Ненадежный свидетель

Глава 2

Фарфоровая кукла

Зеленые деревья с проглядывающей красно-золотой россыпью. Слепящие лучи солнца, от которых приходится закрываться рукой, мелькающая карусель. Это детская площадка в соседнем дворе, за ней парк с березовой рощей, упирающийся в реку. Я узнаю ее из сотен других. Мы часто гуляли здесь с дочерью. Днем в этом месте всегда полно детей, но сейчас никого. Зачем я здесь? Это сон? Тогда почему я осознаю все, что происходит? Смех привлекает внимание, в песочнице кто-то есть. Люська, моя Люська. Темные волосики каштанового отлива, заплетенные в косы. Тонюсенькая шея и зеленое платьице в цветочек, с плотным белым воротничком. Стоп! У Люськи не было такого платья! Это не моя дочь. Девочка сидит спиной ко мне. В руках кукла, старая кукла, таких сейчас не делают. Фарфоровая голова и тряпичное тело. Такие игрушки опасны для детей, можно пораниться.

– Вика, ты опять спряталась! Я больше не играю! – поворачивается малышка. Одна из пропавших девочек. Боже! Как же она походит на Люську! Такая же большеглазая, только челка все портит, у дочки ее нет. Не было… Смотрит прямо на меня, прижимая куклу к груди. – Пряничный домик, няня читала нам эту сказку… Здесь холодно и темно. И Вика, она мне больше не отвечает. Мне страшно. Я хочу к маме и папе. Ты отведешь меня к ним?

– Отведу. – Опускаюсь на колени, протягиваю руку. – Пойдем со мной. Не бойся… – Она доверчиво хватается за ладонь. Я не могу ее подвести, не имею права. Но куда идти? Вокруг нет ни одного дома, только площадка и березовая роща. Выбора нет, с другой стороны парка проход на набережную. Девочка едва плетется, приходится взять ее на руки. Мечусь, кажется, я уже в сотый раз прохожу одно и то же место. Парк небольшой, за это время я не раз обошел его вдоль и поперек. Здесь нет выхода. Ночь сменяет день, грозовое небо, капли дождя. Я устал, больше нет сил…

– Мы заблудились? – спрашивает меня Ника. – Я больше не увижу маму и папу?

– Я тебя найду. Вас обеих… Обещаю, – выдыхаю я, ставлю ребенка на землю. Девочка опускает глаза, на земле ее кукла с разбитой головой. Вот же напасть! Такие игрушки опасны для детей, о чем только родители думают! Ника поворачивает ладошки ко мне, показывая впившиеся осколки.

– Гензель и Гретель, няня читала нам эту сказку, – повторяет она. – Пряничный домик…

Картина растворяется, детская площадка, деревья, все исчезает. Я снова в этой чертовой палате. Сон, это был только сон, но я еще помню запах берез, капли дождя на лице и тепло маленькой ручки, доверчиво сжимающей мою ладонь.

– Пап, ты был в нашем парке, с березками? – спрашивает Люська. Поворачиваюсь к дочери: на меня не смотрит, черкает что-то на листке. Ей было так же страшно, как сейчас той девочке. И она так же ждала маму с папой. Надеялась, что я ее найду! Но я подвел… Не спас своего галчонка. Эмоции накрывают, без таблеток все ярче, та же боль, как пять лет назад. За эти годы я должен был бы смириться, пережить эту стадию. Больница изменила восприятие, притупила чувства. Здесь нет времени. Я похоронил дочь не 1806 дней назад, а вчера, и это разъедает изнутри, гложет, возвращая душащие воспоминания. Док предупреждал, что будет отходняк, красиво называя его «синдромом отмены».

– Ты тоже была там? В парке, когда тебя забрали, – осторожно спрашиваю я. Люся мотает головой, но говорить не хочет, закрылась, коленки под себя поджала. Что я за отец такой? Так ни разу и не узнал, что она чувствовала там, что пережила. Наверное, думал, что могу ранить, заставить вспомнить, но она и так все помнит. Отговорка. Я сам боялся услышать то, что происходило с моей девочкой, что с ней делали эти чудовища. – Галчонок… – Осознание накрывает. Три для без таблеток, и начинаю размышлять трезво. Люська мертва, я сам ее хоронил! Что, если то, что я вижу сейчас, и есть плод моего воображения. Если я действительно болен? Меня сняли с терапии, значит, продвижения в деле нет. Но если врачи правы, то своим бредом я только сильнее запутаю следствие. Отниму драгоценное время у пропавших девочек. Парадокс лечения… Пять лет ежедневной терапии я пытался убедить весь мир, что не псих, но стоило врачу снять меня с таблеток, и я сам уже не до конца уверен, что весь мой бред – не плод игры больного разума.

– Григорий Константинович, к вам следователь. – В палату зашел док, заинтересованно переключив взгляд на рисунок. – Художничаете?

– Нечем себя занять, – вру. Впрочем, в больнице это сложно назвать ложью, делать нечего. Но чтобы взрослый мужик детские картинки рисовал?! Идиотизм. Про дочку приходится помалкивать, не хватало еще, чтобы терапию вернули. Взгляд сам падает на картинку. Вот же черт немытый! Кукла, что у девочки была, в парке. Откуда Люське знать? Она не была в моем сне. Может быть, Павел Степанович и в этом прав, я сам художничаю, не осознавая своих действий. Второй раз за день усомнился, что дочка настоящая. Для нее это предательство. А для меня? Может, это путь к исцелению? – Док, я не могу… Я не уверен.

– Не уверены в чем? Не уверены в своих видениях, воспоминаниях? – интересуется врач. Киваю, но сказать нечего. Галчонок с обидой смотрит, губы надула, едва не плачет. А вот док заинтригован, явно не собирается пускать следователей, пока мы не поговорим. – Гриша, пропали две девочки, у них не так много времени. Если пустить полицию по ложному следу, их не успеют спасти. Вы понимаете это? Ваша дочь погибла, это трагедия, невосполнимая утрата, – продолжает давить он. – Это травма, вы видели ее убийц, чудовищ, сотворивших зверство. Но эти чудовища такие же, как мы с вами, из плоти и крови. Они люди. Мозг человека устроен так, что должен нас защищать, понимаете? Нейроны вычеркнули из памяти тех, кто сделал это, заменив на более подходящий образ киношных монстров. Григорий, за пять лет у нас с вами не было прогресса, но сейчас…

Дверь с шумом открывается, следователь прет, как танк, даже двое санитаров остановить не могут. Недовольный, злой, с моим врачом отношения у них не заладились, интересы разные, только ключевое звено, выходит, я. Следом проскальзывает брюнетка, и опять этот кулон попадается на глаза. Даже вырез на блузке внимание не привлекает, только кулон. Да что с ним не так? Почему он не выходит из мыслей?

– Если вы будете препятствовать следствию… – рычит мужчина. Следователь не робкого десятка, высокий, крепкий, на медведя походит. А док… Заяц! Хлипкий, сутулистый, с округлившимися глазами. Картинка из мультика, только название вспомнить не удается. Люська его любила. Там еще девочка есть, маленькая в платочке. Я действительно сумасшедший, раз сейчас думаю о таком.

– Роман Михайлович, выслушайте. За пять лет у нас впервые наблюдается прогресс. Макаров начинает осознавать, что его галлюцинации – это набор измененных зрительных образов. Этот человек болен, он не сможет помочь вам найти похитителей, а ваше пребывание здесь только усугубит и укоренит фантастический мир, нарисованный возбужденным разумом. Эта дорога в никуда. Психически неуравновешенные люди цепляются за определенные факты, подкрепляя свою теорию недоказуемыми свидетельствами. Фотографии следов йети на снегу смогли убедить сотни тысяч людей, что снежный человек существует. Несмотря на то что до этих снимков слова местных жителей, утверждавших, что они видели в горах мохнатого человека, считали анормальными.

– Роман, посмотри на рисунок, – отвлекает брюнетка. Взгляд следователя падает на листок бумаги. И откуда такое удивление? Да, странно, когда взрослый мужик детские картинки рисует, но на то это и психушка.

– Макаров мог выйти за периметр больницы? – хриплым голосом обращается к доку следак.

– Роман Михайлович, у нас закрытая психиатрическая лечебница, а не санаторий курортного типа. Пациенты не покидают территории больницы.

– Мне нужны имена посетителей, всех, кто за последнюю неделю навещал больного, – сверлит меня взглядом следователь. Что это еще за поворот? Он подозревает меня? Что ж, как и в прошлый раз, когда он обвинял меня в похищении собственного ребенка. Если тогда алиби было сомнительное, со слов жены, то сейчас не поспоришь. Пять лет я не покидал этих стен. Если экспертного мнения дока покажется недостаточно, то запись с камер видеонаблюдения развеет оставшиеся сомнения.

– Роман Михайлович. За пять лет вы первый посетитель Макарова.

– А жена? – обескураженно уточняет Афанасьев. Павел Степанович молчаливо качает головой, а что тут еще скажешь? Больно, кортиком в сердце, но док прав, жена не пришла, даже когда подала бумаги на развод. Я здесь один, 1806 дней… Кроме Люськи, у меня больше никого нет.

– Мне жаль, – тихо, с неподдельным сочувствием подает голос брюнетка. Какая же красивая девушка, и волосы, должно быть, очень мягкие. Наваждение, как же хочется прикоснуться, пропустить сквозь пальцы хотя бы прядь. Вдохнуть тонкий, цветочный аромат, а пахнуть она должна именно так, я в этом уверен. Черти! Не могли прислать со следователем кого-то постарше, лет так на тридцать, а лучше и вовсе мужского пола. Выдыхаю, стараясь взять себя в руки, но стоит только посмотреть на нее, и все летит в бездну.

– Павел Степанович, оставьте нас наедине, – отрезвляет голос Афанасьева. Доку возразить нечего, в этот раз следователь собрал все необходимые бумажки, чтобы быть здесь. Препятствие чревато. Окунев ободряюще хлопает меня по плечу, выходя из палаты вместе с санитарами. – Григорий, кукла на вашем рисунке принадлежала одной из пропавших девочек. Нике. Ребенка похитили вместе с ней. Где вы ее видели? Вам кто-то показал? Санитары, врачи, медсестры? Может, фотография, случайно выпавшая из кармана, или кто-то из пациентов рассказывал о ней? Попытайтесь вспомнить, сейчас это очень важно.

– Где их похитили? – перехватываю инициативу.

– Няня гуляла с ними на набережной, – отвечает брюнетка. – У нас нет ни одной зацепки, никаких следов.

– Набережная? – Девочки не могли пропасть на набережной. Слишком много людей, эти твари так не охотятся. Следователь кивает, пристально изучая меня. Удивлен, озадачен? Странная реакция. – Это няня сказала? Что их похитили там? Нет… Не может быть. Вечером там слишком много народу. Дионеи выбирают уединенные места, там, где есть отход. Такие, как парк. – Вспоминаю сон, детская площадка, березовая роща. Напротив… Набережная! Я видел место похищения? Но откуда…

– Парк, они похитили их там, – не подумав, выдаю я. – Знаю, как это звучит со слов психа… Но это не набережная, это парк! – Меня начинает колотить, встаю, мечусь по палате. Свет от лампы по глазам бьет, голова гудит, зажимаю уши руками. Фоточувствительность, возбудимость, я болен. Точно болен. – Нет… Я псих! Псих, понимаете? Меня нельзя слушать, это бред! Это даже не мой рисунок, дочери. Я не могу помочь. Уходите!

– Папа, как же Ника и Вика? – Люська хватает меня за руку. – Они умрут! – В голубых глазенках слезы. Не могу видеть, как она плачет! – Как я… – Кажется, я чувствую ее прикосновение, чувствую, как маленькие пальчики цепляются за меня. Но как можно чувствовать призрака? Даже с паранормальной точки зрения это невозможно. – Ты должен им помочь, ты обещал Нике!

– Прости малышка, я не могу, – дотрагиваясь до щеки дочери, мотаю головой. Для следователей это должно быть дико. Ничего, это психушка, место, подходящее для таких, как я.

– Вы с дочерью говорите? – спрашивает брюнетка, глядя прямо на Люську. – Гриш, вы должны нам помочь найти девочек. Почему парк? Это Люся говорит вам о нем?

– Григорий Константинович, – следователь раскладывает карту на столе, пальцем указывая на точку возле реки. – Здесь предположительно похитили девочек. В пешей доступности два парка, их проверяли с собаками. Следов нет. Если вы утверждаете, что это парк, покажите его на карте. Я лично проверю это место.

– Поверите сумасшедшему? – мотаю головой, усмехаясь. – Куклу нарисовала Люська. Моя дочка, и да, я знаю, что она мертва! А парк – это сон, я видел его во сне, видел Нику в зеленом платье с белым плотным воротничком. И даже сейчас дочка умоляет помочь вам, а я не знаю, могу ли верить самому себе! Уходите! Вы должны искать девочек! Может, на этот раз вам повезет больше… Оставьте уже меня в покое, я болен!

– Я не говорил, как были одеты девочки, – выдыхает следователь. – Говорите, что дочка просит помочь? Так помогите. Укажите парк, если там ничего нет, даю слово, больше вас не побеспокою.

– Галчонок, – смотрю на свою малышку. – Я помогу, но я должен быть уверен. Расскажи мне то, что я не знаю, то, что можно проверить. Я очень тебя люблю, но должен удостовериться, что ты настоящая, что ты здесь.

– Почему ты мне не веришь? – обижается Люська, нос морщит, ручки скрестила, на меня не смотрит. Давно я за ней таких протестов не замечал. – А ты ругаться будешь? – спрашивает она, и я мотаю головой. Что бы она ни сделала, как я могу на нее ругаться? – Музыкальная шкатулка, которую ты мне на день рождения подарил, я ее сломала. Случайно, она сама упала… Ты бы стал ругаться, и я не сказала ни тебе, ни маме.

– И что ты с ней сделала? – улыбаюсь я.

– Спрятала, чтобы ты не нашел, – отвечает Люська. – Она за вентиляционной решеткой, за моей кроватью.

– Значит, за решеткой? – уточняю я, малышка кивает, виновато опустив глазенки. Перевожу взгляд на Романа Михайловича с брюнеткой. Следователь терпеливо, с неким любопытством ждет, наблюдая за моим диалогом с воздухом. Спектакль в психбольнице, и билета покупать не надо. – Я покажу, где парк, но при одном условии. Вы дадите мне позвонить жене, сейчас.

Афанасьев молча достает телефон, протягивает мне. Не ожидал, что так быстро согласится. Он и представить не может, как долго я ждал этого разговора…

– Пять минут, – уточняет он. – Твой врач меня явно за это по головке не погладит…

Благодарно киваю, набирая до боли знакомые цифры. Гудки, и нежный голос моей Аленки…

– Да. – Молчу, сердце щемит, по телу холодный пот, слова выдавить не могу. – Я вас слушаю.

– Ален, – хрипло, через силу выдаю я. Не сменила номер, моя девочка. Как сильно я по ней соскучился. – Это я. – Она не сразу узнает мой голос, но уже догадывается, кто это.

– Гриша. Гриша… – повторяет. – Зачем ты звонишь, тебе доктор разрешил? – На заднем фоне раздается детский голосок. Откуда в нашем доме ребенок? – Прости, мне нужно идти…

– Кто это? – грубо выдаю я, наверное, зря, она не заслужила.

– Мой сын, Гриш, прости, – отвечает Алена. – Мне правда пора, прости…

– Подожди, пожалуйста, – прошу я. – Ты можешь сделать для меня кое-что? В комнате нашей дочери, за кроватью, открой вентиляционную решетку. Там должна быть шкатулка, которую я подарил Люське на ее последний день рождения. Она сломана, посмотри, там ли она.

– Это опять твои фантазии? Тебе это Люся сказала? – не выдерживает жена. Бывшая жена… – Господи, Гриша… Я не могу снова все это пережить! Наша дочь мертва! Не заставляй меня…