В тени креста

– Ну, что ж…, воля твоя, видать уже о девке своей заскучал, ой смотри…, грех сей, как бы беды большей не сотворил.

– Э-э-э, брате, какая от неё может быть беда? – досадливо отмахнулся Волк, – пойду я, пожалуй, – он развернулся к выходу.

– Да, вот ещё что, – остановил его дьяк, – завтрева у меня будут гости, Никита Беклемишев с сынком, пора нам юнца в нашу игру привлечь. Заедешь?

Волк, молча, коротко кивнул и без прощания шагнул за оставленную кем-то приоткрытую дверь.

После ухода брата дьяк Фёдор Курицын медленно поднялся по скрипучей широкой лестнице в свою малую горницу-кабинет. Разные мысли скакали у него в голове. Жаль, что брат-Волк ушел, а Фёдор так и не сказал ему о своей вечерней встрече с государем.

* * *

Думный дьяк Фёдор Васильевич Курицын очень устал.

События прошедшего дня истощили все его силы. Примостившись за узким, почерневшим от времени столом, по своему обыкновению, Курицын затеплил тонкую свечу и ещё раз, в подробностях, припомнил каждое событие ушедшего дня. Мысли зацепились за неожиданное поручение Иоанна Васильевича. Дьяк прикрыл глаза и ещё раз в своей голове повторил вечерний разговор между ним и Великим князем.

Итак: Иоанн вышел в Серединную палату, улыбаясь, что в последнее время вечерами бывало не часто. Судя по всему, он шёл в хорошем настроении от Софьи, что тоже было редкостью, ведь весь последний год между ними чувствовалось некое отчуждение. Выйдя на центр палаты, государь по обыкновению, остановился и обвёл взглядом всех присутствующих. Обычай вечерних встреч появился после приезда на Русь Софьи, это она втолковала Иоанну смысл этой церемонии, и государь взял за правило, чуть ли не каждый вечер проходить мимо тех, кого считал заслуживающим особого доверия. Часто он спрашивал о каких-либо делах, но бывало, что проходил молча. В этот вечер Великий князь кивнул ему – Курицыну: «ты вот что, Фёдор…», – молвил Иоанн Васильевич, – «… ты поутру загляни ко двору супружницы моей. Ведь, чай, не зря в Угорщине ты время провёл, вот и расскажешь, что и как там, у короля Матфея при дворе, сходятся ли обычаи с теми, что в книгах иноземных описаны, будут греки да гости заморские, вот там и потолкуете о сём, а заодно, может, что для своих посольских дел узришь». Говоря всё это, государь не переставал улыбаться, после, не сказав более никому не слова, вышел в резные двери тёплых сеней, что вели в его покои. Такое поручение великого князя озадачило всех, кто был в Серединной палате, но конечно никто не подал виду. Сам Фёдор Курицын понимал, что государь передаёт наказ греческой царевны, что-то она замыслила, чувствовал это дьяк, интерес Софьи случайным не бывает. «Ах, как некстати человек брата прибрал греческого гонца. А может в этом-то всё дело? Это хитрая греческая ловушка?» – Курицын на мгновение похолодел, но отбросил мысли о примитивной западне, слишком не похоже это было на грекиню.

Что бы отвлечься от тревожных мыслей, дьяк подумал о том, что сегодня на отходном молебне по умершим от болезней москвитянам ему сказал настоятель Михаил о помощи в продвижении их общего дела. Того самого дела, ради которого дьяк прилагал столько усилий. Ведь уже почти три года Фёдор Курицын, тайно, но с усердием помогал продвижению средь монашеской братии и не только, идей, которые он почерпнул ещё, будучи в посольстве при дворе короля Матвея Корвина. Сильно запали ему в душу слова, вычитанные в разных книгах, что давал ему король Корвин и его придворный духовник Николо Паулер о самовластии души. Часто думал Курицын о вольном определении человека по природе рождения, а не по замыслу бога. Там же, при дворе Корвина, Фёдор свёл знакомство с учёным богословом, астрономом и философом Сахарией, который держал путь из литовского Киева в далёкий басурманский Дамаск. Будучи давним знакомцем монаха Паулера, Сахария был очень занимателен. Хорошо образован и многокнижен, он знал семь языков, легко читал труды западных и восточных мудрецов. Ко двору Корвина он прибыл специально, чтобы воспользоваться расположением Паулера и прочесть несколько редких книг из библиотеки короля, почитай лучшей библиотеки во всей Европе. Несмотря на свою учёность, Сахария не был гиблым занудой. Этим, да ещё умением говорить о самых сложных вещах просто, привлёк он к себе Фёдора Курицына. И теперь, когда сей дивный философ, прибыл в пределы московитских земель, Фёдор с великой опаской, но с охотой, помогал ему. Ведь и сам дьяк был искренне уверен, что не всё в жизни есть только божья воля, как это утверждают православные старцы. Курицын считал, что сам человек обладает свободой воли, но бог ведет каждого по жизни, лишь помогая ему, а, не предопределяя всё заранее. При этом закон морали обязателен не только для человека, но и для самого бога. Вот и настоятель нового кафедрального Успенского собора Алексей тоже поддерживает эти мысли, а пресвитер великокняжеского Архангельского собора Дионисий говорит, что Исус был такой же пророк, как и прочие, и это ясно из иудейских богословских книг, которые более древние, чем греческие с которых делали переводы ещё при Владимире Крестителе, с ним согласен и друг Фёдора Курицына – настоятель храма того же Архангельского собора – отец Михаил. Именно отец Михаил рекомендовал дьяку привлечь к своим заботам Беклемишевых, как самых гожих к общему делу людей. Знал он их хорошо и отмечал, что и государь к ним благосклонен и молодой Берсень ещё сам того не ведая, вовлечен в дело. Правда, пока не так, как того требовали интересы Курицына, но ведь это ж пока…. Однако и противников у их общего дела тоже не мало: яростный новогородский архиепископ Геннадий, резкий в речах игумен Волок-Ламского монастыря Иосиф, прочие древние старцы-церковники, да и митрополит Геронтий, видать неспроста глаголит перед государем гневные речи. Но самые несносные гонители и преследователи новых церковных идей – греки Ласкарёвы. Им бы всё по их, по греческому писанию пусть было, и порядки византийские на Москве этим писание насаждаемые для них отрада, а ревнительница сих порядков грекиня – царевна византийская, что из кремлёвских палат на Русь их законы ставит!

Подумав о Софье, Фёдор снова вспомнил о предстоящей встрече и снова не смог найти объяснений, зачем он ей понадобился. Неизвестность тревожила. Снова в голове хитрая мозаика мыслей, но много не сходится, нет ответов на вопросы, одна тёмная круговерть.

Очнулся дьяк от прикосновения чьих-то тёплых рук, вздрогнул от неожиданности, понял, что заснул сидя за столом. Фёдор посмотрел вокруг себя мутным взглядом, заметил озадаченное лицо жены.

– Ты что здесь? – сиплым спросонья голосом спросил он.

– От родителей возвернулась, – тихо ответила она.

– Ночью? Ай, случилось чего? Где дети? – всполошился Фёдор Курицын.

– Зачем ночью? Глянь, утро на дворе и детушки со мной, дома мы все, – удивилась жена.

– Как утро? Уже? – дьяк осознал, что проспал долго. Свеча прогорела, но в горнице было светло от солнечных лучей, что падали через мутное малое оконце. «Софья», – мелькнуло в его голове, «она же на утро, через государя мне наказала явиться, эх…», Курицын ринулся во двор. Дьяковы холопы, что поутру вернулись на двор, удивлённо смотрели на своего хозяина. Таким они его видели первый раз.

Фёдор метнулся под навес конюшни, где на боку стоял его возок, один из конюхов неторопливо набивал на него новые полозья. Дьяк вспомнил, как накануне, бросил ему о том, что одна сторона расшаталась. Ретивый холоп, видно решил это исправить.

«Но почему именно сейчас? Ах, бесовщина», – дьяк яростно заскрежетал зубами.

– Эй, чего стоите! – рявкнул Курицын на оторопевшую дворню, – каурого жеребца мне седлайте, да мигом!

Всё на подворье пришло в движении, из конюшни вывели жеребца и наспех его заседлали.

Дьяк с натугой забрался в седло, и резко ударив каблуками по лошадиным бокам, выехал на широкую проезжую улицу.

– Ой ты господи, без молитвы со двора умчал, как бы не было беды какой, – сокрушалась, глядя ему вослед, жена.

Фёдор Курицын не любил ездить верхом. При случае он садился в свой уютный с крытым верхом возок, и там, не спеша обдумывал свои планы и замыслы, пока ловкий возничий, управляя упряжкой, доставлял его до нужного места. Дьяк не понимал тех из кичливых бояр, кто даже через улицу переезжали только верхом, дабы подчеркнуть свою мужесть. Но сейчас он сам брал верхи во всю конскую прыть. От непривычки к быстрой езде у него ныли кости, а мысли скакали словно чёртики. «Отродясь такого не бывало, чтобы службу заспал! Не иначе колдовство, какое, эва…» – прошелестело у него в голове, когда дьяк продирался в гомонящем людском потоке, что с Тверской улицы рекой тек к большому торгу. Уже на подъезде к новым Чешковым воротам[38 - Чешковы ворота – были в Тайницкой башне московского кремля, когда та была проездной.], Курицын устыдился своим мыслям, но какое-то смятение всё равно шевелилось в его душе. «В народе говорят, что Софья не чужда чарам, это же и сам король Корвин у него выспрашивал. Неужто она, сон-дремоту напустила?» – подумал он и сам себе усмехнулся. «Нет, никаких чар и прочь эти мысли. Оборони господи. Коли напраслину подумал, прости, а коли это, правда… так и подавно о сём думать не след, ведь тогда она через чары наперёд всё выведает…» – дьяк в воротах придержал коня, перекрестил лоб на надвратную икону и скорым шагом въехал в кремль.

Среди многоголосия, царившего возле заново возводимого трёхкупольного Благовещенского собора, дьяк явно различал выкрики и псковский говор, то мастеровые торопились собрать «леса» до настоящих морозов. Курицын, ведя коня в поводу[39 - В те времена, возле великокняжеских палат верховая езда не допускалась, без особого на то разрешения, это не касалось самого Великого князя, членов его семьи и государевых гонцов.], свернул вдоль стены налево, и, пройдя до теремов, остановился. От длинной коновязи быстро подбежал служка и взял его коня под уздцы.

Фёдор Васильевич чинно подошёл к крыльцу в палаты византийской царевны.

* * *

Двери в приёмную палату Софьи закрыты наглухо, у дверей никого, даже стражи нет. Лишь рядом длинная горница с приоткрытой резной решётчатой калиткой. В горнице сей боярыни и боярышни из свиты государыни, по её повелению занимаются разным рукоделием.

Курицын, кликнул через калитку одну из показавшихся знакомой боярынь, попросил сказать Софье, что он ожидает. Ушла за двери и не вышла к дьяку эта боярыня, но немного погодя, оттуда выскользнула Мирослава и молча, встала, спиной к тяжелым дверям прислонившись.

Дьяк Курицын занервничал. Он не знал, то ли не зовут потому как опоздал, то ли государыня иную, какую игру задумала, и потому не велит проводить его пред свои очи.

Отойдя от калитки, он начал прохаживаться возле дверей, которые подпирала Мирослава, в очередной раз, пройдя из стороны в сторону, Курицын остановился напротив боярыни и начал издалека:

– Поздорову ли живёшь светлоокая Мирослава, не поведаешь ли, как сегодня настроение нашей матушки-государыни, во здравии ли она?

– И тебе здравия дьяк, – с лёгкой насмешкой в глазах отозвалась верховая боярыня, – государыня, хвала господу, здорова, и меня хворь стороной обходит.

– Э-э-э…, – неожиданно для самого себя замялся Курицын, подбирая слова для продолжения разговора, но в голову ничего не шло, и он решил напрямки: – может, ведаешь, зачем государыня меня позвала, чем могу услужить ей?

– Нет, сие мне не ведомо, – с сухостью отрезала боярыня, что насторожило дьяка. «Врёт», – подумал он, но, не подав виду, а с учтивым поклоном подступил ближе.

– Ну, а как сама живёшь-бываешь, давненько нигде тебя не видать, даже на воскресных службах в церкве? среди прочих боярынь тебя не узреть.

– А ты никак за мной пригляд ведёшь? Али мало на Москве церквей, или ты их всех перед службами нароком обходишь? Будто сам не ведаешь, что, как и прежде, служу государыне, и на моленье я всегда при ней? – резко ответила Мирослава.

– Ведаю, ведаю…, мне государевым словом указано многое ведать, – с хитрым прищуром проговорил дьяк.

– Ну а коли так, тогда об чём спрос? – Мирослава недовольно передёрнула плечами, и сделала шаг в сторону, чем вызвала улыбку на лице Курицына.

– Вот смотрю я на тебя и всё удивляюсь, до чего же не похожа ты на всех остальных боярынь, коих я видел за всю свою жизнь, – опять шагнул он к Мирославе.

– Дивны речи твои, – удивилась боярыня, – как угадать, похвала, али хула сейчас была сказана?

– Что, ты? Какая хула? Как можно? – с притворным испугом махнул рукой дьяк Курицын. – Напротив, низко кланяюсь твоему великому разумению и усердию в службе государыни нашей, – Фёдор Васильевич сделал шаг назад и насмешливо поклонился в пояс, а затем продолжил:

– Когда я во первой раз увидал тебя, а было это уже давненько…, почему-то сразу подумал: «эта – высоко взлетит».

– Правда, что ль? И почему? – по-бабьи всплеснув руками, боярыня поддержала игру дьяка. – Я вот тех времён сейчас и не упомню, может тебе тогда что-то померещилось?

– Ой, нет, – широко улыбнулся в ответ Курицын, он оглянулся в сторону горницы, где рукодельничали боярышни, и, склонившись к Мирославе, понизил голос:

– Как сейчас, помню, это было сразу после того как ты овдовела. Я даже и не сразу понял, как вдруг ты очутилась в свите нашей государыни Софьи. Ведь было много девиц и знатнее и чего таить, чуть пригожее, но… Князь Фёдор Хромый.… Мда, помнишь его? Вижу, что помнишь. Ведь это он привёл тебя в терема государыни? Понимаю, нелегко тебе тогда было…. Твой муж – боярин Телепня, помер, а братья его, всё добро ваше и земли растащили по куску, как коршуны. Это теперича, когда ты при государыне, они на Москву носа не кажут, а тогда… ух…. А сколько было вокруг сребролюбцев богатых и брюхатых, готовых взять тебя к себе в терем женой…. Но ты нашла покровительство у нужного человека. Он ведь тогда в самой силе был, верно? Акромя нашего государя ни перед кем спину не гнул. Я догадался, что ты, должно быть, делила с ним ложе и это, не смотря на траур по убиенному мужу, потому как в одночасье, вдруг оказалась в государевых хоромах, и не на последнем месте. Я подивился, что князь Хромый нашёл в тебе такого, чтобы ради своих утех определил близ самой государыни, но одновременно проникся немалым уважением к твоему умению обретать возжеланное тобой любым путём, пусть даже чёрным али окольным.

По мере того, как Фёдор Курицын говорил, лицо Мирославы каменело и бледнело, она хотела было что-то сказать ему ядовитое, но тоже кинула взгляд в сторону горницы с боярышнями и передумала, только смерила дьяка холодным взглядом.

– Затем… лет через девять, – как будто не замечая перемен на лице собеседницы, продолжил говорить Курицын, – … ты выслужилась в старшие боярыни при государыне, а князь Фёдор Давыдович Хромый[40 - Хромый Фёдор Давыдович – воевода и боярин на службе у Иоанна III Васильевича, умер в 1483 г.] стал тебе уже не нужен, и его нашли дома, мёртвым. Подумать только, вечером вернулся он от государя, весел и бодр, а к утру уже преставился. Какая странная хворь, неправда ли? И тогда, я был ещё больше тобой впечатлён.

– Благодарствую и за похвалу, и за твою сказку, – холодно ответила Мирослава, – хотя, я не имею никакого отношения к тому несчастию, да и не было у меня причин не любить князя.

– Ну да, – ухмыльнулся Курицын и сложил руки крестом на груди, – я так тогда и подумал.