Под грушевым деревом

Под грушевым деревом
Марина Чуфистова

Сборник рассказов о юге России и его жителях. О людях, которых мы встречаем каждый день, чаще проходим мимо, но иногда останавливаемся послушать их истории.

Марина Чуфистова

Под грушевым деревом

Маркус

Однажды мой дед вышел за ворота и не вернулся.

Это был обычный осенний день, какие случаются с каждым. Утром дед работал за письменным столом. Вообще-то, никаких важных дел у него не было, он просто любил сидеть за своим столом. Аккуратно сложенные стопки бумаг, свежая газета «Труд», шариковые ручки, печать, треугольная и синяя – дедушка председательствовал в уличном комитете. Над столом висел овальный портрет Сталина. Утиное перо всегда лежало справа. Длинное, белое, с пожелтевшими от жира и старости бородками. Зачем оно, знал только дед. Перо не макали в чернила, в него не вставляли пасту от ручки. Оно просто лежало. Если долго смотреть на него, можно дорисовать крыло, а потом и тушку, красные лапки, шею, длинный тупой клюв и черные бусинки глаз. Перо некогда принадлежало Филиппу. Так звали нашего селезня.

Дед любил животных, но старался тщательно это скрывать утилитарностью. Драный кот Тишка ловко ловил крыс, за что ему позволялось есть с хозяйского стола. Маленькая кошка Машка прогревала суставы, пока дед смотрел хоккей по телевизору. Малыш, невыносимый кобелек, бегал по двору и сигнализировал, если что-то не в порядке. А не в порядке, по его мнению, было все и всегда. Белый петух Петя, который клевал всякого до крови и синяков, жил у нас, чтобы куры несли яйца. Но любимцами деда были корова Марта и бычок Маркус.

Марта родилась в марте и в марте двумя годами позже отелилась Маркусом. Бабушка настаивала на продаже бычка. Но дед убедил вырастить его на мясо. На самом деле он не хотел расставаться с пегим теленком, которого отпаивал теплым сладким молоком.

– Маштак пришел, – сказала бабушка, войдя в дом.

– Зачем? – дед поднял голову от газеты.

– Быка резать.

Дед долго смотрел на бабушку, она ждала.

– Нет, – наконец произнес он.

– Птфу на тебя, – сказала бабушка, и капелька слюны вылетела из ее рта.

Она вышла и хлопнула дверью. Несколько кусочков побелки осыпались с потолка. Дед какое-то время сидел за столом и прислушивался к шуму во дворе. Маштак не ушел. Они что-то обсуждали с бабушкой. Дед на цыпочках подошел к окну, спрятался за шторой.

Маркус стоял привязанный за рога к стволу груши и что-то жевал. Марту увели в дальний двор, чтобы она не волновалась. Бабушка приготовила ведро, корыто и расстелила на земле большое брезентовое полотно.

– Мууэ… мууэ… – звуки оборвались.

Маштак воткнул длинный нож в шею Маркуса и быстрыми рывками отделил голову. Колени Маркуса подкосились, он осел на землю. Маштак уложил голову на покрывало и снова взялся за нож. Словно потянув за молнию, он вспорол живот, и оттуда вывалились голубые кишки. Бабушка подставила корыто. Маштак продолжил ловко управляться своим ножом. Тишка пришел, хотя его не звали, и стал заглядывать в корыто. Бабушка, стоя коленями на покрывале, кухонным ножом отделяла красное мясо от массивных ног Маркуса и раскладывала по покрывалу. Малыш, не переставая, лаял в застывшие глаза Маркуса.

Дед стоял у окна. Маркус быстро расползался красными кучками на покрывале. Кошка Машка потерлась о ноги деда и подбежала к двери. Ей не терпелось присоединиться к стихийному пиру Тишки и Малыша. Дед выпустил предательницу и сел за стол. Открыл газету. Шахтеры шахты номер десять объявляют забастовку у памятника Чиху. Опять. Дед вздохнул. Достал из стола маленький нож и разрезал газету на аккуратные прямоугольники. Заточил карандаш. Осмотрел графитовое острие. Сдунул серую пыль. Взглянул на Сталина и встал.

В спальне дед открыл платяной шкаф. В нем непременно висел мешок с табаком – от моли. Среди платьев и пальто дед отыскал коричневый костюм, протер тыльной стороной рубашки значок. Дед родился за два года до войны, поэтому героем ему не суждено было стать. Стал он шахтером, ударником социалистического труда.

У зеркала он попытался разгладить вертикальные складки на желтой рубашке. Бросил. Из нагрудного кармана достал гребень, прошел им по седым волнистым волосам и сунул обратно. Вышел из дома.

Бабушка все еще стояла на коленях и делила большие куски Маркуса на маленькие. Живность облизывалась тут же. Никто не обратил внимания на деда. Он посмотрел на однорогую завалившуюся на бок голову Маркуса – Маштак отпилил один рог и забрал в качестве трофея – и не спеша двинулся к воротам. Маркус провожал мутным взглядом закатившихся глаз удаляющуюся фигуру деда.

***

Дед вернулся спустя два года. Он жил у какой-то Катерины на соседней улице. Бабушка, может, и горевала, но этого не показывала. Забота о полном дворе дедовых животных отнимала все ее время. А наша жизнь не особенно изменилась, разве что стала тише.

Записка

Вот он. Жирный, волосатый, занял мою любимую ветку. Пялится на меня. Сердце стучит, кажется, сломает ребра. Ладони липкие и скользкие. Еще движение – и я грохнусь с этого дерева. Лучше так, чем смотреть в восемь мерзких глаз и ждать, что он подойдет ближе.

– Рассвет. Скоро взойдет солнце. Наступил уже май. Цветут вишневые деревья, – доносятся звуки из радиоприемника в доме.

Дурацкий Чехов. Вообще-то, у нас полдень и уже июнь. Каникулы начались ровно вчера. Я вызвалась помогать старикам только потому, что оставаться дома с больной матерью не хочется. Заходить каждые десять минут в темную тихую комнату и прислушиваться.

Солнце на нашей даче вовсю рассыпает свои жаркие лучи. Бабушка возится на грядках. Она повязала белую косынку, но пот из-под нее все равно струится по лицу. Бабушку, когда она входит в посадочный раж, ничем не проймешь, разве что давлением. Дед после копания твердой земли и плотного второго завтрака на железной кровати в прохладном домике слушает радио «Маяк». Будто и без того не достаточно скучно.

Нужно что-то предпринять. Я бью по ветке в надежде, что паук испугается и сбежит, но паутина лишь слабо дрожит, и паук делает выпад, как безрассудный мушкетер бросается в заведомо проигрышную схватку. Он выглядит слишком решительным. Я чувствую, как по затылку пробегают мурашки, отпускаю руки и лечу на землю. Больно. Но лучше потерпеть отбитую пятую точку, чем всю ночь ворочаться в кровати, ощущая на себе беготню восьми мохнатых лап.

Где-то недалеко от нашей дачи живет мой одноклассник. Володька. Его в прошлом году к нам перевели. Не хотелось бы встретиться. Он посматривал на меня весь год своим неумытым лицом, а вчера вручил препохабнейшую записку. Его отец работает тут сторожем и важно расхаживает с ружьем за спиной. Можно подумать, завидев грабителей, он встанет на одно колено, прикроет левый глаз и выстрелит солью в то самое мягкое место. Говорили, у них дома даже телевизора нет. По мне, чего у них точно нет, так это стиральной машины. Мы никогда не видели Вовку в чистой одежде. В школу его водила мать, тоже неустроенная. Но ее почему-то жалко. Володьку нет.

Бабушка не заметила моего падения, поэтому лучше поскорее скрыться, чтобы она не придумала мне какое-нибудь дело. Черная вагонетка с водой похожа на оазис посреди потрескавшейся коричневой земли. Как мне хотелось поплескаться в прохладной воде. Но это строго запрещено. Будто завязи огурцов не завяжутся от того, что я немного посижу в воде для их полива. Интересно, пауки умеют плавать? Будь я смелее, проверила бы. Но одно воспоминание о паучьих глазках заставляет съежиться все внутренности.

А Володька боится пауков? Наверняка он может сожрать крестоносца. Как-то на школьном стадионе он поймал кузнечика, поджарил его зажигалкой и съел. Вечно эти неумытые такие кровожадные. И вечно они выбирают самую красивую девочку в классе, чтобы досаждать ей. И другие мальчишки отчего-то считают их крутыми.

Весь год меня выворачивало от одного его взгляда. И надо было ему вчера вручить мне эту противную записку. Я готова была опустить руки в раствор извести, которым бабушка выводит вшей у кур, лишь бы ничем не заразиться от этого клочка бумаги. Когда я пришла домой, слезы уже задушили меня, и ничего не оставалось, кроме как уткнуться в бабушкину грудь. Я бы с удовольствием рухнула на мамину, но мама еле дышала от очередной аллергии на все, что цветет и пахнет.

Бабушка, к счастью, тоже недолюбливала грязнуль. Она забрала записку. Думаю, спалила ее в костре с каким-нибудь заговором от нечистой силы – есть у нее пара книг.

– Доброго вам дня, – послышался бас.

– Здарова, – ответила бабушка, разгибаясь. – На пару слов…

Она медленно – как-то слишком – вытерла потное лицо платком и прошла к сетчатому забору. Я выглядывала из-за вагонетки. У нашей калитки остановился отец Володьки, косматый и страшный, с ружьем наперевес; рядом с ним Володька, чумазый своей обычной чумазостью, ни больше ни меньше.

– Ты знаешь, что твой сын сделал? – бабушка уперлась кулаками в бока.

– Ах ты, падаль, что опять натворил? – косматый резко сдернул с плеча ружье и угрожающе навис над Володькой.

– Ничего я не делал, – заикаясь, ответил побледневший Володька.

– Вот, полюбуйся, – бабушка достала из кармана сложенный листок и протянула косматому.

Отец Володьки как-то долго всматривался в записку, читал по слогам. Радио из дома затихло. Сквозь беленые стены я видела, как дедушка подкрался к окну: прислушивался. Бабушка так и стояла подбоченившись. Володька с ужасом смотрел на отца. И это не просто фигура речи. Его лицо вытянулось, как посмертная маска. Я видела такие по телевизору. Он даже не казался таким уж чумазым. Все его тело как-то уменьшилось, он зажмурился. Глухой треск.

Володька закрыл лицо руками, сквозь сжатые пальцы на рыжую пыль закапала кровь. Косматый отец уже повесил ружье за спину и зашагал дальше по улице, приветствуя дачников. Бабушка развернулась и вразвалку направилась к оставленным грядкам. Володька какое-то время стоял, вытирая окровавленные руки о футболку, а потом засеменил за отцом. Дед вернулся на кровать.

– Вы знаете, я сочувствую всей душой, – снова доносится из приемника. – Но надо иначе, иначе это сказать. Вынимает платок, а вместе с ним падает на пол телеграмма…

Я наконец выбираюсь из укрытия и подхожу к калитке, где еще минуту назад косматый нависал над Володькой. Рыжая пыль прибита уже высохшими каплями крови. Рядом, не шелохнувшись, валяется раскрытая записка. На ней корявыми буквами выведено: «Я люблю тебя».

Под грушевым деревом

Андрей шагал по грунтовой дороге к дому, где провел детство. Пыль под ногами поднималась рыжим облаком. Бабушку похоронили две недели назад, и комья сухой земли теснили деревянный крест. Не одну лопату сломали могильщики, – подумал Андрей. На кресте одиноко висел рождественский венок, прошитый кислотно-оранжевыми лилиями. Андрей не смог прилететь на похороны, Лене стало хуже.

Дорога от кладбища была покрыта глубокими трещинами и покинутыми в поисках тени муравейниками. Андрей старался не наступать на них – вдруг муравьи решат вернуться. Он вспомнил, как его друг Колька топтал горки и смеялся над тем, как Андрей старательно возводил их вновь и молился, чтобы муравьи не погибли, шепча про себя «Всецарицу», как учила бабушка.