Служба распределения

Мучительное чувство. Надо потерпеть, но не известно, сколько еще.

Самые ужасные раны затягиваются. Самые непоправимые потери и утраты уже через день не кажутся такими. Боль не длится бесконечно.

Войну, даже столетнюю, можно переждать, перетерпеть. Рано или поздно любые катастрофы после долго восстановления заносятся песками времени. Остаются кадры хроники на исторических каналах. Больше комментариев ученых-историков, чем хроники. И все меньше свидетельств очевидцев, все меньше хроники, все больше комментариев и современных кадров с мест событий. Сложно поверить, что на месте этого лужка с коровками проходила одна из самых коровопролитных (зачеркнуто) кровопролитных битв истории между королем каким-то там стонадцатым и императором Какихито (зачеркнуто) каких-то давно погибших империй. Крупный план коровки. Общий план бескрайних зеленых лугов бог-знает-какой-ландии.

Весь наш город волны перетрут в гальку. Иногда даже прозрачную, блестящую или просто яркую. Годную на бусы легкомысленной отдыхающей здесь через тысячу лет.

Смотри, какие причудливые узоры на этом камешке! Это же, пожалуй, первобытная карта памяти, обточенная прибоем. Что было записано на этой карте памяти? Неандертальцы на фоне заваленного мамонта. Новая модная шкура гиены. Импортное копье с фирменным каменным наконечником. Оркестр первобытных барабанщиков дубинами по поленьям и нестройный хор горлопанов с хитовыми дикими воплями. Все в высоком качестве и объемном звучании и изображении.

Но мы все это не увидим и не услышим – карта памяти повреждена и ценная информация утеряна безвозвратно. Это теперь просто камешек из бус.

Отпуск закончится, и бусы упадут в шкатулку для безвкусной всячины, привезенной из путешествий. Где вы взяли эту прелестную вещицу? Ах, кажется в одном маленькой приморском городке как-его-там-черт-его-знает-не-помню.

Среди всех этих мыслей просто горит огненной надписью, пульсируя в темноте, цифра. Цифра молниеносно скалькулированных моих расходов на ближайший месяц. Эти деньги надо откуда-то взять. Их нет. Огненная надпись пульсирует, затмевая все мысли.

9

– Теперь пригласи своих новых друзей в гости, – мягко проинструктировала меня мой инструктор. – Чаю налей.

Я повернул в сторону дома, и они пошли за мной. Вся эта бредовая ситуация начала меня бесить: чокнутый мальчик, парочка психов, черный дым на станции метро, трупы на тележках. Меня не оставляло ощущение нереальности происходящего и от этого я еще больше злился. Может я не иду сейчас в компании двух ненормальных домой, а лежу глубоко под землей среди развалин и всякого дерьма, и только благодаря какой-то случайности мое сердце пока не остановилось и я смотрю свой последний сон, а потом придут спасатели, поднимут меня наверх и положат в черный мешок? Нормальное объяснение, ничем не хуже других.

Я бегло осматривал улицу, надеясь увидеть возможность сбежать, выискивая хоть какую-нибудь лазейку в лабиринте домов и машин. Я пытался просчитывать возможные варианты своих действий, но мысли носились в голове как стайка обезумевших птиц, они кричали и били крыльями, и я ни на чем не мог сосредоточиться.

Натали взяла меня под руку, и я почувствовал, как что-то твердое упирается мне под ребра. Опустив глаза, я поискал взглядом большой пистолет, который она прикрывала краем плаща, но не нашел. Вот сука! В груди что-то неприятно сжалось, и я вдруг ощутил безмерную усталость и безразличие. А она улыбнулась мне, как ни в чем не бывало.

Мы шли по широкой улице, мимо с грохотом проносились машины, становилось жарко и душно. Но от неприятной близости Натали и пристального взгляда Лероя меня бил озноб. Было что-то в этих ублюдках, что заставляло прохожих, это уродливое и обычно невосприимчивое стадо, отодвигаться к обочинам и смотреть исключительно себе под ноги.

Большая овчарка бешено лаяла на подъемный кран. Отпусти ее – она бросилась бы и растерзала воющее железное чудовище. Она вцепилась бы в его гидравлическую шею и перегрызла бы ее.

Я и мои конвоиры свернули в переулок, прошли в подворотню и оказались во дворе моего дома. Маленький дворик с чахлой растительностью и плешивым газоном, старый, покрытый плесенью и облупившейся краской, дом. Сидевший у подъезда огромный рыжий кот сверкнул огненными глазами и скрылся. Мы поднялись в квартиру.

Изощренный разум матери, защищающей свое дитя, лихорадочно искал способ вырваться и скрыться. Выйти на балкон, перемахнуть ограждение и оказаться в соседней квартире? А если там никого нет? Не спасение, а ловушка для меня. Под каким предлогом меня могут выпустить из квартиры? Да ни под каким. Бегаю я плохо. Надо воспользоваться моими козырями – усыпить бдительность, не быть агрессивным, выполнять все требования. Подождать подходящего момента и решительно действовать по обстановке. Ага, ловко придумано. Но больше у меня ничего пока нет.

Под верхней одеждой инструкторов оказались майки. У одной – мерч съезда серийных убийц, у второго – на черном красовалась всего лишь надпись «Твиссел». Я пытался следить за обоими, но не заметил, как Натали откуда-то взяла три чашки чая.

Кивком показала мне место, сама с «названым братом» села на край дивана напротив. Ну что вы так смотрите на меня, будто ищете на мне вшей? Если мы еще чуть-чуть наклонимся друг к другу, то столкнемся лбами.

У этого Лероя, наверное, красивые глаза, заметил я. Цвета завядшего газона. Пустые-пустые. Невозможно понять, то ли он еле заметно улыбается, то ли уничтожает тебя этой пустотой. Белки такие белые-белые. Он весь такой чистый. Безупречный, как кукла. И даже шрам на лбу не выглядит последствием студенческой дуэли, а добавлен к образу опытным стилистом. Вся эта беспорядочная укладка волос явно рукотворная и запланированная.

После чашки чая у него пропал акцент, и он заговорил на родном языке.

– Хорошо, теперь ты будешь слушать внимательно, и говорить только правду. Учти: Натали – очень опытный инструктор. Поэтому говори правду и расслабься. Понятно?

Он поправил что-то сзади за поясом. Да выложи ты уже свой очень страшный пистолет на стол, если он там тебе так мешает!

– Чего ж тут непонятного! – я откинулся на спинку дивана. – Нет проблем, я не дергаюсь, веду себя спокойно, и вы тоже успокойтесь, я никуда не убегу (это неправда!). Мы тихо поговорим, без стрельбы и все такое…

– Я начну стрелять, только если ты не будешь отвечать, – успокоил меня инструктор. – Постарайся говорить кратко и правдиво, только то, что думаешь ты.

Я часто-часто закивал, мол, давайте уже, я сотрудничаю.

– Волки. Ассоциация? – быстро выпалил Лерой.

– Санитары леса. Регулируют популяции травоядных. Серые. Поле, покрытое снегом. Они в стае. Подбираются. У них голубые глаза, светящиеся в голубых и фиолетовых сумерках.

Я замолчал. Снег скрипел под ногами, как пакет с картофельным крахмалом, расстилался одеялом вековой лунной серебристой пыли. Рваный кашель еле различаемых боковым зрением среди ветвей далеких деревьев ворон прочерчивал черными штрихами тишину. Герда Шейн. Я не вижу ее. Только помню. Мгновения ее ресниц – как тихий полет филина в ночном лесу. А я… Кто я? Человек? Что я делаю на этом поле? Сейчас узнаем. Я оборачиваюсь назад. А позади меня НЕчеловеческие следы. Этакие глубокие точки и от них траектории в снижающейся фазе движения лап. Эти следы – мои получается. И линия горизонта непривычно высоко. И снег непривычно близко. Каждая крошка снега различима даже в этих уже прочно фиолетовых сумерках.

– Э! Да я и сам…

– Что сам? – помог мне Лерой.

– Да я и сам волк!

Лица обоих мразей осветились невесомыми улыбками типа «ну я ж говорил!». Какие-то из кожаных деталей их одежды удовлетворенно заскрипели.

– Все правильно, – похвалила Натали. – И глазки такие голубые, светодиодные.

– Светодиодные. Точно.

– Что ты думаешь о терроризме?

– Он меня не касается. – Отрезаю я. Не касается. Не касается.

– Как это – «не касается»? А если бы ТВОЮ задницу вынесли сейчас из подземки отдельно от остального ливера?

– Не вынесли же. Только стрелять не надо, ладно? – я заныл.

– Еще раз повторяю вопрос. Я не спрашиваю, касается или не касается. Как (пауза) ты (пауза) относишься к этому явлению?

– Да я помню. И опять говорю – пока арабы мочат евреев или узкоглазые мочат друг друга, папуасы всякие или американцы бегают по пустыням – меня это никак не касается. Даже не возбуждает. Когда что-то случается у нас – это интересно. Ну как всем интересно. Что там внутри у раненых или мертвых. Сколько убито, сколько раненых, какие страховки выплачены. Что разрушено, как долго будет восстанавливаться. Все смотрят, и я смотрю. Но я не боюсь. Запугать можно толпу. Но я не в толпе. Я сам по себе. Я успею избежать беды. Как и все. Не избегают беды только неудачники. Такие, которые вечно спотыкаются и бьются лбами.

– Или ты будешь говорить правду, – остановил меня Лерой. – Или лишишься способности воспроизводства. Я понятно выражаюсь?

– Да что за черт! – беседа эта мне показалась вдруг подозрительно знакомой, как будто я ее уже вел не один раз. Такими заученными и отработанными мне показались формулировки, вылетающие из моего рта. – Я не боюсь терроризма! Если и случится попасть в жертвы теракта, я постараюсь быть скорее мертвым, чем тяжелораненым. Терроризм – довольно высокооплачиваемое занятие. Хороший специалист стоит дорого – его знания, опыт, готовность, кураж, наконец. Террористы смелые люди, им нечего терять, но есть куча всего, что они могут получить. Все?

Лерой пару раз кивнул, не смотря мне в глаза, поскольку отхлебывал чай. Давай, мол, дальше.

– Я бы не смог стать террористом, потому что меня ограничивают страхи за себя, свою жизнь – ее могут отнять. За свою репутацию, родителей. Но больше – страх наказания – опять же боль, какие-то невообразимые сроки заключения в тюрьме, возможно – смерть!

– Ладно, не надо хныкать и бояться, – успокоила меня «мамочка» Натали. – Мы тебя в обиду не дадим.

Она прямо-таки обидно ухмыльнулась. И Лерой тут же предупредил:

– Разговор у нас донельзя серьезный. Чуть зазеваешься – отстрелим яйца. – И Натали опять улыбнулась.

– Да что вы все – «яйца, яйца»? – мне уже надоело слышать это слово и ощущать неприятный холодок опасности в упомянутых органах.

Натали приложила палец к губам. И я заткнулся. Шутить сумасшедшие не любят и не умеют. Могут и пальнуть – на нервах же все.