Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось

– Сдаюсь, – пробормотала Таня, спуская ноги с кровати, и начала, было, подниматься, как черные тиски с силой сжали ей голову, остекленевшие мозги захрустели, и из самых недр таламуса посыпались неоновые искры. Пришлось вернуть черепно-мозговую коробку в исходное положение. Ноги продолжали свисать безапелляционно. По прошествии нескольких минут тошнота вновь принялась бороться за первенство. Вторая попытка вертикализации Тане удалась. Убедившись в устойчивости собственного сидячего положения, она приложила холодную ладонь правой руки к горячему лбу, а левой рукой подлезла под майку и прикоснулась к тому месту, где должен был быть желудок. Это Светлана Евгеньевна её научила. По её словам этот приём благоприятствовал восстановлению циркуляции энергии по жизненным каналам, нарушенным в состоянии похмелья. Желудок не замедлил среагировать на реабилитацию потока энергии, и Таня, игнорируя последовательную отключку таламуса и зрительного анализатора, в темноте скатилась со своего чердака прямо в смежный санузел, благо был свободен, и выплеснула с разбега в раковину (на поворот в унитаз времени не хватило) желто-вязко-горькое его содержимое. Мгновенно посветлело. Даже полегчало. Но ненадолго. Пришлось, расширяя горловое отверстие протискиванием трех длинных пальцев правой руки, помочь остаткам чуждого покинуть её нутро. Когда выдача отработанного зелья прекратилась, Таня вымыла руки с мылом, почистила зубы, тщательно выполаскивая полость рта, и наконец, умыла многострадальный лик свой. Все эти процедуры она производила, не разгибая позвоночника, продолжая опираться локтями о раковину. Вытерев лицо полотенцем, она решила, что настал момент посмотреть на себя в зеркало. На удивление, увиденное её не шокировало, даже наоборот, вселило надежду. Умиротворенная этой надеждой она села на унитаз, опорожнила мочевой пузырь, поставив тем самым точку в выделении жидкостей из организма.

Натянув банный халат, Таня поковыляла на кухню, где её встретила сочувственным взглядом мать.

– Ой, девушка, что это с вами?

– Ты лучше спроси, что это с вами будет. Сегодня вечером.

Таня села к столу на табуретку и откинулась спиной на стенку.

– Ой, что с вами буууудет!

– Да, – утвердительно закивала Таня, – И братья меч вам отдадут.

– Ну, хоть слова помнишь.

– Ага, помню!

– Рассольчику, или кефирчику?

– Валяйте, маменька, чем богаты.

Мама подала Тане кружку с кефиром, та, поблагодарив её, вышла из хаты во двор и уселась на скамейку. Их дом находился в частном секторе, и бетонный зеленый забор, с красным ромбиком в центре, прятал двор от любопытных взглядов прохожих и проезжих. Буйно отцветшая вишня покрыла тонко-белым ковром землю возле скамейки. Таня, сбросив хилый тапок с одной ноги, принялась ковырять дырку в этом ковре. Земля была влажной от росы и быстро пальцы запачкались чернозёмным месивом. Вид вишни и собственной по-детски грязной ноги естественно дополняли прохладу кефира, мирно остужавшую её взволнованные внутренности. Таня откинула голову назад, закрыла глаза.

Она подумала о том, что администрация театра отказалась от гастролей наступающим летом в силу их гарантированной нерентабельности, а это значило, что денег на море у нее не было. Лето наверняка придется провести в городе, выезжая время от времени на дачу, в лес или на речку с друзьями. Эта, на первый взгляд не радужная, перспектива показалась ей неосуществимой мечтой, главным препятствием к которой была сегодняшняя премьера. Насыщенный ароматами воздух не предвещал ничего хорошего. В лучшем случае их ждал провал, скандал и долгосрочное наказание в виде каких-нибудь принудительных работ в коровнике особо строгого режима.

Таня отчетливо представила себе картину туманного и холодного утра на молочной каторге. Она и старуха Кац, еще не разлепив очей спозаранку, скованные цепями и увязающие в навозе пробираются от коровника к пункту сдачи молока с парными ведрами в руках. Но вот старуха Кац запутывается в шнурках и падает. Её молоко безвозвратно разливается, просачивается в навоз, подогревает его разложение и поднимается удушливой угарной вонью в воздух. Таня, злясь и сочувствуя, кричит ей:

– Почему ты опять напялила эти кеды! Сколько раз я тебе говорила, что по навозу надо ходить в резиновых сапогах!

Она ставит свои ведра и спешит старухе на помощь. Но, оказывается, она тоже в кедах, тоже запутывается и тоже падает лицом к лицу напарницы. На шум выскакивают отовсюду все, кому не лень, но тут же толпа расступается и выходит комиссар Яичко. Он одет в ярко-зеленый кожаный комбинезон и от него несёт брагой. Своим зелёным кожаным хлыстом он обогревает их обоих и кричит на всю область:

– Ах, вы ссуки недойные! Сговорились завалить мой план! На любимом, на утреннем удое!

Таня и Кац ничего не отвечают и лишь, подкатив по-коровьи глаза, мычат.

– И не называйте меня Яичко, я – Звездный! Я – Звездный!

– Таня! – окликнула её с крылечка мать, – так ты собираешься сегодня что-то делать или как?

– Да, да, иду, – очнулась Таня.

Подцепив лениво тапки, она вернулась в дом.

– 4 -

Санин проснулся в нейтральном настроении, но сразу же приподнял его при помощи кофейного, с коньячным запахом, нектара. Воспоминание о вчерашнем поцелуе Оли подогревало какие-то жидкости в его теле, и, дабы не вскипеть, он схватил гитару и спел “Гоп-стоп, мы подошли из-за угла”.

Общепризнанные красавчики отличаются друг от друга тем, как относятся к своей красоте. Некоторые из них считают свой дар бременем и пытаются всячески, иногда небезуспешно, нейтрализовать его. Есть псы на соломе, которые своего достоинства не прячут, но и никого к нему не подпускают. Но иногда среди красавцев попадаются кобели настолько высококвалифицированные, что их прозвали ссуками. Санин относился к последнему типу стройных зеленоглазых брюнетов. Он активно пользовался своей природной привлекательностью и своим положением звезды городского театра для пополнения списка покорённых им девиц. Но именно по причине всераспостраненного изобилия женского к нему внимания, он старался не заводить романов с коллегами. Вчерашний эпизод явно отклонялся от его кодекса поведения, но он не мог, почему-то, равнодушно отказаться от этого исключения.

Его родители-пенсионеры на прошлой неделе съехали на дачу, оставив его на все лето одного в городской квартире. Побрившись, умывшись, он помедитировал в позе лотоса о вреде воздержания и, принимая душ, мысленно повторил первый и заключительный монологи. Остался доволен.

– Можно перейти к приему яичницы, – решил он, открывая холодильник, – а там, глядишь, и на выход.

Саня зажег огонь под поселившейся на газовой плите в отсутствии стариков сковородкой, специально отведенной под спасительные яйца, ловко смазал её соседствующим куском сальца, выплеснул на разогретую поверхность три желтка и столько же белков, посолил и потянулся в холодильник за огурчиком. Огурчика не оказалось. Зато обнаружилось полбуханки хлеба, и это обстоятельство нельзя было не посчитать улыбкой судьбы.

Зазвонил телефон, Саня прикрутил газ и поскакал в прихожую к аппарату.

– Вы дозвонились, поздравляю! Добрый день, вам кто нужен?

– Александр Выпендренович, это вы? – спросил молодой мужской не узнанный голос.

– Нет, это не он, но скоро будет, что передать? Кто его возжелал?

– Не узнаешь, лох провинциальный!

– Лёха, ты что ли?

– Да, я!

– Из Лондона?

– Нет, из морочанской усадьбы Трубных.

– Ты что приехал?

– Нет, прилетел, но не это главное.

– Ой, Лёха! А в чем же суть? – по-детски радуясь возврату друга детства, отвечал Саня.

– Суть, короче, в том, что я вернулся. Навсегда. Надо, конкретно этот факт отметить! Ты меня понимаешь, Саня?

– С полуслова!

– Молодец! Ну, значит, я за тобой после обеда заеду.

– Что прямо сейчас?

– А шо, проблемы? У тебя, что предки дома, так мы в кабак поедем.

– У меня не предки, они свалили на дачу на все лето…

– Так это ж просто парадайз!

– У меня сегодня премьера, и я в главной роли, понимаешь.

– Ой, ну, вечно разведешь ты свою самодеятельность в самый неподходящий момент.

– Слушай, давай так, ты приходи на премьеру, а после спектакля, мы подхватим соответствующий женский персонал и поедем в одно место, так отметим, так отметим… и твой приезд и наш спектакль! Идёт?