Колыбель качается над бездной

Пишу ему, нервно вбивая кнопки: “Обидный ответ. Означает, что вам все равно”.

И что же! Нет ответа на ответ. Не поеду. Не поеду. Не поеду. И весь вечер схожу с ума одна одинешенька, тереблю телефон в надежде, что придет желанная смс-ка. Тщетно.

Или так:

Подвернула ногу. Больно давить на педали, а завтра предстоит важная поездка. Он об этом знает, уверяет, что проблему решим. И по-английски из ситуации сваливает. То ли забыл, то ли в тени отсиделся, раз не настаиваю, увильнув от лишних проблем. Ну, разве по-мужски? Так и не дождавшись помощи, металась, искала выхода. Выручили другие. Зато “надежда и опора” немедленно обо мне вспомнил, как только накатило природное желание!

А моя любовь маскировалась под “не так уж и люблю” примерно так:

Он: – У тебя сын где?

– У отца.

– Не хочешь сегодня стимульнуться?

А иногда:

– У тебя сын где?

– У отца.

– Зря. Ничего ему там делать. Переноси компьютер к себе.

Боится, что муж постепенно перетянет меня к себе за этот “хвостик”.

Итак, на чем я остановилась?

– Не хочешь стимульнуться?

Через полчаса нежусь в сфере его присутствия.

– Раздень меня, пожалуйста, как тогда.

Хорошо. Будет тебе как тогда. Раздеваю, и целую, и ласкаю. А в коготки не даюсь. Отстраняюсь. И снова жарко ласкаю. И снова отстраняюсь. На этот раз в “кошки-мышки” не играю. Просто коварно пользуюсь веской причиной.

Мы оба возбуждены, у обоих горят щеки и другие места. Но я виновато опускаю глаза и плавно стекаю с кровати.

– Ты меня не хочешь? – он не рассержен. Он нежно грустит. Я молчу. Тереблю пальцами уголок расстегнутой кофточки. Я – малыш, которого приятно жалеть.

– Ты впервые меня не хочешь? – вопрос насупился, словно собрался заплакать. Такой большой и важный дядька, а обидчив, как ребенок.

Я с тихой грустью начинаю собираться. Он тоже. Чувствует себя виноватым. Думает, наверное, что же сделал не так. Обул один ботинок. Стоит в нерешительности. Чего-то ждет, на что-то надеется. Вздыхая, обувает второй. Увидел, как я что-то пишу на клочке бумаги. Замирает. Но я сворачиваю письмецо, прячу в карман. Выходим тихие, грустные… Он везет меня домой. Тайна не раскрыта. Прощаемся. Тайна не раскрыта. Открываю дверцу, выхожу. Он смотрит с надеждой. Глаза как у грустной собаки. Ведь тайна так и не раскрыта. И тут протягиваю свернутый листочек и ухожу. А в письмеце написано: “Какой же вы недогадливый. Тоже мне герой-любовник! У меня ведь просто законное недомогание. Целую. Н.”

Глава 8

У меня, как и у многих, есть родные и друзья. Есть мама, которая бесконечно переживает за отца. Есть отец, который настолько слаб, что чаще живет в больнице, чем дома. Да и слово “живет” звучит в его ситуации слишком цветуще. О том, что он все еще жив, туго опутанный неизлечимым недугом, говорит его слабая улыбка, только его добрая светлая улыбка на сером изможденном лице. Когда мы навещаем его, он первым делом осведомляется о мамином самочувствии, потом о моих делах, жмет руку Илье, крепко обнимает его и спрашивает: – Как дела, мужичок?

А потом начинает остроумно шутить, как всегда в жизни, делая приятной атмосферу любого места и общества. Он такой.

Я никогда не забуду момент, когда он в очередной раз поинтересовался здоровьем мамы, а она махнула рукой, мол, да бог с ним, ее здоровьем, какой может быть вопрос о ее здоровье, главное здоровье и самочувствие папы. И тут он решил сострить. Улыбнулся и сказал: – Вот у нас мама! Умрет и не признается! – и слабой рукой нежно обнял ее за талию. Илья звонко засмеялся, так звонко, что заразил смехом всю палату. Я вспоминаю это и тихо улыбаюсь.

Еще в моей-нашей жизни есть коридоры больниц местных, коридоры больниц областных, коридоры станций переливания крови, коридоры, коридоры, коридоры… Есть поиски доноров нужной группы, истерзанные бумажки с бесконечными телефонными номерами.

Еще есть деятельность, мой магазин, еженедельные поездки за товаром, дороги на 300, а то и все 500 км в день, документы, налоги, ревизии.

Еще есть школьные собрания.

И конечно есть подруги. Конечно же, они есть. Где-то. Только сейчас я поняла, что в моем романе их нет, как и многого остального. Мой мир замкнулся. Он во внешнем восприятии стал очень узок, однобок, очастоколен, но внутри меня вздулся как болезненный шар обожженной кожи. Мой роман – это наваждение, это скитание до бессилия, это кружение по заколдованному кругу. Мой роман – это болезнь.

Ах да, я в своем странном счастье как-то забыла про мужа. А мама напомнила. Мол, может быть, вернуться, может быть получится, ведь взял себя в руки – не пьет.

А ведь, правда, уже месяц трезв. Событие, а я умолчала. Пригревая у себя сына, наводит порядок, стряпает. Каждый вечер спрашивает, придет ли Илья к нему или не придет. Я когда-то мечтала о том дне, когда муж вернется к нормальной жизни и каждый день будет рядом с нами, и я перестану спать на полу, переберусь в свою постель, прикорну на его плече. Пожалуйста, можно попробовать. Я послушала маму, попыталась оценить со стороны свой роман с Монстром (насколько смогла) и в конце концов заглянула без повода к трезвому мужу. Я добросовестно искала в себе нотки привязанности и хоть малейшее желание побыть с ним. Он обнял меня уже на пороге, но никакие нотки так и не прозвучали. Разлюбила? Отвыкла? Чувства иногда возвращаются. Такое бывает. Достаточно снова привыкнуть к голосу, улыбке, вкусам, запаху тела. И все будет как прежде в хорошие времена. Я это знаю. Но как тяжело мне это знать! Было бы легче, если … муж продолжал вести прежний образ жизни. Какая кощунственная правда и какая жестокая я. Мне нужно оправдание для нежелания возвращаться к законному мужу. Чего же я хочу?

Там могла бы сложиться семейная жизнь, муж был бы удобный и любящий. А что здесь? Здесь чувства, страсть и никакой надежности. Только дым, который я вдыхаю как наркотик.

Меня удерживает Монстр. Держит на бушующих чувствах, вот почему мысль о возвращении к мужу, не успев родиться, сгорает в них. И я понимаю, что не получится построить отношения с ним, да и ни с кем другим, пока в сердце Монстр. Туда он больше никого не пустит.

Отвечаю честно, мама. Я обязательно подумаю над твоим советом, только дай мне еще немного времени не думать.

Нет, не думать совсем я, конечно, не могла, но думала о всякой (для меня значительной) мелочи. Например, о том, что пора бы любимого называть по имени и переходить на “ты”. И в минуты беспокойства (очередное исчезновение Монстра) отправила ему стишки со своими мыслями:

Я скажу и пусть

Тайну распахну,

Но зато потом

С легкостью вздохну.

Я хочу уснуть

На груди твоей,

Я хочу тебя,

Называть Андрей!

А потом гадкий, гадкий персонаж явился ко мне в квартиру, бесцеремонно залез в мой холодильник и произнес вопиющие слова:

– Значит так. Ты никогда не будешь звать меня по имени, а всегда Андреем Константиновичем!

– Почему? – моя гордость ощетинилась, а сердце сжалось.

– Потому!

– Почему потому?

– Потому и все. Я так решил.