Служба распределения

– Это срочно. Мы знаем, что ты расторопный и смышленый. – Слова-то какие! Еще какой смышленый! Более смышленого вы не найдете, мать вашу так.

Рука в скользком как змеиная кожа рукаве плаща проникла ко мне под мышку.

Они меня давно изучают. Следят. С детства, наверное. Могут мне достать из хранилищ памяти какой-то одному мне известный факт из прошлого. Сейчас они спросят про то, как я организовал в школе тайное общество для того, чтобы навалять одному умственно отсталому. Напомнят его фамилию? У меня же ничего тогда не вышло. Фамилию Колеса я и сам помню.

Ситуация была очень дурацкой. Два расфуфыренных стопроцентных преступника предлагали мне работу. И я уже давно с ними работаю. Сделать вид, что я их узнал. Или не узнал? Чтобы хоть как-то отвязаться от них я решил согласиться. Я кивнул так минимально, чтобы и показалось, что я согласен, и чтобы потом можно было ото всего отказаться. Мол, случайное движение. Не кивал я. Просто тени так упали.

– Деньги хорошие, получишь форму. Не дергайся, и мама не будет сердиться.

– Нормально будет, братишка. – Преступники обрабатывали меня крест-накрест. Теперь турок. Как там его? Лерой как мог, помогал. – Все нормально заплатим. Поедешь, дела сделаешь. Деньги на карман получишь нормально.

Турок-Лерой остановился и широким жестом плакатно махнул рукой в сторону оставшейся позади станции метро. Театральными наигранно-эмоциональными громкими фразами заквакал на всю улицу.

– Братишка, видел, люди погибли? Там и ты должен быть. Это аванс тебе такой от нас.

А с другой стороны прямо к уху наклонилась блестящая кожаная искусительница, все плотнее прижимая меня к себе.

– Во сколько жизнь свою оценишь? – Мамаша-инструктор-Натали криво улыбнулась. Ломаного гроша моя жизнь не стоит, подумал я. И с каждой минутой все дешевле.

– Мы подружимся. Неизбежно. Дружба? – Она протянула свою ледяную узкую голубоватую кисть ладонью вниз.

8 (читаю книгу)…

15 апреля

Весна никак не наступит.

Днем плюс одиннадцать, ясно, ветер северный, вечером – до плюс шести.

Отец всерьез думает о продаже своего дела, служившего нам средством к жизни долгие годы. Он думает открыть магазин меховой одежды. Мать, услышав от него такие слова, закричала «Господи, дай ему ума», закрыла лицо руками (зачеркнуто) и заплакала.

Телевизор последние дни не смотрим. Радио выключено. Я почему-то пристрастился к классической музыке. Она все дальше уносит меня от реальности. Все эти скрипки, струями подхватывающие меня, и потоки духовых, тянущие вдаль. Отбивающие какие-то склянки ударные и еще какие-то дудочки скорбными стонами провожают меня отсюда.

Город полон какого-то мусора, приносимого ветром. Некому его убрать. Не до него сейчас. Опавшие листья, невесть откуда взявшиеся весной, забили водостоки, засыпали края улиц, забились во все углы скругляющими стаями. Бумажки, окурки, пакеты, обертки, пивные банки, даже потерянные платки – все эта цивилизационная шелуха облетела с людей и ищет свою щель, чтобы забиться, переждать темные и холодные времена.

На вокзал пришел поезд с туристами: их отпуск не мог ждать. Они нежились в «тепле» вокзальной площади. Туристы оказались густо замешаны с беженцами. Мимо них пронеслось еще два поезда, набитых людьми и еще один эшелон с какой-то военной техникой, укрытой чехлами защитного цвета. Что вас погнало сюда из ваших насиженных гнезд? Страх? Преследование? Где-то там, очень далеко, в пустыне танки прорвали оборону. Что? Какие танки? Какую оборону? Как это относится к нам? Никак!

Все с ума посходили.

Я запомнил их лица туристов и беженцев.

Туристы были совершенно потеряны. Их только что не сбивал с ног холодный морской ветер, приносящий совершенно немыслимые в апреле крупинки льда. Бледные, как смерть северяне привезли ледяной дождь! Того и гляди, привезут войну! Они хотели привезти сюда свои ледяные города, свою доставку товаров в течение трех часов, свои аукционы антиквариата, свой кофе на вынос с именными стаканчиками. От всей души туристы презирают наш вокзал, город и всех вокруг. Они бросают под ноги свои дорогие окурки и пластиковые чашки.

Тяжелое решение нужно принимать прямо сейчас – остаться на нашем «курорте», прямо из фильмов ужасов. Или все-таки поискать местечко потеплее и погостеприимнее.

Они, как привязанные к магазину собаки. Хозяин зашел за покупками, а собаку оставил здесь, у входа. Собака поворачивает свою морду с надеждой ко всякому выходящему. Но нет, надо подождать. Хозяин скоро выйдет, и они радостно пойдут гулять дальше.

Боже мой, как они ошибаются. Их бросили. Просто бросили, как бросают собак.

Кто бросил? Их оставил Бог.

Среди беженцев много модников с дорогими и сложными столичными прическами. Волосы окрашены в разные цвета, иногда составлены в рисунки. Они уверены, что поезд, выплюнувший их на нашем вокзале, еще вернется. Или прибудет другой. Они не останутся здесь, в этом ужасном сыром и холодном городе, двинутся дальше на юг.

У них были такие лица, как будто у всех сильно болели зубы – мучительное ожидание неизбежного и еще большей боли. И не факт, что там, впереди – избавление и спасение. Может быть, только лишь еще одна пересадочная станция среди кошмара, подбирающегося к выходным светофорам. Еще эти лица смотрели на нас с презрением. У нас-то, мол, еще есть зубы. Вы-то, местные, совсем беззубы.

То есть, они – зрители, мы – цирк. Они понимают, что на представлении в цирке. Они могут встать и уйти. А мы – глупые зверюшки за решеткой им на потеху.

Да, я, глупый щеночек, понимающий только тоскливые интонации, не понимаю все эти обрывки разговоров:

«Исчезли обиды и драмы! Будь то развод, предательство, преступление, долги или имущественные споры! Все вернулись друг к другу, прижимаются всем телом, как будто ничего и не было. Как будто не было этих ужасных ран! Все стерлось».

«Я сутки напролет выбирала вещи. Самые качественные, самые лучше, отбирала тщательно! Отобрала два чемодана. Один бросила. Второй – двадцать три килограмма отборных вещей. Где только тут можно сдать золото в хороший ломбард? Чтобы оценила качество, работу, именно работу, а не металл как лом».

«Мы первые сообразили уезжать, еще было рано, но мы первые похватали все лекарства, все монеты, всю валюту, какая была в банке! Кто-то проспал и остался с носом! На нас как раз закончились последние переноски для собак».

Я представил, как воют на далеком севере стаи брошенных этими мерзавцами собак.

«Он говорит, что у него навязчивые мысли: деньги, деньги, деньги! Всё пропадает, всё, совсем всё! Он собирал чемоданы по-научному! На каждую вещь он составлял «индекс ценности» – чем ценнее, меньше и легче вещь, тем больше индекс. Потом по индексам собрал чемодан, все заклеил лентой, облил клеем. Потом, когда не будет ни работы, ни денег, мы будем жить на эти вещи максимально хорошо!».

Кому достанутся все эти ваши ценные вещи при ночном налете банды на поезд?

Если и доедет что-то из ваших вещей куда-то в какой-то конец, кто же их купит и за какие деньги? Кто поймет ценность ваших вещей? Не простого нержавеющего ножа, а ваших бриллиантов?

Кто же здесь, в нашей отсталой глуши заплетет вам теперь ваши волосы в цветные кружева? Кто распишет ваши ногти витиеватыми узорами?

Эй, вы! Вы смертельно ранены, вы еще не знаете, что мертвы, вы еще глазеете вокруг с удивлением, вы еще думаете о том, что это все – шутка или ошибка. Что завтра все выяснится, выйдет обращение правительства с опровержением, заявления ученых, что они ошиблись. Все вернется в свое нормальное состояние и будет по-старому.

Но вы все, стоящие здесь, на перроне вокзала бог-знает-какого курортного города, и лежащие там, в отелях, и сидящие в ресторанах и кафе – вы все мертвы. Только еще не поняли этого.

А этот вокзал – это Лимб. Вы все умерли, и остаткам сознания еще видятся станционные строения, пути, поезда, провода, уходящие в полную темноту, которая скоро накроет всех вас.

У вас нет никакого выхода! Вообще нет никакого выхода! О чем они вообще думают? Кому они все нужны? Их где-то ждут небесные покровители? Ха! Ветром гонимый мусор летит по всей Земле! Кто сделал их великовозрастной инфантильной дрянью, ищущей сосок кормилицы? Президент и правительство? Не чувство ли всеобъемлющего превосходства над окружающими, оторвавшего их от родительского дома, мудрости предков, простой бытовой мудрости, наконец? Гордыня выше самосохранения, лень выше достоинства. Дайте, дайте, дайте им миску, лохань, корыто! Хлебать сладко, больше тряпок, развлечений и еще больше жрать! Иначе они не согласны, не согласны!

Это все просто ОТВРАТИТЕЛЬНО!!! (подчеркнуто трижды).

Хозяев квартир под съем было немного. По сравнению с прошлым годом. Лендлорды слишком уж масштабное слово для кучки жалких стариков на грани паперти. Их так и положат в дешевые благотворительные гробы – в этих бабушкиных передниках, идиотских шляпах, музейных башмаках и… что это вообще? Замешкался. Это что, такие банты на месте галстука? Жабо, броши, кружевные воротники. Выставка восковых фигур отчаявшихся бывших хозяев жизни, первых лиц города, первых рядов на торжественной службе. Дешевки жалкие, протекшие слякотью, сдувшиеся и выцветшие надувные игрушки. Брошенные под дождем старые куклы уехавших в колледж детей.

Апатия и отрешенность постепенно охватывает город. На днях молодая девчушка? (зачеркнуто) девушка выбросилась из окна на пятом этаже. Она умерла. На соседней улице (зачеркнуто) повесился владелец небольшого ателье по прокату водных мотоциклов. То ли похолодание, то ли конкуренты, купившие к сезону новейшие модели, сгубили его. Проходя мимо его дома, я увидел табличку «Продается. Также имеются в продаже мотоциклы. Дальность хода – сто миль. Недорого. Распродажа на запчасти» и подумал «просто совпадение?». Сто миль – это не до другого берега. Это до нейтральных вод.

Церемония отпевания состоится… Сколько можно церемоний отпевания?

Закрылась городская галерея искусств. Причину объяснили так – не хватает мощностей генераторов, они изношены. Для обогрева помещений их еле хватает.

Это правда.

Жаль, я представлял, как когда-нибудь приглашу туда Евгению.

Но генераторы требуют переборки. Они продержатся еще неделю, не больше.