– Десять лет.
Он испугался так, как будто я спросила, к примеру, зачем он убил Нубина. Сразу прекратил свою скороговорку и принялся хрустеть суставами пальцев.
– За все десять лет вам, наверное, немало приходилось общаться со всякими журналистами?
Никуленко закивал головой. Теперь он молчал и, не отрываясь, смотрел мне в глаза.
– Разговаривая с Нубиным, – продолжала я, – вы не заметили что-нибудь необычное в его поведении? В смысле, он вел себя как типичный журналист или?..
– Н-нет, – протянул он, – кажется, нет.
– Так, – сказала я и сделала вид, будто глубоко задумалась.
Честно говоря, я просто не знала, о чем еще его спрашивать. Григорий Львович не сводил с меня раболепного взгляда. У меня даже появилась мысль: а что, если предложить ему на карачках пробежать по коридору вагона туда-обратно, туда-обратно раз пять, или еще чего… Согласится ведь. Голову даю на отсечение – согласится. Впрочем, ладно, ерунда это все, и я устала, и он человек пожилой. Давление опять же.
– Григорий Львович, – сказала я тоном завзятого заговорщика, – я ничего не стала говорить милиции о том, что видела вас с Нубиным за несколько минут до убийства. – Никуленко весь обратился в слух. – Вы понимаете, что если я им это скажу, то вы автоматически становитесь главным подозреваемым. А если менты никого сегодня не задержат, то – почти виновным. – Никуленко сидел не шелохнувшись, даже, по-моему, не мигая. – Меня интересует один вопрос, – начала я. – Не знаете ли вы, кто-нибудь из вашей организации был замечен в употреблении наркотиков, в молодости ли, в настоящее время?
Никуленко снова затараторил, как в начале нашего с ним разговора:
– В молодости, знаете, всякое хочется попробовать. А тут еще художники, понимаете, богема, среда обитания… так сказать.. способствует. Пробовали, наверное, многие. Некоторые лечились. А вообще у нас больше водкой балуются. Я-то сам не пью, а…
– Скажите, Григорий Львович, – прервала я его, – сейчас в поезде такие товарищи есть?
– Да все два вагона. Если…
– Что?!
– Вы про наркоманов?.. А… Тогда, наверное, сейчас подумаю… – он замялся, замычал: – Никого. Нет, никого не припомню.
Мне показалось, что он лукавит.
– Подумайте, Григорий Львович, хорошенько, – я строго посмотрела на него, – вспомните.
Он снова засуетился, потом виновато и тоскливо посмотрел на меня:
– Нет, никого не помню. Хотя… есть тут народ. У нас в четвертом и восьмом купе, в другом вагоне – в пятом, кажется. Но я не уверен до конца.
Ну да черт с ним. И это уже неплохо. Он, по-моему, так напуган, что еще неделю отходить будет, а уж сейчас точно от него ничего больше путного не добьешься.
Я посмотрела на часы: начало пятого, утро скоро, а мне предстоит еще одно важное дело. Господи, спать-то как хочется. Надо будет с Благушиным поговорить – пусть платит, как за две смены, ночью же работаю. Шучу, конечно.
– Ну, Григорий Львович, – я встала из-за стола, – не буду больше вас задерживать.
Он вскочил, схватил мою руку, стал мелко ее трясти:
– Спасибо вам, спасибо…
– Я думаю, нам придется поговорить еще раз, – сказала я, чтобы он прекратил этот поток словоизлияний.
У меня получилось – Никуленко осекся и опустил голову.
– До свидания, – сказала я и вышла.
Я закрыла за собой дверь и достала из кармана джинсов наручные часы. Электронные, стильные такие, с множеством кнопочек, с широким табло – то, что надо. Часы эти я позаимствовала у Никуленко. Нет, клептоманией я не страдаю, у меня свои такие же, просто для осуществления моего плана мне понадобятся еще одни.
Я зашла к себе в купе. Там сидел Дима, по его словам, оставшийся, чтобы меня успокоить. Пришлось уверить его, что со мной все в порядке, и прогнать вон – времени было уже много. Я закрыла за ним дверь, достала из рюкзака моток изоляционной ленты (незаменимая, кстати сказать, в дороге вещь!) и начала наскоро обматывать ею никуленковские часы, превращая их в бесформенный комок. Открытым я оставила лишь табло, предварительно выставив на них обратный отсчет. Точно так же я поступила и с собственными часами. Хоть и жалко, но что поделаешь. Искусство, как говорится, требует жертв.
Я накинула на себя джинсовую куртку и вышла в коридор, спрятав часы в карманах, предварительно выгрузив оттуда все лишнее: сигареты, зажигалку, прочую мелочь. Из кармана выпала какая-то красная книжечка. Что такое? Ага, вспомнила – это купленное в магазине приколов удостоверение ФСБ. Фальшивое, конечно. Но если его показывать с соответствующим выражением лица, обычно прокатывает. Тоже нужная вещь. Пригодится. Я сунула ксиву в задний карман джинсов и вышла в коридор. Никого. Впрочем, неудивительно, сейчас около пяти часов утра. Я прошла в туалет и все той же изоляционной лентой закрепила часы Григория Львовича прямо напротив унитаза. Затем прошла в следующий вагон и повторила ту же операцию со своими часами. Порядок. Теперь нужно немедленно возвращаться к себе в купе и сразу лечь спать. Так я и поступила.
Правда, минут пять спустя вернулся неугомонный Дима с предложением составить мне компанию и был изгнан вторично: я сослалась на ужасную усталость, что, кстати, не было неправдой. После его ухода я легла, стараясь побыстрее уснуть. Что-то мне подсказывало, что меня очень скоро разбудят.
Разбудили меня примерно через полчаса после того, как я легла спать. Кто-то барабанил в дверь. Спросонья я решила, что это снова мой неугомонный любовник.
– Дима, пошел вон! – крикнула я, не открывая глаз.
В ответ грубый, явно не Димин голос послал меня гораздо дальше и снова потребовал, чтобы я открыла дверь. «Какое хамство, – подумала я, – ходят тут алкаши всякие, двери ломают, не вагон для участников конференции, а черт знает что…»
«Таможня… Досмотр…» – вдруг долетело до меня сквозь крики.
О боже мой!
Я встала и открыла дверь.
Совсем у меня вылетело из головы, что в поездах, пересекающих государственные границы, имеет место такое явление, как таможенный досмотр.
За дверью стояли трое бравых ребят с автоматами. Автоматы, кстати, были нацелены на меня. Я уж и не знала, что сказать.
Таможенники, убедившись, что в купе не вооруженная до зубов банда, а всего лишь женщина, убрали стволы и, отодвинув меня в сторону, прошли внутрь.
– Документы! – закричали все трое сразу.
«У-у-у», – загудело у меня в голове.
Я попыталась залезть в карманы, но обнаружила, что джинсов на мне нет. Только трусики. Интересно.
Впрочем, интересно было не только мне. Служивые не сводили глаз с моих ног. Ну вот, не застрелят, так изнасилуют.
Я наконец нашла свои джинсы. На своей постели, в ногах, под одеялом. Достала журналистское удостоверение. Таможенники мельком глянули на него и снова перевели взгляд на мои ноги. Я догадалась залезть на полку и прикрыться одеялом.
– Где ваши вещи? – грозно спросил один из них. У него была такая маленькая голова и такие мелкие черты лица, что голова казалась не жизненно важной частью тела, а ненужным придатком.
Я стащила свой рюкзак с верхней полки, открыла его:
– Пожалуйста.
– И все?! – таможенники были искренне удивлены.
– Все свое ношу с собой, – ответила я.