Сдержать свое слово

Конечно, она боится. И ей нет никакого дела до того, что мне необходимо ее увидеть. Она элементарно боится за свою жизнь. И я ее понимаю. Незабываемый Лешик одним своим видом производит такой психологический прессинг – хочется залезть в какой-нибудь погреб и жить там, не встречаясь больше никогда с не обремененным интеллектом детиной.

Когда я заходила в дом, мне показалось, что на четвертом этаже открыта дверь, ведущая на лоджию. Оставалось удостовериться, та ли это лоджия, которая мне нужна.

Выйдя из загаженного подъезда на улицу, я подняла голову вверх и снова убедилась в собственной наблюдательности. И еще заметила, что занавеска в квартире подружки Коврина колыхнулась – за мной следили. Я демонстративно села в машину и выехала со двора. Бросив свою «девятку» у поликлиники, находившейся в соседнем здании, я вернулась обратно, на сей раз пройдя вдоль крайних подъездов, поближе к стене дома.

Стоило попытать счастья, действуя на свой страх и риск. Ждать, пока перепуганная женщина сама покинет свое жилище, бессмысленно. Что, если она, охваченная ужасом, заняла осадное положение и намерена сидеть в квартире, пока не закончится запас продуктов?

Стараясь ступать как можно тише, я поднялась вверх по лестнице и, добравшись до четвертого этажа, позвонила в соседнюю с Фречинской квартиру. Дверь медленно приоткрылась, и на пороге возник неопрятный мужчина, находившийся в кульминационной стадии алкогольного «пике». Вертикальное положение его туловища обеспечивалось только за счет косяка и ручки двери. Так как вменяемость гражданина явно находилась ниже минимума, необходимого для участия в беседе, я молча смотрела на его небритую физиономию, пребывая в поисках нужного решения. И тут откуда-то справа от мужчины появилась благообразная старушка и пихнула его в бок.

– Иди уже спать, не позорь меня перед людьми!

Вот ей-то я продемонстрировала корочки следователя прокуратуры, имевшиеся в моем арсенале для подобных случаев, и сказала твердо, что мне нужно с ней поговорить. Старушка растерялась и освободила проход. Ее сын, внешне очень похожий на мать, покорно протащился в одну из комнат, я услышала, как он брякнулся на скрипучую кровать. Теперь можно было спокойно излагать суть дела, но старушка задала вопрос, опередив меня:

– Сын опять набедокурил?

– Да нет, – успокоила я ее, – я по поводу вашей соседки Ларисы Фречинской.

Выслушав вздох облегчения, раздавшийся после этого, и сделав минутную паузу, чтобы хозяйка квартиры действительно успокоилась, я продолжила:

– У меня на это время назначено свидание с Ларисой. В данный момент она дома, но дверь открывать не хочет. После смерти своего парня она находится в глубочайшей депрессии, и я боюсь, как бы дело не дошло до самоубийства.

– Да, да, – подтвердила старушка, – последнее время она совсем не в себе, от людей шарахается.

– Парня Ларисы убили, и в этом деле она проходит основным свидетелем, поэтому мне просто необходимо с ней поговорить. Рассчитываю через вашу лоджию попасть к ней в квартиру, – огорошила я хозяйку, а в заключение еще сгустила краски: – Медлить нельзя, а то может быть поздно.

Старушка колебалась.

– Но это же опасно, все-таки четвертый этаж...

– У меня есть практика в такого рода делах, не волнуйтесь, – успокоила я ее и двинулась внутрь квартиры.

Выйдя на лоджию и убедившись, что нужная мне дверь у Фречинской все так же открыта, а шторы на окнах задвинуты, я – в который раз! – принялась рисковать своей драгоценной жизнью. Моей задачей было не просто перелезть с лоджии на лоджию с минимальным риском для жизни, но и произвести как можно меньше шума. Старушку я заранее попросила не делать тяжелых вздохов и вообще не разговаривать. Стараясь выполнить эту мою просьбу, она предусмотрительно прикрыла рот ладонью.

Трюк прошел удачно. Если бы я находилась на цирковой арене, то непременно сорвала бы продолжительные аплодисменты.

Резко, с шумом отдернув шторы, я ввалилась в квартиру Фречинской и застала ее сидящей на диване. В комнате было сильно накурено – просто дым стоял столбом. Подтянув коленки к подбородку и держа в руках розовые пушистые тапочки, она заливалась горючими слезами. Ей было не больше двадцати двух лет, и даже то, что лицо девушки покраснело и опухло от слез, не портило ее природную красоту. Быстро отреагировав на стук, Лариса вскочила с дивана и попятилась к столу, на котором я заметила кухонный нож.

– Что вам нужно? – в изумлении спросила она. Все ее тело мелко дрожало. Это было следствием не только испуга от моего внезапного, даже, скажем так, экстравагантного появления, но и нервного шока, полученного стараниями толстяка Жиги.

«Вот так и возникает состояние аффекта», – мелькнула у меня мысль. Пока девушка еще хоть что-то соображала, необходимо было сказать ей что-то такое, что сразу бы охладило ее непреодолимое стремление к самообороне. Попасть нужно в яблочко, иначе может произойти непоправимое.

– Лариса, успокойся, – почти крикнула я. – Мне известно, кто убил Коврина и кто взял у него деньги. Ты абсолютно ни при чем, и я пришла тебе помочь. К тем живодерам, что были здесь сегодня, я никакого отношения не имею.

Этот ловкий ход возымел нужное действие. Минуту Лариса раздумывала, затем разжала пальцы, и нож, который она успела схватить, с лязгом упал на пол. Нервное напряжение сменилось бурными рыданиями. Я усадила Фречинскую на диван и, как мне показалось, целую вечность пыталась привести ее в такое состояние, в котором она смогла бы ответить на мои вопросы.

– Они хотят меня убить! Я знаю!

Лариса буквально выкрикнула эти слова, и я так не к месту обрадовалась: силы еще не совсем покинули ее. Значит, мой акробатический номер не был напрасным, я что-нибудь да узнаю.

– Мне необходимо, чтобы ты рассказала мне все по порядку. Начнем с того, когда последний раз ты видела Леонида.

Лариса вздрогнула, услышав имя друга. Помолчав, ответила:

– Я... я видела его двадцать четвертого, вечером. Скажите, кто его убил? Вы сказали, что знаете. Я тоже должна знать!

– Не могу тебе пока сказать. Мне необходимы дополнительные улики против этого человека, за этим я и пришла к тебе.

– Вы все врете! – она с силой швырнула тапки в угол. – Вы ведь меня подозреваете, я знаю!

– Эмоции в данном случае будут тебе только вредить, – невозмутимо заметила я. – Двадцать четвертого вечером у вас с Леонидом была запланирована встреча?

Стиснув зубы, Фречинская снова замолчала на какое-то время, затем нехотя произнесла:

– В восемь он должен был заехать за мной на машине. У моего брата была годовщина свадьбы, мы хотели отметить это событие вчетвером в ресторане...

– Он не заехал?

– Нет. Я ждала его до половины девятого. Он часто задерживался, правда, всегда звонил в таких случаях. Потом поехала к нему домой. Он открыл мне дверь и, не предложив войти, сказал, что сегодня праздновать не сможет, у него появились неотложные дела. Был он каким-то раздраженным и мрачным, я его никогда таким не видела. У порога я заметила женские туфли и поняла, что он не один. Меня терзали мрачные предчувствия, я боялась, вдруг у него появилась другая женщина...

Эта неспокойная девочка совершенно не умела скрывать своих эмоций – все как на ладони.

– Ты вернулась домой?

Лариса покачала головой.

– Я вышла на улицу и стала дожидаться. Во что бы то ни стало я должна была увидеть эту женщину.

– Тебе не пришло в голову, что во время любовного свидания человек, как правило, не бывает раздраженным и мрачным?

Фречинская тяжело вздохнула. Она увлеклась беседой, и черты ее лица постепенно разглаживались.

– Об этом я подумала только потом, когда его не стало. А в тот момент я была ослеплена ревностью, и мое негодование углублялось тем, что он от меня что-то скрывал.

Я изучающе смотрела на Фречинскую – образованна, умна. Она совсем не производила впечатления ветреной и расчетливой особы, какой ее нарисовала Коврина.

– Что было дальше?

– Минут через пятнадцать женщина именно в этих туфлях вышла из подъезда. Я поняла – это не то, о чем я подумала, и успокоилась.

– Ты подумала, что эта женщина – мать Коврина?

Девушка отрицательно покачала головой:

– Мать Коврина я видела один раз. Нет, это была не она.

– Опиши ее подробнее.

Лариса откинулась на спинку дивана и потерла виски ладонями.