В тени креста

Курицын слушал царевну и внутри его всё холодело. Он видел, что она, читая из книги, то и дело поглядывала на него. «К чему она клонит? Неужто, это мне намёк? Нет! Великий князь этого не допустит!» – пульсировало в голове дьяка.

– Нет, не слыхал я о таком обычае, – пересохшим ртом еле вымолвил Фёдор.

– Ну что ж, коли, нет, так нет, – поспешно согласилась Софья и продолжила беседу с Курицыным, больше похожую на допрос.

– А вот скажи мне, – государыня чуть улыбнулась, – тут недавно попалась мне от монахов Кирилова монастыря занятная книжица о неком Дракуле-воеводе[43 - «Сказание о Дракуле» – древнейший из известных оригинальный древнерусский памятник художественной прозы. Автор повести – Фёдор Курицын. Повесть посвящена реально существовавшему князю Валахии Владу III Басарабу Дракуле.], – голос царевны звучал вполне миролюбиво, но от этого дьяку было не по себе. Он удивлённо поднял глаза на Софью.

– Не её ли ты, Фёдор, давеча написал? А что твой этот, Дракула правда столь лют был? Может ты хватил лишку, приврал чуток, ну как обычно в сказках бывает?

Курицын внутренне содрогнулся «и про это ведает…», но старался не подать виду, отвечал ровно:

– Всё что мной описано – правда, царевна, как и то, что преемники Дракулы в сговор с турками вступили, да с помощью измены жизни его лишили.

– Вот ведь злодеи-то…, своего ж господина…, – с притворным отвращением махнула от себя рукой с тяжелым браслетом на запястье Софья.

Что она хотела сказать этим жестом, для Курицына осталось загадкой, он пытался собрать все мысли в голове воедино, но лишь удушливая волна подступила к горлу. «Эх, жарища-то, какая», подумал он и пропустил момент, когда государыня на мгновение зачем-то очень внимательно посмотрела в точку меж его бровей и быстро сделала вид, что разговор с дьяком ей уже наскучил. Она погладила резные боковины своего трона и перевела разговор на другую тему. Обратив взгляд к Дмитрию Траханиоту, она чуть склонилась вперёд и даже понизила голос:

– Верные люди доносят нам, что на Москве, как и в Новагороде, ересь завелась. Простые мужики и бабы о Библии прямо на улицах споры ведут, святую Троицу сомнению придают. И даже кое-кто из попов и прочих вместо святого Евангелия за советом к звёздам обращаются, да к нечестивым ворожейкам ходят. Кончины света, о котором в Библии сказано они не страшатся. Что скажешь об этом, Димитрий? – Говорила всё это Софья греку, а сама из-под длинных ресниц, то и дело поглядывала в сторону Курицына.

– Сие уже ведомо мне, госпожа, – отвечал с поклоном Траханиот, – от архиепископа новогородского Геннадия я знаю и об усердии твоих верных людей, кои борются с этой напастью. По мере скромных своих возможностей и я прилагаю усилия им в помощь, вот написал книжицу о последнем дне света[44 - Книга Д. Траханиота «О летах седьмой тысящи».], верю, что дело сие государственно важное и за ересь все ответ держать будут и на небе и на земле! – во время речи, длинный палец грека попеременно указывал то в пол, то в потолок, со стороны это могло показаться смешным, но никто из присутствующих даже не улыбнулся.

Софья осталась довольна ответом Дмитрия, кивнула ему и обратилась к Курицыну:

– А ты дьяк как думаешь, близок ли конец света, али нет? Многие из церковников указуют, что сие может произойти в семитысячном годе[45 - В 1492 году по православному календарю наступал 7000 год. Было широко распространено мнение, что это время «конца света». Опасения, связанные с предстоящим концом мира, поддерживались многими ортодоксальными деятелями русской церкви. Против этого мнения выступали тайные еретики.], так ли это?

Фёдор сжался под пронзающим взглядом царевны.

– Я, государыня Софья Фоминична, об этом ещё пока не думал, ведь сие престало церковным мужам, а я всего лишь слуга Великого князя.

– Тем более подумать был должен, – с нажимом произнесла царевна, – коли служишь ты государю, то… должен быть чист в помыслах и душевно, али не так? – взгляд Софьи застыл. Она, не мигая, смотрела Курицыну прямо в глаза. В приёмной палате было жарко, но Фёдору показалось, что жгучий ледяной холод сдавил его голову. Собрав всю свою волю в кулак, он попытался ответить:

– Внемлю я словам твоим светлая государыня, дабы направить мысли по указанному пути сегодня же буду честь святое писание.

– Ну что ж, хорошо коли так, не буду более тебя задерживать, дьяк. Теперь иди, правь службу нашему государю, – Софья отмахнулась от Курицына, давая ему понять, что разговор с ним окончен.

Фёдор осторожно встал со своего места, и, пятясь задом к дверям, удалился. Вослед ему, молча, смотрели иноземцы-царедворцы. И только уже выйдя за двери, дьяк расслышал слова царевны, которые она, обращаясь к своей свите, произнесла по-гречески: «сам Владыка Геронтий, третьего дня со мной говорил. Молвил, что, знает начальствующего у еретиков, но имени мне не назвал, а я и так его знаю. По справедливости, надо сжечь это племя поганое, с корнем бы выполоть из пределов Московских …».

На княжий двор Курицын вышел со страхом в сердце. В себя пришел только уже сидя в седле. Подстегнул конягу. «Следует торопиться, чай уже гости званные дожидают, а к вечеру надо ещё к государю успеть», – мелькнуло у него в голове, но миновав мост через Неглинную реку, дьяк снова сбавил ход, непривычно ему верхом. Волной накатили воспоминания о взгляде Софьи: «ведьма, как есть ведьма», – поёжившись, подумал он. «Прав учитель Сахария, выводить надо всё племя греческое, не то совсем заберут всю Москву в свои руки, да так придавят, что вздохнуть не сможем. Или мы – или они, другого пути видать нет. Но всему своё время, тут надо без спешки, одна ошибка и сами вперёд них на погосте окажемся».

* * *

Софья лёгким кивком ответила на поклоны своих приближенных, которые вышли от неё чуть погодя после дьяка Фёдора Курицына.

– Ну, что теперь скажешь? – обратилась она к верховой боярыне Мирославе.

– О дьяке? – осторожно спросила боярыня.

– Не о торговле же венецианской …, – великая княгиня откинулась на спинку своего большого кресла и чуть склонила голову набок. – Коли, желаешь, начни с неё, ежели смыслишь.

Мирослава в ответ лишь покачала головой. Зная характер своей госпожи, она не стала её больше переспрашивать, а быстро поведала ей о событиях последних дней. О том, как был найден Епишка и о том, что Дмитрий Ласкарёв сейчас в поиске какого-то неведомого купца Никиты Бобра, при этом, не забыла упомянуть тот разговор, что состоялся между ней и Фёдором Курицыным, перед тем как он сегодня вошёл в приёмную палату к царевне.

Выслушав Мирославу, Софья легонько пристукнула ладонью по ручке своего кресла: – А я чувствовала, нет, я знала, что они зашевелятся – вороги…. Снова все нити обрывают, и своим пёсьим хвостом следы заметают, ох уж эти Курицыны…. И ведь везде норовят своё нечестивое рыло просунуть, ишь, чего хотели: государю о моих разговорах сказывать. Ну-ну, пусть. Токмо, не по их ртам сия ложка. Чай после нынешнего нашего разговора, призадумается Фёдор Курицын. Пусть знает, что за его кознями я слежу.

Да, – резко сменила тон государыня, – ты молвила, что двор, где нашли тюремщика-отравителя находится под покровительством князя Шастунова?

– Вроде так, – подтвердила боярыня, мысленно в очередной раз, удивляясь способностям своей госпожи – запоминать все детали любого разговора в мельчайших подробностях.

– Неужели и он в сговоре с Курицыными? Тогда Ласкарям стоит опасаться и его мести, сейчас он в силе, даже мне будет непросто их защитить…. Но покуда суть, да дело, мы попробуем Курицына-дьяка, через нашего государя немного окоротить.

– Ой, матушка, неужто самому государю об острожных молвить станешь? – изумилась Мирослава.

Софья в ответ снисходительно улыбнулась.

– Нет, глупая, но кое-что сказать я ему найду. И пусть Курицыны думают, что это бабьи капризы, это даже во благо, такие мысли от главной сути всё укроют. Молодшему Ласкарю же, моим словом вели этого купчишку, что на этом гнилом разбойном дворе бывал, сыскать живого или мёртвого. Я мыслю, что уже конечно мёртвого, но в этом надо удостовериться.

– Да, матушка, всё передам.

– А знаешь, что мне пришло в голову? – царевна коснулась своего любимого широкого золотого браслета на левой руке, – а не мог ли этот острожный, после того как отравил узников, сам покончить с собой?

– О нет, матушка, это вряд ли…, – покачала головой боярыня.

– Да-да, верно ты говоришь, – поспешно согласилась Софья, – но мне кажется, что вскоре, именно такие слухи могут пролететь на Москве.

– Да, такое может быть, – с улыбкой согласилась Мирослава.

– Хорошо, что мы понимаем, друг друга, – удовлетворённо кивнула царевна. – Пожалуй, пока закончим об этом, нам уже пора собираться к обедне, а перед этим надо проведать моих детушек.

Софья резко встала, со своего большого кресла и направилась к дальней сводчатой двери, верховая боярыня Мирослава с поклоном последовала за ней.

* * *

Никита Васильевич Беклемишев, вместе с сыном Иваном свернули с Тверской улицы в длинный проулок. Ехали малым чином, всего с одним холопом, так велел им дьяк Фёдор Курицын, к которому и направлялись бояре. Беклемишевы взяли с собой молодого, но смышлёного Сёмку, который умел держать язык за зубами. Всё указывало на то, что разговор предстоял непростой, потому Беклемишевы, против своего обыкновения, молча, ехали друг за дружкой.

Берсень всю дорогу думал о старце-монахе. «Сам ли он к господу преставился от старости, али ему «помогли»? Но если не сам, тогда кто? Греки? Курицыны, а может – отец Михаил?», – от всех этих мыслей у Ивана Беклемишева перехватывало горло, словно не хватало воздуха.

Вот и подворье дьяка, ухоженный частокол и расписные ворота с нарисованным яркими красками сине-зеленым плетением. На перекладине над входом вместо надвратной иконы лишь крест золочёный. Бояре и холоп спешились, постучали в ворота. На подворье залаяли псы и послышались голоса. После некоторой возни обе створки распахнулись, открывая въезд. Двое подворников в одинаковых беленых рубахах склонились в поклоне.

На ступенях перед крыльцом, по обычаю, вместо хозяйки, бояр ждала дворовая девица в праздничной одежде с ковшом в руках. Иван доселе никогда не был на дворе Фёдора Курицына, потому с интересом разглядывал полностью отштукатуренный и покрашенный в бело-желтый цвет терем, который поблескивал новенькой слюдой в окнах. Особо бросалась в глаза дорогая ещё не потемневшая резная дубовая черепица, на высоких скатах крыш. «Вот тебе и дьяк-затворник, однако, на приют постников-бессеребренников его двор совсем не похож», – подумал про себя Берсень. К гостям подбежали несколько мальчишек, забрали у них поводья, повели скакунов в сторону конюшни. За ними, оглянувшись на своих хозяев, прошёл и Сёмка.

Никита Васильевич Беклемишев степенно подошел к крыльцу, принял корец, немного отпил, молча протянул ковш сыну, разгладил рукой бороду. Иван Беклемишев пригубил и чуть не поперхнулся после первых же глотков – в ковше оказалось густое терпкое вино! – он взял себя в руки, сделал несколько глотков и отдал корец девице, которая с подобающим поклоном посторонилась и пропустила бояр в дом. За дверьми их встретил немой слуга, который знаками попросил следовать за ним и провёл Беклемишевых в трапезную.

Посреди залы высился застеленный узорчатой скатертью стол, на котором уже во множестве расставлены тарелки и подносы с яствами. Сама трапезная освещена двумя десятками толстых свечей, что торчали в шандалах вокруг стола.

К гостям вышел с приветливой улыбкой сам дьяк Фёдор Курицын, следом за ним шаг в шаг ступал его брат – косматый Иван-Волк Курицын.

– Добро пожаловать гости дорогие, – широким жестом поприветствовал дьяк Беклемишевых.

Бояре в ответ поясно поклонились, Берсень заметил, что дьяк Фёдор отчего-то тяжело дышал: «бежал он откуда то, что ли, или это уже от старости отдышка, вроде не по годам ещё…».