Только для меня

– Откуда ты знаешь о Тоне и её адрес?

– Он мне в детстве рассказывал о ней.

Антонина оторвалась от фотографий и посмотрела в её сторону, но встретиться с ней взглядом Софии сейчас было не под силу.

– Адрес где взяла? Только не говори, что также он дал.

– Он… Я не видела и не слышала его семь лет.

Тишина повисла в комнате. Даже электроприборы в ней, кажется, замерли и перестали издавать едва уловимое гудение. Сестра всё ещё продолжала смотреть на неё в упор, как и её… Муж?

– Не уходи от прямого ответа. Как адрес узнала? Не случайно же мимо проходила.

Адрес дала тётя Тома, каким-то образом, узнав, что один из воспитанников сын её старшей сестры, и взяв его из личного дела Ильи, но как об этом рассказать Чистякова опять же не знала. Вряд ли Антонина и её муж будут в восторге, если выяснится, что директор детского сада, в который ходит их ребёнок, раскрывает персональные данные чужим людям. А Тамара Евгеньевна не со зла это делала и не ради своей выгоды, просто хотела ей, Соне, помочь.

– Я… Я не хотела ничего плохо. Просто… Мне было любопытно, – девушка опустила голову ещё ниже, чувствуя, как стыд проявляется на щеках ярко-алым цветом. – Простите… Мне очень жаль, что всё так вышло…

Сверху раздался саркастический смешок, а в следующую секунду мужские пальцы обхватили её подбородок и подняли вверх. Она невольно затаила дыхание, встретившись взглядом с серыми глазами, и почувствовала себя уже не букашкой, а оленёнком, застывшим в свете фар несущейся на него на полной скорости фуры. Столкновения не избежать и шансы на то, чтобы после него остаться целой, катастрофически малы.

– Девочка, ты с какой планеты свалилась, скажи мне? За идиота меня держишь? – процедил мужчина, угрожающе сощурившись. – Заявиться к людям, которые о тебе и знать не знают, очень удачно и как бы ненароком упасть перед их домом, также "не специально" подсунуть им свои детские фотографии, потом с невинным видом сказать "я не хотела ничего плохого" и "мне жаль" – по-твоему нормально? Думаешь, я поверю в этот бред?

– Я…

– Ты должно быть не поняла меня с первого и второго раза, поэтому говорю, персонально для тебя, в третий – хватит пи*деть. Ты этим ничего не добьёшься, ясно?! Какие бы цели ты изначально не преследовала, о чём бы не мечтала и чего бы не хотела – у тебя не получится ничего из этого. И твоя игра в невинного пупсика с крылышками за спиной тебя не спасёт. На возраст не посмотрю и спрошу за всё как с взрослой.

В глазах предательски защипало и запершило в горле. Мгновение и первая слезинка против воли покатилась по щеке, делая её в его глазах, наверное, ещё большей лгуньей, чем прежде, но, как Соня не пыталась сдержаться, слёзы всё равно катились одна за другой. Понимала, что они мало что изменят, что сделают ситуацию только хуже, что для них сейчас не время, и в то же время не знала как их остановить. Ей было больно – и из-за недоверия, и из-за падения, и из-за своей непростой жизни в целом. Плохо, потому что принесла другим людям, незаслуживающих этого, такую же боль. Очень грустно и одиноко. Последнее и вовсе было её круглосуточным состоянием семь дней в неделю, из-за чего она и носила в сумке эти три фотографии, чувствуя себя, благодаря им, не такой несчастной, не такой брошенной и не такой одной, какой была на самом деле.

– Этим, кстати, ты тоже ничего не добьёшься, – мужчина свёл брови к переносице и убрал руку, спрятав её в карман брюк.

Чистякова быстро провела ладонями по щекам, вытирая слёзы, но особого успеха в этом не добилась. Они всё текли и текли из глаз. А он всё смотрел и смотрел на неё сверху вниз. Тяжело смотрел. Строго. Словно ждал развития событий в виде истерики или чего-то подобного. Девушке же просто хотелось отмотать время на пару часов назад, отговорить себя от решения приехать сюда и отправиться в свою комнату в общежитии с панцирной кроватью, громкими соседями и продуваемым окном.

– Расскажи, – вдруг подала голос Антонина. – Расскажи мне всё.

Девушка несмело посмотрела на сестру, подумав, что ослышалась.

– С самого начала, – продолжила она. – Я хочу знать как так вышло, что у моего папы есть внебрачная дочь!

– Тоня, она же тебе сейчас наврёт в три короба, – повернулся к ней мужчина. – О таком надо у отца спрашивать, а не у этой сироты казанской.

– Я и у него спрошу, а потом сравню две версии.

Тоня поднялась с дивана и, подойдя ближе, села напротив. София с детства фантазировала о том, как она выглядит и какой у неё голос, но даже в фантазиях старшая сестра не была такой красавицей как наяву. Высокая, стройная, статная с коротко стриженными тёмными волосами, тонкими чертами лица и большими серо-зелёными глазами, смотрящими на неё сейчас в упор.

– Я тебя слушаю.

– Я знаю немного, – тихо призналась Соня, изо всех сил стараясь контролировать всхлипы, то и дело прорывающиеся из груди. – Со слов мамы…

Чистяковой Анне было всего двадцать два года, когда квартиру по соседству арендовал приехавший в её провинциальный небольшой городок в командировку мужчина. Взрослый, серьёзный, представительный. Сотрудник органов. На фоне других представителей мужского пола, окружающих её и увлекающихся алкоголем, гулянками и прочими "радостями" жизни, он – непьющий, некурящий, работящий, стал своего рода идеалом и мечтой для женщин, с которыми был вынужден общаться по тому или иному поводу. Соседки бегали к нему с надуманными просьбами помочь передвинуть шкаф, подкрутить кран или угостить чем-нибудь вкусненьким. Сама же Аня, не интересующаяся до этого времени противоположным полом, любовалась им издалека, робко здоровалась при встрече и постепенно влюблялась в образ, который придумала себе сама. Подруги, всегда считающие её немного не от мира сего из-за, на их взгляд, инантильной привычки витать в облаках, доброту и простодушность, крутили у виска и наперебой твердили:

– Этот Борис живёт у тебя под боком, дурочка! Давно бы уже охомутала! Сколько можно вздыхать по нему?!

И возможно её влюблённость и ограничилась бы лишь вздохами и взглядами, если бы не вспышка сезонного гриппа в городе, подкосившая многих, в том числе и Бориса. Соседки, занятые лечением себя, детей и нерадивых мужей, прекратили паломничество в его квартиру и он остался совсем один. Аня, сама на несколько дней выпавшая из жизни из-за болезни, слышала через тонкие стены его кашель, беспокойный скрип кровати и редкие шаги и девичья чуткая душа в итоге не выдержала. А потом не выдержало и сердце, окончательно сдавшись без боя, как оказалось позже, женатому мужчине. Как сблизились, как зашли так далеко и как он сам разрешил этому случиться, она не помнила. Очнулась, когда уже было слишком поздно. Командировка закончилась и Борис уехал, не попрощавшись, видимо очень жалея о случайной связи с ней, а Анна осталась один на один с насмешками знакомых, соседей, всё тех же подруг и интересным положением, о котором она узнала спустя несколько недель. Затем об этом узнал весь город, чуть позже сплетни вышли даже за его пределы и каким-то образом дошли до него, вынудив вернуться и убедиться в их правдивости лично. Уходить из семьи он не собирался, но обещал оказать поддержку. Прежде всего финансовую. И обещание своё сдержал. Ей же, всё ещё беспрекословно любящей, не денег хотелось, а его присутствия, участия и, конечно, любви. Особенно после сложных родов. Особенно под косыми взглядами и шепотками за спиной. Особенно во время его редких приездов и скупого общения с дочерью, которой она говорила, что папа очень занят на работе и поэтому появляется дома так редко. Правда стала Соне известна благодаря чужим людям, когда она пошла в первый класс. Пусть смысл слов "любовница", "нагуляла", "внебрачная" ей был ещё непонятен, но не ощущать снисходительного и высокомерного отношения окружающих к себе не могла. Потом в одну из встреч папа рассказал, что у неё есть старшая сестра, у которой другая мама. Её же мама, все эти годы не терявшая надежд на совместное будущее с ним, измученная статусом любовницы и уставшая ждать, обиделась, поставила его перед выбором – либо та семья, либо они. Больше он не появлялся. Появлялись только деньги на счёте, которые со временем стали уходить на мамину борьбу с раком, которому она всё-таки проиграла, после того как София, выросшая в такую же простодушную любительницу повитать в облаках, окончила школу и поступила в университет. Ушла, также, как и папа в своё время, тихо и не попрощавшись, оставив её совсем одну.

Антонина слушала молча и не перебивая. Её муж по окончании короткого Сониного сбитого рассказа помрачнел ещё сильнее и, судя по всё тому же тяжёлому взгляду, не верил ни единому произнесённому ею слову.

– Я, правда, не хотела ничего плохого, – повторила Чистякова, будучи искренней от начала до конца. – И не хотела, чтобы вы обо всём узнали.

– Почему?

Девушка на секунду осеклась, так как ожидала других вопросов или новых обвинений в расчётливости, но на этот раз и от сестры тоже.

– Потому что правда сделала бы вам больно. Точнее уже сделала. Простите меня за это.

Серо-зелёные глаза напротив повлажнели, а ладони, сцепленные до бела в замок, дрогнули. В этот же самый момент хлопнула входная дверь, раздались шаги и мужской голос:

– Тонечка, я дома и не один! Смотри, кто к нам ещё в гости приехал!

Через несколько секунд в комнате, где они находились, появился такой же высокий, спортивно-сложенный, подтянутый молодой мужчина в форме с тёплыми светло-карими глазами и приятным лицом. А за его спиной… Соня застыла, во все глаза смотря на на главного героя своего недавнего рассказа, которого не видела семь лет, которого, несмотря ни на что, как и мама, ждала и которого вопреки всему не могла ненавидеть. Почти такой же как на фотографиях. Исключением были лишь седина в волосах, новые морщинки на лице и широкая улыбка, исчезнувшая в одну секунду при виде неё.

Папа…

Владлен

Девчонка без верхней одежды оказалась ещё меньше, ниже и тоньше. Тростинка совсем. Одни глазища только с веснушками. И враньё. Настолько много вранья, что непонятно как такой объём в ней мелкой и худющей умещался. Или, может, Влад из-за своей испорченности и давно обретённого цинизма просто видел то, что хотел, а на самом деле… А что, впрочем, на самом деле? Что? Её слова – правда, что ли? И рассказ этот о родителях, в котором Тонин отец – му*ак, тоже правда? Но ведь Петрович – нормальный мужик. Адекватный. Всегда был им. Баженов его за это и уважал. Сколько его знал, ещё, наверное, со школьных времён брата, тот никогда и никоим образом не ставил под сомнение свою вменяемость и образ хорошего умного человека. Даже когда у Лёхи с Тоней от любви крышу сносило и они пропадали неизвестно где без связи его не срывало в отличие от их с Лёшкой бати. Теперь же эта сирота казанская пыталась доказать обратное. Точнее, не совсем, чтобы прям пыталась, отзывалась об отце нейтрально и больше эмоций чувствовалось и виделось в ней, когда девчонка упоминала мать, но… Но Владлен не верил в такие совпадения. Не верил в её бесхитростность и отсутствие меркантильных целей. И тем более не верил, что при подобных жизненных обстоятельствах, если они, действительно, были таковыми, она смогла остаться невинной, простой и безобидной. У любого, даже у ангельского терпения есть предел. У неё он либо уже наступил, либо наступит чуть позже. Вместо нимба и крылышек за спиной могут с лёгкостью появиться рожки с трезубцем и расхлебывай потом, ищи виноватых. Не бывает таких чистеньких, невинных и правильных, какой она изо всех сил старалась казаться. Не бывает! Только, может, в сказках, а в реальности же у каждого своя маска, у каждого свои цели, у каждого свои тайны. Её отец идеальный тому пример. А то, что взор чистый, слёзы настоящие и голос дрожит, так это чисто бабские уловки, которые ему были прекрасно знакомы и на которые он не имел права повестись, хотя и, чего душой кривить, за время разговора с ней не раз хотелось сделать. Отвык уже от спектаклей такого рода. Сейчас дамочки больше показывали ему кордебалет с сиськами наголо, чем бросали на него робкие невинные взгляды и замирали пугливым зверьком, стоило ему только встать на расстоянии двух шагов. Невольно всем нутром хотелось ковриком у её стройных ножек расстелиться, лишь бы только не ревела, а потом, когда успокоится, со всего мира спросить за каждую слезинку и всхлип. Странное чувство, только усложняющее и без того запутанную ситуацию. И сама девчонка странная. Не от мира сего как будто. Или вероятнее всего просто делающая такой вид, чтобы зацепить, убедить и расположить к себе.

Даже сейчас, оказавшись нос к носу с отцом, продолжала играть роль невинного агнца. Вытянулась по струнке, глазища вытаращила и замерла, кажется, даже не дыша. Кудрявцев тоже ненадолго замер. На его лице постепенно сменялась куча эмоций от удивления и шока до какой-то непримиримой злости, проявляющейся тогда, когда человека загоняли в угол и он был готов рвать и метать, не осознавая, что своей реакцией выдаёт себя с головой.

– Ты что здесь делаешь?! – рявкнул мужчина во всю мощь своего зычного голоса.

Она вздрогнула, вся сжалась, втянула голову в плечи и побледнела пуще прежнего. Следом за ней побледнела и Тоня, переводя глаза с отца на девчонку.

– Значит, это всё-таки правда… – прошелестела невестка. – Значит, ты, действительно, изменял маме…

Петрович с искажённым от переживаний лицом мгновенно оказался рядом с ней, но Антонина отпрянула в сторону, скрываясь за спиной Владлена. Лёха, уловив градус напряжения, подскочил к жене и тут же отвёл подальше, в другой угол комнаты.

– Не стоит, Борис Петрович, – придержал Влад Кудрявцева, снова было кинувшегося к дочери. – По-крайней мере сейчас.

Тот, шумно дыша, кинул на него дикий взгляд и резко развернулся к младшей, которая продолжала сидеть на месте, не жива ни мертва. Навис над ней коршуном, уперевшись руками в стол, и тоном, которым скорее общаются со своим злейшим врагом, чем с родным ребёнком, прорычал:

– Какого чёрта ты здесь забыла, Соня? Зачем явилась?! Жизнь мне испортить, да?! Мало вы мне с матерью кровь сворачивали, так ты добавить решила?!

От каждого слова девчонка вздрагивала, будто от удара. Со всё ещё мокрыми от слёз глазами смотрела на отца так, что невольно внутри всё переворачивалось от боли и тоски в небесно-голубых радужках, и молчала.

– У тебя, вообще, совесть есть?! – продолжал давить Петрович, напрасно считая, что его прессинг исправит ситуацию. – А уважение? Или ты, как и мать, только о себе думаешь?! – от переизбытка чувств хлопнул по столу с такой силой, что тот чуть не сложился пополам. – Зачем к Тоне полезла, а? Зачем?! На что надеялась? На то, что я тебя сейчас обниму по-отечески и в семью свою ввиду? Думаешь, что нужна мне?!

На Соню было больно смотреть, но Баженов не отрывал от неё взгляда, не собираясь отказываться от шанса убедиться в своих подозрениях. Ждал, когда маска спадёт с её ангельского личика и наружу выйдет она настоящая, а вместе с ней и мотивы её появления в их жизни. Только время шло, а ничего подобного не происходило. Только наблюдать за ней становилось всё тяжелее. От девчонки будто одна оболочка с каждой секундой оставалась.

– Тебя об этом мать надоумила, да? Какого хрена она вечно суёт свой нос туда, куда её не просят?! Мы же договорились, чтобы она с тобой не лезла ко мне и моей семье взамен на твоё содержание! Или вам бабок моих мало было?! Ты поэтому явилась, да?! – тесть брата зло усмехнулся, достал из заднего кармана брюк бумажник и, не глядя, кинул на стол перед ней стопку купюр разного тысячного номинала. – На! Возьми и исчезни! И матери своей то же самое передай, а ко мне и моей семье больше не лезьте, поняла меня?!