Иные истории. Предметы и люди

Иные истории. Предметы и люди
Мария Сухарева

Сборник рассказов «Иные истории» появился как-то сам собой, без умысла, но с вымыслом. Я никогда не думала, что смогу писать в подобном жанре, не говоря уже об издании первых проб. Но оказалось, что оживлять предметы, представляя то, о чем они могли бы думать и мечтать, безумно интересно. Надеюсь, таковым будет и чтение.

Иные истории

Предметы и люди

Мария Сухарева

Корректор Ольга Важенина

Иллюстратор Farawaykingdom.net

Дизайнер обложки Farawaykingdom.net

© Мария Сухарева, 2017

© Farawaykingdom.net, иллюстрации, 2017

© Farawaykingdom.net, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-0258-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Странно начинать предисловие к своей первой книге словами: «Книги пишутся по-разному». Откуда бы мне про это знать? Ведь один в поле не воин и один раз не… ничего не значит. И все же, думается мне, я уже могу об этом судить. Ведь, как ни крути, а книга настоящая, и я держу ее в руках.

Так вот, книги пишутся по-разному: одни десятилетиями зреют в головах создателей, мараются, переписываются и в итоге так и остаются неоконченными, другие рождаются однажды и вдруг, без замысла и планов быть изданными. Маленькими звездочками вспыхивают в голове сюжеты, и все что тебе остается, просто сесть и перенести мысли на бумагу (вечно жалея, что печатаешь ты медленнее, чем думаешь).

«Иные истории» появились по второму сценарию. Никогда бы не подумала, что буду писать в подобном жанре (умные люди, подскажите, как он называется), не говоря уже об издании первых проб. Но видимо, вымысел с элементами волшебства – мое. И оживлять предметы, представляя то, о чем они могли бы думать и мечтать, оказалось безумно интересным. Этих историй миллион, они повсюду, но почему-то сейчас, когда книга закончена, эта вспышка прошла – мне не видится загадок в закрытых ставнях старых деревенских окон и не слышен детский смех, когда я прохожу мимо опустевшей площадки. Может быть, это настроение так навсегда и останется в 2016 лете, а, возможно, когда-то я снова вернусь к иным историям. Кто знает?

Как бы то ни было, здесь и сейчас я рада, что мне хватило терпения довести дело издания первого сборника до конца. И, конечно, ничего бы этого не было без прекрасных людей, которые приняли участие в работе над книгой. Спасибо замечательному корректору Ольге, которая причесала мои запятые и междометия, удивительному художнику Юлии, из-за рисунков которой мне хочется писать снова и снова просто для того, чтобы она рисовала для меня новые иллюстрации, волшебной Мариам, которая и натолкнула меня на мысли о том, что предметы могут говорить. И, конечно, всем моим друзьям и близким, которые меня поддерживают и читают!

А теперь, кажется, самое время перевернуть страницу и начать чтение. В добрый путь!

Предметы

Я вижу

В комнате нас двое: она и я. Иногда она сомневается, так ли очевидно, кто из нас предмет, ведь я намного больше и старше нее. Во мне отражается вся ее жизнь. И я, в отличие от нее, помню все до мельчайших деталей. Кажется, можно запустить меня, как проектор, и я все покажу.

Я знаю ее с рождения, я помню, как она трогала меня маленькими пальчиками, пытаясь схватить себя за нос. Помню, как она играла в принцесс и пиратов. Как наряжалась на выпускной. Как кралась в темноте, придя из клуба, и придерживалась за стену, боясь упасть от первого излишка шампанского. Как по мне скользили и исчезали тени чужих людей. Как менялся от слез цвет ее глаз, становясь бирюзовым.

Сейчас она стоит напротив и разглядывает свои отметины:

– подбородок: едва заметная белая точка – встретилась с раковиной в четыре года,

– правая рука: три тоненькие ниточки чуть ниже локтя – неудачно обняла кошку в восемь,

– левая коленка: вмятина в полсантиметра длиной – не рассчитала тормозной путь велосипеда в пятнадцать.

Однажды вот так же она спросит о своих радостях, и я вновь не совру. А пока… она смотрит на шрамы.

Комната

Познакомились мы в девяносто пятом, я тогда была не при марафете. Помню, она забегала, присматривалась. Ей нравилось у меня – в таком возрасте дети еще любят хламовники, а уж чего-чего, этого у меня хватало. Через пару лет ее родители взялись за меня основательно – поменяли окна, двери, полы, поклеили новые обои, побелили потолки. Я преобразилась, и отношение ко мне стало соответствующим, правда, фрагментарно я еще была не обжита.

Шли годы, она росла, я покрывалась пылью, и вот однажды мы решили попробовать пожить вместе. Девчушка окончательно перекочевала ко мне накануне своего девятнадцатилетия. И жизнь, звуки которой раньше доносились до меня через стенку, стала моей. Я стала ее телом, а она – моей душой. Ох и понаворочано в той душе! То она любит баночки-фенечки, цветочки-бусики и делает из меня новогоднюю елку, расставляя по полкам груды сувениров и подарков. То она минималист, и все летит в урну. То, увлекшись фотографией, она завешивает меня хендмейд-рамками, то порывисто оголяет мои стены, оставляя лишь легонькие обои. Про то, сколько раз по моему периметру кочевали кровати, столы, шкафы, стеллажи и пианино, я вообще молчу (от этих плясок у меня весь пол в пиктограммах от мебельных ножек).

Но, знаете, она забавная, правда. Она любит меня. Стоит так, бывало, перед окном, смотрит вдаль и рассказывает о чем-то. Поплакать раньше любила, теперь больше смеется – я радуюсь. Иногда она ленится – забывает убирать меня, но потом, под настроение, как возьмется, и я сияю. А еще мы с ней принимаем гостей, нечасто, и порой они ее обижают, но она любит их, а значит, и мне полагается. Однажды, помню, ушел кто-то, она обмякла на полу, долго так сидела, но потом встала. Она всегда встает. Я думаю, все же она боец, там внутри, под разноцветной мишурой, эта девочка – великан. Я так рада, что она со мной. Знаю, в голове у нее уже давно бродит мысль сломать внутри меня все стены и сделать студию. А я и не против, потому что знаю – все равно будет хорошо. Ведь я – это она, а себе она не навредит.

Окна

Глаза, глазки, глазища, глазенки. Окна у всех разные, сквозь них мы смотрим на мир, и каждый видит его по-своему. Большие важные люди забираются в небоскребы, чтобы видеть больше, но меня не покидает ощущение, что, куда бы они ни забрались, вместо окон у них зеркала, и они в них глядятся-любуются.

А ведь дело не в высоте дома и не в ширине окна. По мне, так больше всего можно увидеть из маленьких деревенских окошек с резными наличниками, смотрящих на оживленную улицу: вон баба Зина идет на базар с корзинами, полными душистых пирожков, а там Сашка со Степкой опять безуспешно чинят велосипед, заржавевший после заплыва через реку, а напротив через дорогу у калитки валяется дядя Гриша, он снова барагозил всю ночь, и тетя Аня не пускает его на порог, если он не проснется в ближайшее время, рискует быть защипанным баб-Маниными гусями, а вот спешит на работу Беллочка, отбивая каблучками новых туфель ритм испанского фламенко, деды опять режутся в домино, и старый прохиндей Митяй неизменно всех обыгрывает.

Я сижу у окна и смотрю, мне никуда сегодня не надо, я путешествую глазами и мыслями по судьбам этих простых людей. И так тепло на душе.

Распахнутые, глядящие целый день, вечером окошки требуют покоя, я бережно закрываю их мягкими шторами. И так до следующего рассвета. Что в нем будет? Что они увидят? Об этом завтра…

Король

В огромном заброшенном зале их осталось трое: он – потрепанный временем трон красного дерева с кожаной обивкой, позолоченными набалдашниками и недостающей ножкой, часы в резной оправе и вечность. Стены покрылись плесенью, по углам в шатрах-паутинах царствуют пауки. Десять минут до девяти…

– Бом-бом, – пробили часы.

– Кхе-кхе, – перемялся с ноги на ногу трон, – а я и забыл, что вы давно выжили из ума – бьете не в девять, а без десяти. Ох уж эти ваши ритуалы. Я и без этого грохота все помню. Есть такие воспоминания, которые лучше стереть, но именно они заставляют тебя чувствовать чуть слышное дыхание жизни. Помню, помню, – заскрипел он по-старчески, – все помню. Сегодня круглая дата – ровно двадцать лет назад в 8:50 по местному времени Прирожденный Король отрекся от меня, отринул традиции, втоптав их в пыль вместе со своей мантией, короной и скипетром. Он ушел налегке, не было ни пышных проводов, ни гонений. Лишь покорное недоумение его подданных, которые отпускали его молча. Кто-то восхищаясь, кто-то завидуя, кто-то с опаской смотря в будущее без Него. Никто не знает, куда он ушел, жив ли. Но я знаю, я все чувствую. И раз уж сегодня юбилей, я открою вам эту тайну. Эй, многоногие, слышите? – крикнул он паукам. – Мой Король ушел в рассвет, к новым восходам, морям и приключениям, любви… Это он на людях был со мной, приемы разные, пиршества. А что? Мы неплохо смотрелись. Я тогда еще был при параде, и он – статный, юный, смелый. Но стоило только ему остаться одному, он бежал к этой простолюдинке – скамейке на заднем дворе, вечно изменял мне с этой колченогой. Однажды я умудрился посмотреть, что он там делает. Скажите на милость, знаете, что он там делал? – крикнул он в пустоту. – Он рисовал! Раскладывал вокруг себя кисти, краски, тряпки какие-то и рисовал. Я видел его взгляд – он был по-настоящему счастлив в эти моменты.

Мой Король ушел, чтобы стать художником. Я знаю, он взял бы меня с собой, да только я не приспособленный к кочевым условиям… не художники мы-с, – он грустно улыбнулся складками потертой обивки. – Вот такой я трон – без Короля. А ножки на самом деле у меня уже давно нет, просто Он умел удерживать равновесие.

Красная помада

Нет, мне все это решительно надоело, вот возьму и испорчусь! А что? Мне девочки рассказывали, как портиться. Правда, они это используют, чтобы прервать свое бесконечное стояние на полках в ожидании покупателей. Тут мне, конечно, грех жаловаться – пользуются мной часто, да, вот только я потом за это и получаю. Вчера вон только летела через всю комнату об стену, даже краешек откололся. А я разве виновата, что она сама все время берет меня с собой? Вечно трусь в этой малогабаритной косметичке. А потом начинаются проблемы, и все говорят, что из-за меня. Нормально вообще? То находят мои следы на воротниках его рубашек, то на наволочке, то в пепельнице на тонких сигаретных окурках. И начинается: жена скандалит, этот дурак играет в молчанку, а моя мадам рыдает: «Не могу так больше!»

Потом вроде все утихает на пару недель, и опять по кругу. Главное, он ей потом еще и выговаривает, это, мол, все твоя красная помада. Нашли крайнюю! Боже, почему меня не купила какая-нибудь киностудия, я бы в исторических фильмах играла, разведчиц всяких. А что? Я б смогла! У меня потенциал знаете какой? Я и блестеть могу, и матовости добавить, а как на мне капли воды шикарно смотрятся!

Помада замечталась и вдруг услышала, как открывается косметичка:

«Да, милый, лечу, через пять минут спускаюсь!» – донеслось до нее.

«Ну, вот, опять…» – только и успела подумать помада, как изящные пальчики схватились за колпачок.

Дверь

А меня с фабрики сразу сюда и определили. В пятьдесят восьмом году. Не думала, конечно, что стану подъездной, но, в принципе, не такой уж плохой вариант. Во-первых, на свежем воздухе, во-вторых, дядя Степа меня от снега и дождя защищает. Это козырек наш, вон как вытаращился, мне с лихвой хватает. В-третьих, я ж в самом центре событий, мимо меня муха не пролетит. Это важно. У меня ж порода, гены. Понимаете, я из дуба, не то что эти ширпотребные из других подъездов. Меня вообще какому-то генералу на дачу собирали, да Ванька, кладовщик новенький, что-то там напутал и забузовал меня сюда, ну а когда спохватились, я уже тут висела. Вот, значит, без малого уже шестьдесят лет.