так и каюкнешься здесь! – проворчал он, ненавидя тянущийся соплей понедельник, ненавидя шумящие в черепе ватные мозги, ненавидя боговерующую, а заодно и вертолет, что как нарочно зудел все ближе и настырней.

Услышав за спиной голос, старуха отреагировала. Распрямилась, прохрустела позвонками. Сообразила, что кроме них вокруг никого, и сказанное относиться к ней. Щурясь, отсканировала подозрительного молодого человека с ног до головы. Потом с головы до ног. Снова с ног до головы.

– А ты, значит, тут и обитаешь?– спросила старая женщина низким тембром, благодаря которому регентша кладбищенской церкви определила ее в пару к басу Николаю.

Она узнала нехристя. Отец Вячеслав, тутошний настоятель, объявил на минувшие субботу и воскресенье сбор благотворительности для интернатских – как много их теперь стало! – а этот вот, давеча, на конечной остановке, чуть не порвал набитый внучкиной одеждой пакет.

– Мамаша, я кладбище на ночь закрываю, Вы или уже закругляйтесь, или вид на жительство у нас оформляйте!

– Какой вид? Какое жительство?

– Да вот именно – какое Вам, мамаша, жительство? Вам бы уже пора и честь знать! Жить, как говориться, хорошо…

Лицо старой женщины изменилось. Так хорошо шла Иисусова молитовка, так благодатно было под последним летним солнышком, и на тебе! Принесла же нелегкая прощелыгу!

– Вот из-за таких, как ты, Господь посылает скорби для всей страны! Путина на вас нет!

Внезапно над головами раздался громкий треск. Темное пятно военного транспортника пронеслось над кладбищем, на несколько секунд приковав к себе взгляды старой женщины и немолодого мужчины. Однако, всего лишь на несколько секунд – люди привыкли к ежедневным встречам со всеми этими монстрами.

– С Верой Кирилловной бы про тебя потолковать, да жалко же…

– Да пошла ты! – фыркнул он, впрочем, на всякий случай, не выговорив ни одного слога достаточно четко.

Старуха намеревалась сказать что-то еще, но Чех вдруг развернулся, схватился за ручки тачки, не пойми зачем покосился на свежую могилу. И зря. Запоминать место никакой необходимости не было – могила на сегодня была всего одна. Зато старуха мгновенно считала его взгляд, из любопытства подошла ближе, и, теперь уже наверняка заметила его кукол.

«Да хрена там! Венков на них накидаю!» – поджал губы Чех, и нехотя двинулся прочь.

«Только тронь их, я тебе сам вид на жительство оформлю! Вот, прямо под твоей оградкой, и оформлю!» – мысленно пригрозил старухе, чувствуя ее взгляд между лопатками, и смачно харкнул в разноцветную кучу в тачке.

Он прекрасно понимал – уволят, попадись он еще раз, как пить дать – уволят. Эта припаренная, Веруня, скорее всего, кого-то уже и присмотрела на его местечко.

«И, по-любому же – хахаль!»

Она ж, стерва, если надумает – так шустро все проворачивает – опомниться не успеешь! Так что, лучше с этими делами потихоньку, без глупостей! Так-то он никак не призывной, но сейчас хрен что поймешь – будь ты хоть жмур – загребут, еще и сверху чего накинут. Так, чисто из любви.

– Что со страной сделали, шлемазлы! Такая ж цацочка была! – снова сплюнул в кучу цветов, ленточек с позолотой, пакетов, – А теперь иди, жизу свою за них ложи? Да я сам на вас ложил!

Раздосадованный, ненавидя и амеров, и своих, теперь мучился – а они, игрушки эти, реально ли ценные? Или лишнего в голове накрутил? Чего там сходу можно было разглядеть? Остановился потер виски.

«Да нормалек все, нормалек!» – тут же подбодрил он сам себя, – «Кошерные, шо вся моя жизнь! Придем, увидим, приберем!»

Как минимум, есть с чем к барышнику заскочить, а там и…

Через час с лишним, когда он вывалил последнюю тачку, позвонила сама Веруня.

– Ну, что, студент, дерьмецо свое убрал?

– В смысле – свое? – возмутился, и не без достоинства, Чех.

– Мы вроде говорили, что работать теперь надо радикальней?

– Да убрал, убрал…

– Так чего артачишься?

– Вера Кирилловна…

– У нас теперь все так, – радикально, сам должен понимать, – она на пару секунд задумалась, – Ладно, проехали! Сгоняй-ка в подвальчик!

– Так мне ж еще у главного входа…

– Мне тоже есть чем занять себя, родной.

Чех растерялся. И там и там вырисовывался свой гешефт, но… Сходу не придумывалось, как быть.

– Так мне самой? – вкрадчиво спросила Веруня. Чех распознал по ту сторону динамика нехорошую улыбку. Больная голова судорожно пыталась найти оптимальный вариант.

– Антон Павлович, утомляете, я…

– Да ладно, ладно, не проблема, – выдавил подобие радушия Чех. Он ненавидел этот ее прикол – поминать его имени-отчеству, – За ваши деньги любые капризы.

– А ты и зайди, у нас и с капризами, и с деньгами – ажурчик.